– Во-первых, я хотел узнать, он был вчера в институте?

– Нет, что вы, – мгновенно ответила Марьяна Игнатьевна, и все закивали. – Он появлялся тут раз в неделю. Раньше читал через день, но потом стали болеть ноги, ему трудно было добираться, а машины нет. Так что ездил на такси. И лестницы тоже…

– Значит, вы видели его неделю назад?

Это все подтвердили.

– И как он себя вел?

– То есть? – спросил щеголеватый мужчина.

– Я имею в виду, он ни на что не жаловался? Не говорил, что у него какие-то неприятности?

– Ничего подобного не помню.

– А я помню, – робко высказалась девушка за компьютером, и следователь посмотрел на нее внимательней. – Он жаловался на ноги.

– Да он всегда жаловался на ноги! – отмахнулась от нее пожилая женщина. – Вот новость!

– Да, но он тогда сказал, что следующую лекцию может и пропустить… Вдруг опять придется лечь в больницу?

– Вы точно это помните? – спросил Голубкин девушку. – Извините, как вас зовут?

– Жанна, – смутилась та. – Конечно, помню. Но это случалось часто, так что даже на ученом совете…

– Жанночка, хватит, – с внезапной резкостью одернул ее мужчина в свитере, до сих пор молчавший, и девушка притихла. Зато Голубкин принял твердое решение – непременно познакомиться с нею поближе. Девчонке есть что сказать, а начальство зажимает ей рот. Кто она тут? Секретарь? Методистка? Такие иногда знают больше всех.

– Больше ничего? – Голубкин без всякой надежды посмотрел на старших сотрудников кафедры.

– Ничего, кажется, – сказал пожилой щеголь. – Да собственно, он мало с кем откровенничал. Держался особняком.

– Разумеется, – несколько ядовито добавил второй мужчина. – Он ведь у нас – звезда!

– Юра, – одернула его Марьяна Игнатьевна. – Не забывай…

– Да я все помню, – с тем же ядовитым раздражением отмахнулся тот. – На венок будем собирать? А хоронить за чей счет?

Марьяне Игнатьевне эти речи явно удовольствия не доставляли. Она смотрела на Юру так, будто хотела заткнуть ему рот своим взглядом. Но тот ничего не желал замечать.

– Он, Боровин, – обратился Юра к следователю, – давно жил за счет частных уроков. А институт ему был нужен только затем, чтобы говорить, что он тут работает. Между прочим, лекции я часто читал за него!

– Юра! – теперь возмутился и щеголь в ярком галстуке, – каким бы ни был Боровин, а все-таки он был!

– Постойте, постойте, – с трудом вмешался следователь. – Я хотел задать еще вопрос – неужели он ни с кем не дружил? Не общался близко?

– Ни с кем, – ответила женщина.

– Но почему?

Ответом было молчание, и вслед за ним – резкий, оглушительный звонок. Все подошли к своим столам и взяли журналы.

– Пора на лекции, – сказала женщина, прижимая журнал к плоской, высохшей груди. – Надо все-таки что-то делать. Распорядиться по поводу похорон… Я извещу ректора.

– Сколько на венок сдавать? – буркнул Юра и вдруг остановился. – Так-с. А его студенты? Они ждут, между прочим.

– Ну на этот раз он не явился по уважительной причине, – цинично заметил щеголь и исчез за дверью вслед за коллегами.

Следователь смотрел на закрывшуюся дверь несколько остолбенело. Сказалась и бессонная ночь, и удивление перед лицом такой реакции. Его привел в себя тихий, сдавленный звук. Он обернулся. Жанна плакала, сгорбившись за компьютером. Голубкин немедленно подошел к ней и тронул за плечо:

– Ну-ну! Не надо так…

Договорить он не успел. Девушка подняла к нему круглое, миловидное личико и срывающимся голосом, сквозь слезы, заявила, что Боровина никто, никто здесь не любил! И даже теперь, когда он умер и надо бы пожалеть, все простить, они…

– Деточка, – Голубкин фамильярно присел рядом на свободный стул, продолжая обнимать ее за плечо: – А почему так? У него что – был вздорный характер?

– Ему все завидовали! – почти простонала девушка и уткнулась головой в клавиатуру, от чего на экране выскочила куча абракадабры.

Девушку пришлось успокаивать недолго. Хватило стакана воды и еще нескольких ласковых слов. После чего Жанна поведала обо всем, что знала и еще о том, о чем догадывалась.

Из ее рассказа следовало, что Боровина на кафедре не только не любили, но попросту ненавидели. Из-за чего? Он имел громкое имя, массу платных учеников, пользовался успехом как переводчик, но главное – всегда вел себя совершенно независимо. Никогда не принимал участия в попойках на кафедре, после которых ей, Жанне, приходилось выгребать пустые бутылки и мыть тарелки ледяной водой (горячей в институте отроду не было). Никаких романчиков, никаких интриг. Словом, он держался так, будто его задача – явиться раз в неделю и отчитать свою лекцию.

– Остальные обижались, – говорила девушка, уже чуть успокоившись, – особенно Юра. Его можно понять, он часто замещал Алексея Михайловича, когда тот болел, но…

– Слишком часто?

Она кивнула:

– И очень ему завидовал. Именно он на последнем ученом совете и поставил вопрос о том, сколько может длиться подобный хаос. Сказал, что если Боровин пренебрегает своими обязанностями и своими студентами – пусть читает лекции на дому.

– А что ответил Боровин?

– Его там не было, – пояснила Жанна, вытирая подсохшие слезы. – Он никогда не ходил. Еще и это! На него обижались сперва за то, что он никого не замечает, а потом сами перестали замечать. Специально. А вот студенты его просто обожали!

Она была готова снова разрыдаться, но Голубкину пришла в голову идея.

– Жанночка, а студенты? Они ведь его ждут!

– Ой, – она вскочила, едва не уронив стул. – Побегу, скажу… Что будет!

– Я с тобой!

Жанна благодарно на него взглянула и непроизвольно всхлипнула.

Пройдя по гулкому коридору и поднявшись по старой лестнице, каменные ступени которой были так стерты в середине, что казались прогнутыми, они подошли к дверями аудитории. Там раздавался неясный гул, который становился все громче. Жанна беспомощно взглянула на следователя:

– Как я им это скажу?

– Просто иди со мной, – решил следователь. – А говорить буду я.

Они вошли, и шум моментально стих. Студенты бросились было рассаживаться по местам, но увидев, что вошла всего лишь методистка да еще какой-то незнакомый мужик, в ожидании уставились на них. Тут было человек пятнадцать. Постарше и совсем школьники, одетые как шикарно, так и скромно, те, кто смотрел на него, и те, кто преспокойно продолжал болтать, повернувшись спиной.

– Господа студенты, вот что я вам скажу, – решительно начал Голубкин, мельком показывая свое удостоверение. – Ваш преподаватель Алексей Михайлович Боровин этой ночью был убит. В своей квартире, – повторил он то же, что сказал на кафедре.

По аудитории пронесся легкий, едва различимый вздох. Теперь все молчали.

– Я веду это дело. Долго говорить не буду, просто запишу вот этот номер.

Он повернулся к доске, взял мелок и написал свой рабочий телефон и имя.

– Каждый, кто может и хочет что-то рассказать о Боровине, звоните. Можно и ночью – там есть автоответчик. Меня интересует все.

– Допрыгался! – звонко и четко раздалось где-то в глубине аудитории, и следователь немедленно взглянул туда. Парни, девушки – все смотрели на него с непроницаемыми лицами. «Студенты его любили» – говорила Жанна. Тогда…

– Кто это сказал?

Голубкин не получил ответа. Все молчали – даже те, кто явно мог указать на говорившего.

– Хорошо, – следователь стряхнул с пальцев частички мела. – Я прошу звонить.

Он вышел и не стал дожидаться Жанны, которая осталась в аудитории, объясняя что-то окружившим ее студентам. Вышел во двор, сел в машину, на минуту задумался…

– Вот такая ситуация, – сказал он группе, которая уже собрала все вещи и готовилась уходить из квартиры Боровина. – На кафедре его ненавидели и завидовали. Насчет студентов методистка говорит, что обожали, но и там кто-то имеет на него зуб. Поеду-ка я к Дане. Кажется, работенка будет веселая. Контактов слишком много.