Он сидел, высокий, бледный юноша, хрупкий как тростник, слабовольный, с безбородым лицом, с тонкими, всегда дрожащими руками. Однако он был упрям! Это был наследник, которого она выбрала для трона! Его слабость была упреком ей самой, а его упрямая воля была ей врагом. Императрица втайне гневалась, а по желтоватым щекам невесты текли слезы.
Обряды шли своим чередом, императрица казалась безразличной, и когда день кончился, она покинула Запретный город и возвратилась в свой Летний дворец, который отныне должен был стать ее домом.
Оттуда в первый месяц ее пятьдесят шестого года она объявила стране эдиктом, что еще раз удаляется от регентства и что император теперь один восседает на троне Дракона. Что же до нее, объявила она, то она удалялась из Запретного города. Так она и сделала, в тот же самый месяц перевезя свои сокровища в Летний дворец с намерением жить и умереть там, против воли многочисленных принцев и министров. Они умоляли ее не выпускать хотя бы из одной руки бразды правления империей, ибо император, заявляли они, был упрям и слабоволен, что являлось опасным сочетанием своенравия и уступчивости.
Он слишком подвержен влиянию своих наставников — Кан Ювэя и Лян Цичао, — говорили министры.
И, ваше величество, он слишком любит иностранные игрушки, — подчеркивал главный цензор, — до сих пор молодой император, хотя он уже мужчина и муж, просиживает часами с игрушечными поездами, заводя их ключом или разжигая огонь, чтобы увидеть, как они едут по игрушечным путям. Мы сомневаемся, что это у него только забава. Мы опасаемся, что у него есть замысел построить иностранную железную дорогу на нашей древней земле.
Она посмеялась над ними, очень довольная тем, что стряхнула с себя заботы и обязанности.
— Теперь это ваше дело, — заявила императрица. — Делайте что хотите с вашим молодым повелителем, а мне позвольте отдыхать.
Все до единого были встревожены, тем более что принц Гун и Жун Лу уже были изгнаны со двора.
— Но сможем ли мы приходить к вам, если наш молодой император не будет прислушиваться к нашим советам? — спрашивали министры и принцы. — Помните, ваше высочество, что он боится только вас.
— Я не в другой стране, — отвечала императрица все еще озорно, — я всего лишь за девять миль. У меня есть евнухи, шпионы, придворные. Я не позволю императору лишить вас голов, пока вы верны мне.
Ее огромные глаза светились и искрились, когда она говорила, а губы, все еще красные, как сама молодость, изгибались в дразнящей улыбке. Видя ее прекрасное настроение, министры успокоились и удалились.
Снова полетели года. Императрица тайно удерживала свою власть через евнухов и шпионов, которых имела в каждом дворце. Так она узнала, что молодой император не любит свою некрасивую супругу, что они ссорятся, а он обращается за советом к двум наложницам, Жемчужной и Блестящей.
— Но они глупые, — заметил Ли Ляньинь в своем ежедневном докладе. — Нам не следует их опасаться.
— Они развратят его, — сказала императрица безразлично. — У меня нет надежды на него.
Казалось, это ее не заботило, но на короткое время ее огромные глаза стали унылыми и тусклыми.
Однако она могла быть не только беззаботной, но и твердой в своей власти, как и любой правитель. Когда принцы ее собственного клана попросили повысить титул принца Чуня, отца императора, и таким образом дать императору возможность показать сыновью почтительность, поставив отца выше, чем сам император в ряду поколений, то она не позволила это сделать. Нет, императорская линия по-прежнему должна была идти только через нее. Гуансюй был ее приемным сыном, и она была императорским Предком. Однако с присущим ей изяществом она сделала свой отказ тактично, чтобы не ранить принца Чуня, которого выбрала в мужья для своей сестры много лет назад. Она похвалила принца, сказала особо о его неизменной верности, а затем подчеркнула, что он сам не примет такую почесть, настолько он был скромен.
«Всякий раз, когда я хотела удостоить принца Чуня особой почести, — говорилось в императорском эдикте, — он отказывался со слезами на глазах. Я давно уже пожаловала ему Мое 1 разрешение ездить в паланкине с занавесями из абрикосово-желтого шелка императорского достоинства, но он ни разу не отважился сделать это. Так он доказывает свою бескорыстную скромность и свою верность Моему народу и Мне самой».
Увы, через пару лет после того, как был издан эдикт, достопочтенный принц заболел неизлечимой болезнью. Императрица так привыкла к покою, что не хотела волноваться и не посетила принца, хотя он доводился ей зятем. Цензоры напомнили ей о ее долге, что привело ее в такой гнев, что она велела им заниматься своими делами, так как знала сама, что ей следовало делать. Тем не менее, отрезвленная гневом, она посетила принца Чуня и потом делала это часто до тех пор, пока следующим летом он не умер. В «Указе на смерть принца Чуня» она хвалила его за безупречное исполнение своих обязанностей как камергера двора, Начальника военного флота и Командующего маньчжурскими полевыми войсками. Она ознакомилась с порядком похорон и пожаловала покойному священное покрывало, на котором приказала своей служанке вышить буддистские молитвы за упокой его души. Когда принц уже лежал в могиле, она издала еще одно приказание, касавшееся наследства покойного. Она приказала разделить дворец принца на две части: одну часть превратить в Зал Предков для его семейного клана, а другую, где родился молодой император и откуда она взяла его в тайной спешке много лет назад, она объявила императорской усыпальницей.
Неторопливые годы приблизили ее к почтенной заре, когда императрица должна была отпраздновать свой шестидесятый день рождения. С несравненной энергией она завершала Летний дворец, пристанище красоты и покоя в ее престарелом возрасте. По ее приказанию, которому даже молодой император не осмеливался перечить, средства брались от всех Правительственных советов, и в самом конце, когда строительство уже завершалось, у нее появился последний каприз — построить огромную лодку из белого мрамора, которая будет стоять посреди озера, соединенная с берегом мраморным мостом. Откуда взять на это деньги? Когда император получил сообщение об этом, он только вздохнул и покачал головой.
На этот раз он осмелился отослать ей в ответ свои сомнения, выраженные самыми изящными и сыновьими словами.
Но императрица впала в неописуемую ярость и разорвала листки шелковой бумаги. Бросив их в воздух над головой, она ждала, когда они опустятся на пол, чтобы приказать евнуху собрать их и сжечь.
Мой ленивый племянник знает, где взять деньги, — кричала она. Чем становилась старше, тем чаще она давала волю своему гневу и ярости, когда ей перечили. Все удивлялись, видя ее в таком состоянии, и только Ли Ляньинь мог утихомирить ее.
— Скажите, где взять деньги, ваше величество, — сказал он, тяжело дыша от астмы. — Скажите где, и вы их получите.
— Эх ты, мешочище с ветром, — закричала она, — ведь есть еще неизрасходованные деньги в казне Казначейства военного флота.
Действительно, в Казначействе военного флота лежали на миллионы долларов серебряные слитки, и вот почему. В те годы китайским берегам угрожали также с островов в Восточных морях. Островитяне были людьми, привычными к кораблям и морям, в то время как Китай был страной сухопутной и имел мало кораблей, за исключением старых тяжелых джонок, на которых жили семьи рыбаков и водных торговцев. Джонки лишь медленно передвигались вдоль берега. Но «карликовые люди», как китайцы называли японцев, научились делать европейские пароходы из железа, на палубах которых устанавливали пушки, как это делали белые люди. В большой тревоге почтенные китайские граждане по всей стране собирали деньги и передавали их правителю, — сначала императрице, когда она регентствовала, а теперь императору, — говоря, что эти деньги предназначены на строительство нового военного флота, корабли которого будут все из железа, а на их палубах будут поставлены иностранные пушки, чтобы, когда японцы нападут, их нападение можно было отбить.
