Когда спектакль закончился, Цыси захлопала в ладоши, ибо действительно было сыграно хорошо и она осталась довольна собой как драматургом. Обычно если она была довольна и весела, то чувствовала голод. И теперь после спектакля евнухи спешили накрыть стол для трапезы. В привычке у императрицы было садиться за стол там, где ей случалось в этот момент находиться. Ожидая трапезы, она разговаривала с фрейлинами, интересуясь их мнением о пьесе. Она поощряла их высказывать замечания и об ошибках, так как была широка умом, чтобы опасаться их суждений, но желала сделать свой труд еще более совершенным. Когда столы были накрыты, прислужники-евнухи выстроились в две длинные цепочки от кухонь, находившихся за несколько дворов от театра, и передавали друг другу горячие блюда, а четыре старших евнуха ставили их на стол. Фрейлины встали в сторонке, а Мать императрица выбирала те, что ей нравились, и ела с неподдельным аппетитом. Поскольку она была в прекрасном настроении, то, пожалев фрейлин, которые тоже испытывали голод, сказала евнуху, что будет пить чай в библиотеке, и удалилась. Два евнуха последовали за ней, один нес нефритовую чашу, поставленную на поднос из чистого золота и покрытую крышкой из золота, а другой нес серебряный поднос, на котором стояли две чаши: одна, наполненная сушеными цветами жимолости, а другая розовыми лепестками, а рядом лежали палочки из слоновой кости с золотыми кончиками. Эти цветы Мать императрица любила подмешивать к чаю в такой тонкой пропорции, что делать это должна была сама.

И надо же было случиться, что именно теперь, когда она с удовольствием потягивала чай, тень ее бремени жестоко упала на нее. Сидя на мягком диване, Цыси услышала у дверей сухое покашливание и узнала голос главного евнуха Ли Ляньиня.

— Войди, — приказала она.

Он вошел и почтительно поклонился, а евнухи вокруг нее застыли в ожидании.

— Почему меня беспокоят? — спросила Мать императрица.

Он поднял голову.

— Высочайшая, я прошу позволения поговорить с вами наедине.

Она поставила чашку с чаем и сделала знак правой рукой. Все вышли, один из евнухов закрыл дверь.

— Встань, — сказала она Ли Ляньиню. — Сядь вон там. Что сделал император?

Евнух поднялся и присел на краешек резного стула, отвернув безобразное сморщенное лицо от своей повелительницы.

— Я выкрал этот доклад из архивов, — сказал он, — я должен вернуть его через час.

Он встал и вытащил из халата длинный узкий конверт и, пав на колени перед императрицей, передал ей конверт обеими руками, оставаясь на коленях, пока она читала. Она узнала почерк. Он принадлежал тому самому члену Совета императорских цензоров, который хотел представить трону доклад относительно приема иностранцев. Она в свое время отказала ему в этом. Настоящий доклад адресовался императору, ее сыну.

«Я, смиренный раб, представляю этот тайный доклад, умоляя трон прекратить официальный конфликт, даровав разрешение послам иностранных правительств стоять, а не опускаться на колени перед троном Дракона, и этим разрешением показать императорское великодушие и престиж Высшего Человека. До сего времени по причине сохранения и почитания традиции ничего сделано не было, что вызывает у иностранных посланников только отчуждение».

Императрица почувствовала, как у нее в груди разгорается прежняя ярость. Что же, опять ее воля ставится под сомнение? Настроят ли против нее собственного сына? Если более не почитался трон Дракона, то что считалось за честь?

Ее глаза поспешно пробежали по строчкам и наткнулись на цитату из старого мудреца. «Почему Высший Человек должен заниматься ссорами с низшим порядком птиц и зверей?»

Цыси страстно вскричала:

— Проклятый цензор ради собственных целей извращает старинные слова мудреца!

Тем не менее она стала читать дальше.

«Я слышу, что правители иностранных стран смещаются своими народами как марионетки. Разве это происходит не оттого, что эти правители всего лишь люди и ни один из них не Сын неба? Своими собственными глазами я видел, как иностранные мужчины ходят по улицам Пекина подобно слугам и без стыда и их женщины идут впереди или даже ездят в паланкинах. Во всех договорах, которые иностранцы заключили с нами, нет ни одного слова почтения к родителям и старшим или о следовании девяти канонам добродетели. Нет упоминания о четырех принципах, а именно соблюдения церемоний, долга каждого по отношению к другим людям, о прямоте характера и чувстве стыда. Вместо этого они всегда говорят об одной лишь торговой выгоде. Эти люди не понимают значения долга и церемоний, мудрости и добрых намерений. Однако мы ожидаем, что они будут вести себя как цивилизованные люди. Они не знают значения пяти отношений, первое из которых-между повелителем и подданным, однако мы ожидаем, что они будут вести себя так, как если бы знали об этом. Мы могли бы равным образом притащить в Зал аудиенций свиней и собак и ожидать, что они падут ниц перед троном Дракона. Если мы настаиваем на том, чтобы такие люди вставали на колени, то как это может усилить блеск трона?

К тому же иностранцы осмеливаются говорить, что их нелепые правители, которых они напыщенно называют императорами, должны быть поставлены на один уровень с Его Святым Высочеством. Если мы можем закрыть глаза на такой позор, то к чему нам беспокоиться о том, что их послы отказываются вставать на колени? И опять же, два года назад, когда русские варвары наступали на Китай и захватили обширные пространства наших земель, наши государственные деятели не высказали никакого стыда. Почему же мы кричим об унижении от иностранцев, которые отказываются вставать на колени перед троном Дракона? И кстати, как мы можем заставить их опуститься на колени, когда они этого не хотят? Разве у нас есть армии и оружие, чтобы сделать это? Это также следует обдумать. Великий мудрец Конфуций, когда его спросили, в чем заключается искусство управления страной, ответил, что есть три требования — обилие пищи, многочисленность войска и уверенность народа. Когда его спросили, без какого требования можно обойтись в случае необходимости, мудрец ответил:

«Сначала откажитесь от войска, затем от запасов пищи». Если наше императорское правительство не способно заставить иностранцев выполнять его волю, то лучше разыграть великодушие, нежели возбуждать сомнения народа.

Таким образом представляется, что трон должен издать указ, освобождающий иностранных посланников от выполнения церемоний двора, и если в будущем иностранцы совершат предосудительные поступки вследствие своего невежества, то на них следует закрыть глаза, поскольку спорить с иностранцами не достойно. В то же время иностранцам должно быть разъяснено, равно как и народу, что этот указ — акт снисхождения, и ни в коем случае не прецедент. Давайте тем временем будем наращивать наши силы и выжидать.

Я, написавший этот, ничего не стоящий доклад, являюсь лишь невежественным жителем дикого и отдаленного района и ничего не знаю о государственных делах. Чрезвычайно дерзкий и высказывающийся опрометчиво, я представляю свой доклад, зная при этом, что рискую быть наказанным смертью».

К яростному гневу Цыси на дерзость иностранных послов прибавился гнев против доклада, предложенного цензором. Императрица еле сдержалась, чтобы не разорвать доклад на тысячи кусочков и не выбросить их подальше, но она была слишком осмотрительна и не уступила даже себе. Цензор был мудрым человеком, прожившим много лет и заслужившим высокие почести. Он делал больше, нежели просто проповедовал долг и церемонии. Он сам следовал им строго и не освобождал себя ни от одной унции бремени. Так, когда двор бежал в Жэхэ, а иностранцы захватили столицу, он остался в городе со своей престарелой, смертельно больной матерью. Рискуя жизнью, он оставался рядом с ней, потом заказал настолько прекрасный гроб, насколько это было возможно в таких стесненных обстоятельствах. Когда она умерла, он закрыл ее глаза и позаботился, чтобы ее по всем правилам уложили в гроб. Даже после этого он не соглашался покинуть мать, нанял повозку за высокую цену и сопроводил гроб до храма в другой город, где она могла лежать в покое и безопасности, пока не состоятся похороны.