— А почему мы боимся этих «карликов»? — говорила императрица с презрением. — Они могут разве что досаждать нашим берегам, ибо наш народ никогда не позволит им двинуться внутрь страны. Безрассудно тратить дорогое золото на иностранные корабли, которые будут не лучше тех игрушек, которыми мой племянник любил играть в детстве и в которые играет до сих пор, насколько я слышала.
Когда она прочитала записку императора и разорвала ее на кусочки, она сказала:
— Полагаю, что мой племянник хочет иметь корабли в качестве игрушек, но на этот раз чтобы плавать по морям. Он хочет пустить на ветер императорские деньги.
Она была так настойчива, что наконец император уступил, пойдя в этом против совета своих наставников, так она получила мраморную лодку. На этой лодке она теперь замыслила провести церемонии своего шестидесятилетия. В десятый лунный месяц того года все было подготовлено: тридцать дней празднования, отдых для всей страны и многочисленные награды и почести для ее верных подданных. Чтобы оплатить такие обширные празднества, чиновникам предложили отдать императрице одну четвертую часть своего годового заработка, она также объявила, что готова принять подарки ко дню рождения деньгами, чтобы все могли насладиться пирами и представлениями.
А в сердце своем императрица задумала и личное удовольствие для себя. За все годы, что Жун Лу был изгнан со двора, поскольку принял любовь одинокой наложницы, она не видела его лица. Та наложница уже умерла, и императрица обнаружила, что и гнев ее умер и был похоронен вместе с той женщиной и больше не было причины наказывать себя, наказывая и того, кого она по-прежнему любила. Она уже пережила возраст любви, и они с Жун Лу могли снова быть друзьями, родичами. Она позволила чувству овладеть ее умом. Слабое эхо тепла шевельнулось в пепле ее сердца, и было сладко думать, что она увидит его лицо, что они смогут сесть, забыв о глупых поступках друг друга, и поговорить о том, чем они были теперь, ведь ей вскоре предстояло отметить свое шестидесятилетие, а он уже перешагнул этот порог. Она послала ему письмо, а не указ.
«Я не говорю, что это не указ, — писала она, изящным почерком нанося на страницу твердые, но изысканные мазки. — Пусть это будет приветствие и приглашение, надежда, что мы снова можем встретиться со спокойным сердцем и мудрым умом. Приходи же перед церемониями моего шестидесятилетия. Давай проведем час вместе, прежде чем мы смешаемся со всем двором».
Она назначила день накануне дня рождения, час — пополудни; место — ее библиотека. И поскольку она знала, что Жун Лу презирал евнухов, она отослала даже Ли Ляньиня с поручением в город, велев ему осмотреть нефриты, которые поступили из Туркестана. После обеда погода была отличной, теплый день без ветра. Солнце лилось вниз в дворцовые дворы и светило на тысячи хризантем в их позднем цветении. Был уже десятый месяц года, но придворные садовники придерживали бутоны, чтобы в императорский день рождения цветы распустились в наилучшем виде. В своей библиотеке императрица сидела непринужденно в одеждах из желтого атласа, расшитых голубыми фениксами, и ее руки были спокойно сложены у нее на коленях.
В три часа она услышала звук шагов. Ее фрейлины широко раскрыли двери, и, глядя в коридор и еще дальше, она увидела высокую фигуру Жун Лу. К ужасу, ее старое сердце снова ожило.
— О, успокойся, сердце, — прошептала она, наблюдая, как он приближается. «Все еще самый красивый из всех мужчин», — кричало ее сердце! Но он был серьезен, она видела это, и он надел мрачные одежды: длинный синий халат из темного атласа и черную атласную шапочку. На груди у него было украшение из нефрита, а скипетр принца в его руках возводил невидимую стену между ними. Она сидела недвижимо, пока он не встал перед нею. Их глаза встретились, и он сделал попытку встать на колени, чтобы как раньше выразить свое почтение. Но она протянула вперед правую руку, чтобы остановить его, и, показав на два стула, стоявшие рядом, сошла с трона; легко держа его рукав между большим и указательным пальцами, провела его туда, и они сели.
— Положи свой скипетр, — сказала она.
Он положил его на маленький столик между ними, как будто это был меч, и стал ждать, когда она заговорит снова.
— Как ты жил? — спросила она и поглядела на него ласково, ее блестящие глаза неожиданно стали мягкими и нежными.
— Ваше величество, — начал он.
— Не называй меня ваше величество, — сказала она.
Он склонил голову и начал снова.
— Это я должен спрашивать тебя, как ты поживаешь, — сказал он. — Но я вижу это своими глазами. Ты не изменилась. Твое лицо — это то лицо, что я носил в своем сердце все эти годы.
Никто из них не вспоминал про годы. Теперь не было нужды говорить о том, что прошло. Ни одна душа не могла помешать любви между их двумя душами. Никого не существовало вокруг, когда они оставались вдвоем. Да, думала она, откровенно разглядывая его своими молодыми-старыми глазами, он все еще был ее, ее любимый, единственный человек, чья плоть принадлежала ее плоти, а ее плоть — его. Странно было любить его так сильно снова, но теперь уже без страстного желания, любить утешающей тихой любовью. Она вздохнула и почувствовала, как ее охватывает счастье.
— Почему ты вздыхаешь? — спросил он.
— Мне так много хотелось тебе рассказать, но сейчас, когда мы сидим лицом к лицу, я чувствую, что ты знаешь обо мне все.
— А ты знаешь все, что можно знать обо мне, — сказал он. — Я не изменился — с того самого первого дня, когда мы узнали, что значим друг для друга, — я не изменился.
Она ничего не ответила. Достаточно, сказано уже было достаточно. Годы, проведенные в подслушивающих стенах дворцов, наложили на их губы привычку к молчанию, и они некоторое время сидели безмолвно, не двигаясь, и чувствовали, как их сокровенные души обновляются таким общением. Когда она заговорила, чтобы задать вопрос, то ее голос был нежным и смиренным.
— Можешь ли ты дать мне какой-нибудь совет? Все эти долгие годы я не слушала ничьих советов, потому что мне не хватало твоих.
Он покачал головой.
— Ты действовала правильно.
Однако она почувствовала, что что-то он придержал, какие-то слова не захотел сказать.
— Говори, — сказала она, — ты и я — разве мы не говорили всегда искренне друг с другом? Что я сделала такого, что ты не одобряешь?
— Ничего, — сказал он, — ничего! Я не буду портить твой день рождения. Самый последний из твоих подданных имеет право на свой шестидесятый день рождения, так почему же ты не должна наслаждаться своим?
Она не прислушалась к этим словам. Ее день рождения?
— Говори, — призвала она, — правду, правду!
— Я верю в твою собственную мудрость, — ответил он неохотно. — Если случится, что наши силы будут разбиты японским врагом, который сейчас окопался в слабом государстве Корея после вторжения туда прошлым летом, то тогда, может быть, посреди этого горя для всей страны ты не захочешь дозволить празднования для себя.
Она какое-то время размышляла над его словами. Она вздохнула и сидела неподвижная и задумчивая, опустив глаза. Затем она медленно поднялась и медленно пошла по изразцовому полу к своему трону и села. Он тоже встал и ждал, пока она снова не сядет на трон, и тогда прошел к ней и опустился на колени, и на этот раз она не остановила его. Она посмотрела вниз на его широкую склоненную спину и сказала:
— Иногда я предвижу впереди такую беду, что я не знаю, куда обратиться за помощью. В темноте моих ночей я просыпаюсь и разглядываю будущее, и там, столь же близко от меня, как моя собственная рука, я вижу грозные тучи. Что выпадет моему царству? Я думала, что когда пройдет мой день рождения, то мне следует призвать предсказателей и узнать про зло, каким бы чудовищным оно ни было, но я чувствую, что оно приближается.
Он сказал твердым глубоким голосом:
— Лучше, чем гадать, ваше величество, было бы подготовиться.
— Тогда сам прими командование моими силами здесь в столице, — призвала она. — Будь рядом со мной и защищай меня, как ты это делал раньше. Я никогда не забуду ту ночь, когда ты пришел к моей палатке в диких горах у Жэхэ. Твой меч спас в ту ночь мою жизнь и моего сына тоже.
