По прошествии двух дней его мать послала евнуха к Матери императрице, чтобы сообщить, что ребенок доплакался до того, что заболел.

— Пусть плачет, — ответила Мать императрица. Она работала в библиотеке над планами дворца и даже не повернула головы. — Пусть он скорее поймет, что не добьется ничего, что хочет, плачем, хотя он и император.

Не поднимая головы, она продолжала работать, пока не погас свет того снежного дня. Когда уже ничего не было видно, она отложила кисть и долгое время сидела в раздумьях. Затем сделала знак евнуху-прислужнику.

— Позови мне супругу, — сказала она, — и вели ей прийти одной.

Евнух побежал, чтобы показать свое усердие, и уже через несколько минут с ним пришла Алутэ и опустилась на колени в почтении. Мать императрица отослала рукой евнуха и велела молодой вдове подняться с колен и сесть на резной стул рядом. Некоторое время она разглядывала молодую понурую фигуру в траурных одеждах из белого холста.

— Ты не ела, — сказала она наконец.

— Почтенная прародительница, я не могу есть, — сказала Алутэ.

— Тебе в жизни ничего не осталось, — сказала императрица.

— Ничего, почтенная прародительница, — сказала Алутэ.

— И ничего не будет, — продолжала Мать императрица, — и поэтому если бы я была на твоем месте, то я бы последовала за своим господином туда, где он сейчас находится.

При этих ее словах Алутэ подняла склоненную голову и пристально посмотрела на суровую красивую женщину, которая спокойно сидела на троноподобном стуле. Она медленно встала и вновь упала на колени.

— Умоляю, дайте мне позволение умереть, — прошептала она.

— У тебя есть мое позволение, — сказала Мать императрица.

Еще одним долгим взглядом обменялись эти две женщины, а затем Алутэ поднялась и прошла к открытой двери — печальное юное привидение, и евнух закрыл за ней дверь.

Мать императрица сидела неподвижно как мраморная, но вот она хлопнула в ладоши, чтобы вызвать евнуха.

— Зажги все фонари, — приказала она. — Мне надо работать.

И она снова взялась за кисточку. Ночь становилась все темнее, а она обмакивала кисточку в краски, разложенные на столе, и довершала свой план. Затем она отложила кисть и посмотрела огромный свиток. Дворцы ее грез поднимались вокруг широкого озера, а между ними цвели парки, и мраморные мосты пересекали ручьи, питавшие озеро. Она улыбнулась, созерцая эту прекрасную картину, и после долгого раздумья внезапно снова взяла кисточку. Она обмакнула ее в самую яркую краску, и на горе за дворцами появилась пагода, высокая и прекрасная с небесно-голубыми фарфоровыми стенами и золотыми крышами.

Глубокой ночью у дверей ее спальни кашлянул главный евнух. Императрица поднялась с кровати и беззвучно подошла к двери. Евнух произнес:

— Алутэ больше нет.

— Как она умерла? — спросила Мать императрица.

— Она проглотила опиум, — ответил он.

Их глаза обменялись долгим тайным взглядом.

— Я рада, что ей не было больно, — сказала Мать императрица.

В четвертый лунный месяц цветет глициния. Долгом главного придворного садовника было сообщать Матери императрице точный день, в который распустятся цветы на лозах. О долгожданном дне он и доложил на этот раз. Императрица издала указ, что в этот день она не появится в Зале аудиенций, не будет заслушивать и государственные дела. Она проведет свое время в глициниевых садах, наслаждаясь красотой и благоуханием цветов. С должной вежливостью она пригласила в сад свою кузину, Вдовствующую императрицу, поскольку она и Сакота снова были сорегентшами.

Итак, в этот прекрасный день в предполуденное время императрица сидела в глициниевом павильоне, удобно расположившись в большом резном стуле, поставленном высоко, подобно небольшому трону, на помост. Она уже не притворялась, что кто-то был равен ей, ибо наконец-то знала, что ее власть зависит только от нее самой. Фрейлины стояли поодаль.

— Развлекайтесь, малышки, — сказала императрица. — Идите куда пожелаете, любуйтесь на золотых рыбок в бассейнах, разговаривайте шепотом или вслух. Только помните, что мы пришли сюда наслаждаться глициниями, а не упоминать о горестях.

Они журчащим шепотком поблагодарили ее, эти молодые и красивые девушки, одетые в ярчайшие одежды всех цветов. Солнечные лучи ласкали их безупречную кожу и красивые руки, заглядывали в черные глаза и сверкали на украшенных цветами прическах.

Они повиновались ей, хотя осторожно, заботясь о том, чтобы все время кто-то из них находился рядом с императрицей. Когда двадцать удалялось, двадцать других обступали ее. Но императрица, казалось, их не замечала. Ее взгляд был прикован к маленькому императору, ее племяннику, который играл со своими игрушками на террасе неподалеку. При нем были два молодых евнуха, которых она игнорировала. Внезапно императрица подняла правую руку ладонью вниз и сделала знак ребенку.

— Подойди сюда, сын мой, — сказала она.

Он не был ее сыном, и когда она произнесла эти слова, ее сердце восстало против ребенка. Однако она назвала его сыном, ибо выбрала его, чтобы посадить вместо умершего сына на трон Дракона.

Мальчик поглядел и медленно подошел к ней, подталкиваемый старшим из евнухов.

— Не трогай его, — резко приказала императрица. — Он должен подходить ко мне по своей воле.

И все-таки ребенок не хотел подходить. Он положил палец в рот и уставился на нее, и игрушка, которую он держал в руках, упала на изразцовую дорожку.

— Подними, — сказала императрица, — принеси мне свою игрушку, я хочу посмотреть, что у тебя есть.

Ее лицо не изменилось. Красивая и спокойная, она не улыбалась, хотя и не была рассержена. Она подождала, пока, принужденный ее властным взглядом, ребенок не нагнулся, не поднял игрушку и не подошел к ней. Хотя он и был малышом, он встал перед ней на колени и поднял игрушку так, чтобы она видела.

— Что это? — спросила она.

— Паровоз, — ответил мальчик, и голос его был таким тоненьким, что она едва могла его слышать.

— Эти паровозы…,- проговорила она задумчиво, не протягивая руку, чтобы взять игрушку. — А кто дал тебе паровоз?

— Никто, — ответил ребенок.

— Чепуха, — сказала она. — Он что, вырос у тебя из руки?

И она кивнула молодому евнуху, чтобы тот сказал.

— Ваше величество, — доложил евнух, — маленький император всегда в одиночестве. Во дворцах нет детей, чтобы играть с ним. Чтобы он не плакал, мы приносим ему много игрушек. Он больше всего любит игрушки из иностранного магазина в посольском квартале.

— Иностранные игрушки? — задала она вопрос резким голосом.

— Этот магазин содержит один датчанин, ваше высочайшее величество, — объяснил евнух, — и этот датчанин посылает гонцов по всей Европе за игрушками для нашего маленького императора.

— Паровоз, — повторила она, протянув руку и взяв игрушку. Она была сделана из железа, маленькая, но тяжелая, под корпусом находились колеса, а наверху труба.

— Как ты играешь с ним? — спросила она у маленького императора.

Он забыл страх перед ней и вскочил на ноги.

— Древняя мать, вот так! — он схватил игрушку и открыл маленькую дверцу. — Внутри можно зажечь огонь из кусочков дерева. А сюда можно налить воды, и когда котел закипит, то выходит пар, и тогда колеса крутятся. Сзади я прицепляю вагоны, и паровоз тянет их. Это называется поезд, Древняя мать.

— Действительно, — задумчиво проговорила она.

Она посмотрела на ребенка. Слишком бледный, слишком тощий, лицо слишком слабое, — не мальчик, а тростник…

— Что еще у тебя есть? — спросила императрица.

— Другие поезда, — с воодушевлением ответил мальчик. — Некоторые заводятся ключом, еще у меня есть большая армия солдат.

— Каких солдат? — спросила она.

— Много разных, — сказал он. — Он забыл о страхе и даже подошел достаточно близко, чтобы опереться на ее колени. Она почувствовала странную боль там, где опиралась его рука, а в сердце — странную тоску по чему-то утерянному.