Пролог. Красный кабак

Эпизод первый. Цесаревна Елизавета

Эпизод второй. Эмилия Моризо

Эпизод третий. Сестра Даша

Эпизод четвёртый. Беатрис

Эпилог. Орест Финн

Примечания

Очнувшись, он понял, что лежит в грязной луже, от которой мерзко пахло конским навозом. Ночной холод сковал бок, лежащий в воде, а рука онемела и отказывалась повиноваться. Он попытался подняться, но только перевернулся, замочив и другую сторону тела.

Из одежды остались всего лишь рубашка и нижние белые штаны из хлопка. Сапоги и верхняя одежда отсутствовали, так же, как и кошелёк с деньгами. «Обворовали, гады!» — подумал он с отвращением, но на что можно надеяться в этой варварской стране. Он ничего не помнил, так как память обрывалась вчерашним вечером, когда он зашёл в Красный кабак.

Что последовало дальше, не оставило даже намёка в закоулках воспоминаний, обеспечивая полную амнезию. Он попытался вспомнить своё имя, но не смог и от этого ему сразу стало жарко и бросило в пот. Жизнь до вчерашнего дня он помнил, только все имена исчезли из головы, точно их вымели чьей-то коварной метлой.

Он снова попытался выбраться из грязи, кое-как переползая к краю дороги. Стоило поблагодарить богов, которые не пустили по этой дороге какой-либо обоз, иначе его переехали бы десятки раз, превратив его тело в дохлый, грязный остов бывшего человека. Он не мог вспомнить, каким богам молился раньше и, даже, не помнил, какие боги существуют. Всё, что у него осталось – калейдоскоп картинок, которые он помнил, и которые, вероятно, отражали его жизнь.

Только одно он знал, несомненно, что нужно вернуться домой, поэтому потянулся к левой руке, вспоминая слово «транслятор». Бросив взгляд на руку, он с ужасом увидел, что перстня на пальце нет, и сразу осознал, что остался здесь навсегда.

Через некоторое время, когда мимо проходила колонна крестьян, согнанных со всех краёв для работы на верфи, сопровождающий их семёновец, ехавший на коне в конце колонны, посчитал лежащего у дороги мужчину своим и приказал забросить его на подводу: авось до Адмиралтейской верфи очухается, а там лишь бы сдать количество людей по списку.

Вечер только начинался. Хозяйка, двадцатидвухлетняя графиня Анна Гавриловна Ягужинская, дочь члена верховного совета Гаврилы Ивановича Головкина и просто красивая женщина, развлекалась на женской половине своего дома в обществе двадцативосьмилетней баронессы Марфы Ивановны Остерман, урождённой Стрешневой, статс-дамы императрицы Катерины I и четырнадцатилетней Маши Меншиковой. Анна Гавриловна открыла крышку клавесина и попросила Машу:

— Машенька, я хочу, чтобы вы сыграла Марфе Ивановне ту сонату, что вы музицировали в среду у Бассевича[1]

— Ах, Анна Гавриловна, — притворно засмущалась Машенька, сверкая глазками в сторону закрытого кабинета, — я, право, не знаю.

— Сыграйте, Маша, — попросила Марфа Ивановна, — о том, как вы музицировали, я приятно наслышана от Анны Гавриловны.

Маша откинула рукава платья, положила пальчики на клавиши клавесина и заиграла, беззвучно помогая себе пухлыми, полуоткрытыми губками. Зазвучала музыка, которая, несомненно, проникала за закрытые двери кабинета, что волновало Машу больше, чем восторженные взоры Анны Гавриловны и Марфы Ивановны.

В кабинете хозяина, сорокатрёхлетнего графа Павла Ивановича Ягужинского шла карточная игра в фаро. Павел Иванович и сорокалетний барон Андрей Иванович Остерман, член Верховного Тайного Совета, играли против пятидесяти трёхлетнего светлейшего князя Александр Данилович Меншикова и его будущего зятя, двадцатипятилетнего польского графа Пётра Сапеги, не без помощи светлейшего возведённого императрицей Екатериной в звание фельдмаршала.

Граф Пётр слышал игру невесты и улыбался: ему, несомненно, нравилась игра Маши, а ещё больше – сама Маша. Светлейший князь был хмур – игрок из зятя был никакой и Александр Данилович уже продул сорок рублей, для него сумма – тьфу, мелочь, но, обидно. Правила игры не предполагают разговоров, но светлейший не стерпел, чтобы мелким уколом не отомстить Ягужинскому:

— А, что, Павел Иванович, как там хомуты – не досаждают? – намекая на то, что императрица назначила его обер-шталмейстером на императорские конюшни.

— Хомуты не досаждают, — улыбаясь, невозмутимо парировал Ягужинский, — а вот жеребцы – замучили.

— А что так?

— Овса сверх меры требуют, — ехидно сказал граф, намекая об амуре Меншикова и Катерины. Осторожный Остерман дипломатично смотрел в карты и молчал, хотя в глубине души поддерживал Ягужинского – уж очень достал всех светлейший князь. Всё ему мало наград, денег, почестей. В последнее время в столице разговоры только о курляндском деле светлейшего князя.

А дело в следующем.

После разгрома шведов в полтавской битве Пётр I был приглашён королём Пруссии Фридрихом I Вильгельмом фон Гогенцоллерном в Мариенвердер для переговоров о будущем северной Европы. Вначале предполагали встретиться в Кёнигсберге, но там была чума, и встречу перенесли в благополучный Мариенвердер. Корабль Пётра I пристал к берегу близи города к вечеру15 октября 1709 года, где его ждали несколько карет, а перед самим городом его встречал сам Фридрих I.

Они по-братски сели в одну карету и поехали в замок. При въезде в город венценосных особ встречали торжественным строем и пушечным салютом. Пётр I, обговаривая политические дела, и находясь с Фридрихом I в весьма приятных отношениях, сговорился между делом обвенчать 16-летнюю племянницу Анну Иоанновну, дочь брата Пётра, Ивана Алексеевича, с семнадцатилетним племянником короля Пруссии, герцогом Курляндским и Ливонии, Фридрихом Вильгельмом фон Кетлером. Тем самым упрочив их союз политический.

По совершеннолетию герцога Фридриха Вильгельма фон Кетлера в июне 1710 года был подписан брачный контракт с Анной Иоанновной, а в августе он прибыл в Россию, где его с удовольствием встречал Пётром I. Юный герцог в полной мере ощутил русское гостеприимство, и не просыхал до самого своего отъезда.

Пётр I устроил для своего нового родича флотские манёвры с пальбой из пушек, а 31 октября 1710 года во дворце князя Меншикова произошло торжественное бракосочетание Фридриха и Анны. Пиры и банкеты продолжались и дальше, до января 1711 года, когда Фридрих и Анна отбыли в Курляндию.

Но не проехали и полсотни вёрст, как у юного герцога, в результате неумеренного потребления русских горячительных напитков, отказало сердце. Так 10 января 1711 года Анна Иоанновна стала вдовой через 71 день после бракосочетания, толком не познав прелестей супружеской жизни. Она вместе с телом почившего мужа была отправлена в Митаву, столицу герцогства, где и прозябала в постели Пётра Михайловича Бестужева, управляющего герцогством русского резидента.

Последний представитель дома Кетлеров по мужской линии, дядя Фридриха-Вильгельма – Фердинанд, герцог Курляндии и Земгале, становиться герцогом не спешил, а проще сказать, не хотел и оставался в Данциге. В связи с этим, в последнее время появились множество претендентов жениться на вдове и занять курляндский трон.

Главным претендентом на руку вдовы, прозябающей в провинции, все считали Морица Саксонского, незаконнорождённого сына польского короля Августа, который настойчиво добивался женитьбы на вдовствующей герцогине. Светлейший князь, желая стать ещё и герцогом, несмотря на то, что был женат, послал хлопотать перед поляками Бестужева. Но Анне Иоановне напористый мужчина, каковым являлся Мориц, нравился больше, чем старый Меншиков, о котором она слышала только худое.