Он собрал всю свою гордость.
— Мне так советуют, — сказал он, — даже мой дядя принц Гун.
— И ты сделаешь это? — спросила императрица.
— Кто же лучше его мог уловить в ее прекрасном голосе острую грань между холодностью и опасностью?
— Я сделаю это, — сказал он.
— Я твоя мать, — сказала она, — я запрещаю тебе.
Против воли ее сердце смягчилось, когда она разглядывала молодое красивое лицо, слишком нежный рот, большие глаза, и, несмотря на его своеволие и упрямые речи, она различила, так же как когда-то в детстве, его тайный страх перед ней. Грусть резкой болью прошла сквозь ее сердце. Она хотела, чтобы он был сильным, не боялся бы даже ее, ибо всякий страх — это слабость. Если он боялся ее, он так же будет бояться Алутэ, будет уступать ей, так что когда-нибудь она, его жена, станет сильнее. Разве он тайно не ходил частенько к Сакоте за утешением? Вот и сейчас он, возможно, убежал бы к Алутэ потому, что боялся той, что была его матерью, что любила его больше, чем сумеет любить девушка. Ради него она отдала все, что у нее было, она сделала eгo судьбу своей.
Его ресницы вновь опустились под ее проницательным взглядом. Увы, эти ресницы были слишком длинны для мужчины, но она дала их ему, это были ее ресницы, и почему, если женщина может наделить сына своей красотой, не может она наделить его своей силой?
Она вздохнула, закусила губы и, казалось, уступила.
— Какое мне дело, будут иностранцы вставать на колени перед троном Дракона или нет? Я думаю только о тебе, сын мой.
— Я знаю, — сказал он. — Я знаю это, мама. Все, что ты ни делаешь, ты делаешь ради меня. Как мне хочется что-нибудь сделать для тебя! Не в государственных делах, мама, но что-нибудь, что тебе понравится. Что бы тебе понравилось? Что бы тебя обрадовало — сад или гора, превращенная в сад. Я мог бы повелеть передвинуть гору…
Она пожала плечами.
— У меня есть парки и горы.
Но она была тронута этим желанием сделать ей приятное. Помолчав, она задумчиво сказала:
— То, чего я жажду, уже не вернуть.
— Скажи мне, — попросил он. Ему страстно хотелось почувствовать опять, что она его одобряет, знать, что он в безопасности от ее гнева.
— Какая от этого польза, — задумчиво ответила она. — Можешь ли ты воскресить жизнь из пепла?
Он знал, что она имела в виду. Она думала. о разрушенном Летнем дворце. Она часто рассказывала ему аего пагодах и павильонах, о парках и каменных горках. Ах, это разрушение она никогда не простит иностранцам.
— Мы могли бы построить новый Летний дворец, мама, — произнес молодой император, — он будет настолько похож на старый, насколько ты это помнишь. Я потребую особую дань с провинций. Нам не следует брать деньги в казначействе…
— Ах, — сказала она рассудительно, — ты покупаешь меня, чтобы я не мешала вам делать по-вашему — тебе и твоим советникам.
— Возможно, — ответил он, подняв прямые брови и бросив на нее косой взгляд.
Внезапно она рассмеялась.
— Ну хорошо, — произнесла она. — О чем я беспокоюсь? Летний дворец! Почему бы и нет?
Она поднялась, протянула руки и погладила его щеки своими мягкими надушенными ладонями. После чего удалилась. Из тени вышел Ли Ляньинь и последовал за ней.
Нет конца горестям, что приносят дети своим родителям, будь то во дворце или в хижине. Мать императрица, о которой не переставая заботился Ли Ляньинь, ее главный шпион, узнала от него, что сын лгал ей, сказав, что принц Гун посоветовал ему принять иностранных послов, не требуя от них должного почтения. Напротив, принц Гун напомнил императору, как его предки не захотели предоставить иностранцам привилегию, в какой отказывали своим собственным гражданам. Так, во времена почтенного Предка Цяньлуна от английского лорда Маккартни потребовали склониться до полу перед троном Дракона, несмотря на то, что в отместку один маньчжурский принц должен был склониться подобным же образом перед портретом английского короля Георга. Принц Гун придумывал проволочку за проволочкой, чтобы отклонить настойчивые просьбы западных посланников о приеме у императора. Он ссылался якобы на болезнь Главного секретаря императорского Иностранного приказа, которая длилась вот уже четыре месяца. Наконец, сам император возымел намерение прекратить проволочки, распорядившись, чтобы посланники с запада были представлены трону Дракона, и тем самым проявляя свою учтивость и слабохарактерность.
Весенние месяцы прошли, наступило раннее лето, самое прекрасное время года, и императрица не была расположена заниматься государственными делами. Соблазненная ясным солнечным днем, она пришла в библиотеку и на огромном столе стала рисовать план нового Летнего дворца, чтобы призвать архитекторов и строителей и те воплотили бы ее мечты в кирпич и мрамор. В библиотеке и нашел ее Ли Ляньинь, чтобы рассказать о намерениях императора.
— Позови ко мне принца Гуна, — приказала Цыси, выслушав доклад. Она с нетерпением отложила кисти и стала ждать принца.
Он застал ее ходящей взад-вперед перед широкими дверьми, открытыми в сад. Гранатовые деревья были в самом цвету, их красивые цветы усеивали темно-зеленые листья густых веток. Мать императрица любила гранаты — и цветы и плоды. Она любила пламенеющий оранжево-красный цвет цветов и сладкую кислость сочной мякоти множества зерен, тесно прижавшихся друг к другу, под тугой кожей плода. Принц Гун знал вкусы императрицы и, войдя в библиотеку, прежде всего заговорил о гранатах.
— Ваше высочество, ваши деревья прекрасны, подобных им я не знаю. Все, что рядом с вами, получает новую жизнь.
Он научился разговаривать с императрицей изящно и смиренно.
Цыси наклонила голову, ей всегда была приятна похвала, а поскольку принц не одобрил волю императора, к ней вернулось великодушие.
— Давайте поговорим в саду, — предложила она.
Цыси присела на фарфоровую садовую скамью, а принц после долгих препирательств — на бамбуковую скамейку.
— Извините, что трачу ваше время, — начала Цыси, — но я слышала, что император, мой сын, желает принять иностранных посланников без знака почтения с их стороны, и это меня сильно беспокоит.
— Высочайшая, он любопытен подобно ребенку, — ответил принц Гун. — Он ждет не дождется, когда увидит иностранное лицо.
— Неужели мужчины такие дети? — воскликнула императрица и протянула руку, чтобы сорвать гранатовый цветок, который тут же разорвала на кусочки.
Принц молчал.
— Хорошо, хорошо, — вскричала она, потеряв терпение, — вы не запретили ему? Вы же — старшее поколение.
Принц Гун поднял брови.
— Ваше высочество, как я могу отказать императору, если в его власти отрубить мне голову?
— Вы знаете, что я бы этого не допустила, — возразила она.
— Высочайшая, благодарю вас, — ответил принц Гун. — Однако вы, наверное, знаете, что супруга влияет на императора с каждым днем все больше и больше. Это, позвольте заметить, хорошее влияние, поскольку удерживает его от общества евнухов и походов в недостойные дома, куда евнухи водили его переодетым в простое платье.
— Но кто же тогда оказывает влияние на супругу? — резко спросила Мать императрица. — Она не приходит ко мне, кроме тех случаев, когда долг обязывает ее выразить почтение. Когда я вижу ее, она молчит.
— Высочайшая, — сказал принц. — Я не знаю.
Императрица сбросила обрывки лепестков со своих колен, покрытых атласом.
— Нет, вы знаете. Это Вдовствующая императрица, моя кузина Сакота.
Принц склонил голову и некоторое время молчал, затем встал и произнес умиротворяюще:
— Ваше высочество, по крайней мере нельзя принимать иностранных послов в императорском Зале аудиенций.
— Конечно же, нет, — согласилась она, забыв про Сакоту, как он и надеялся.
Императрица задумалась. Солнечные лучи пробивались сквозь листья и цветы гранатов к ее рукам, уже спокойно лежавшим на коленях. Вдруг она улыбнулась.
— Придумала! Их нужно принять в Павильоне пурпурного света. Они не догадаются, что это не сам дворец. Таким образом мы не нарушим традицию, а им дадим иллюзию.
