Ее радости не было предела. Астрид ничего не оставалось, как радоваться вместе с Евой. Они прыгали, радуясь друг за друга, и смеялись как маленькие дети. Казалось, ничто не помешает им сейчас. Но в данный момент что-то смущало Астрид. Какая-то внутренняя хандра. Ей было это знакомо. Ева снова станет общаться лишь со своими амбициями. Она снова начнет отдаляться. Астрид видела все это уже наперед, ибо она видела Еву насквозь. Она искренне любила Еву, и не только как подругу. И в моменты отдаленности друг от друга Астрид буквально убивалась всем этим в эмоциональном плане.

Когда страдала Ева, ей также было не по себе, ибо она не могла терпеть ее страданий. Смотреть, как Еве больно. Она перестала чувствовать Еву позитивно. Она теряла эту связь, общую волну. Ей всегда было неуютно. И когда они, очень редко, могли порадоваться вот так вместе, буквально пару минут, то Астрид пыталась насладиться этим мгновением сполна, как можно обширнее. Ведь это представлялось ей теперь чем-то утопическим.

- Астрид. Спасибо тебе за то, что не дала мне опустить руки. Спасибо за то, что умеешь подбодрить. Если бы не твоя поддержка, я бы давно пропала. – говорила Ева.

- Не стоит, милая. – говорила Астрид, улыбаясь, - Давай, лучше выпьем! Поговорим!

Но Ева отвергла данное предложение. Ей было не интересно раскрывать душу за бокалами вина. Она бредила будущим.

С началом учебного года она всерьез намерилась найти обитель Малколма Маринелли. Единственное впечатление, которое имела Ева о данном персонаже, так это: «сумасшедший по части своей гениальности». Если она правильно поняла Генриха в их телефонном разговоре. Так же, исходя из фамилии не признаного фотохудожника, Ева ожидала увидеть какого-нибудь итальянца с ярко-пылающими глазами и обильной жестикуляцией.

Перед походом в гости Ева обула черные туфли на высоком каблуке, надела черные колготки и черную юбку. Ее кофта была белой, рукава которой выглядывали из-под черного топа с увеличенными плечами и широким декольте. Данный ход делал шею Евы визуально длиннее, словно лебединую хрупкую шею. Ее лицо становилось более заметным. Особенно его выделяла белая пудра, которую нанесла Ева и подчеркнула черным карандашом свои и без того черные огромные глаза, сделав акцент на нижнем веке. Последним штрихом оказалась красная помада на губах.

«Он ведь сумасшедший» - думала Ева с иронией, не стесняясь наряжаться, будто на парад фриков. Она уже подходила к нужному дому. Это было высотное здание старых времен. И зайдя в подъезд, Ева подумала: «Ну и ну! Надеюсь, его квартира не будет столь безнадежной». Ответ не заставил ее долго ждать.

Поднявшись всего на пару этажей, Ева сверилась с адресом, написанным на ее бумажке, и позвонила в звонок темно-красных дверей. Она переживала. Больше не из-за неизвестности, а из-за того, что этот гений долго не открывал дверь. Ева стояла около трех минут и ждала, пока кто-нибудь ее откроет. Но, когда она подумала, что, возможно, хозяина квартиры нет дома, она развернулась и собралась уходить вниз по лестнице. Но, услышав щелчки дверного замка, она задержала свою ногу на ступеньке и глянула на дверь. Она медленно отворилась, и ее взору предстал молодой парень худощавого телосложения, ростом около 180 сантиметров. Его стрижка была короткой, под машинку (не более пяти миллиметров), волосы густые и черные. Они плавно переходили в стильную щетинистую бородку на лице, также аккуратно выстриженную, больше напоминающую старую добрую испанку, но с авторской изюминкой фотохудожника, с большей агрессией в образе.

Он стоял перед Евой в одних лишь трусах абсолютно без стеснений, зевая и выглядев заспанным. Кажись, Ева разбудила его в это позднее утро.

- Я вас знаю? – спросил он, сфокусировав свой заспанный взгляд на миловидной блондинке.

- Вы Малколм Маринелли? – спросила Ева, подойдя к нему.

- Да. Чем буду обязан?

- Я от Генриха Вандерсмайла. Он сказал, будто бы вы его должник!?

- Заходи! – без церемоний и всяческих раздумий сказал Малколм.

Зайдя внутрь, все ожидания Евы насчет этого парня рухнули. Лишь орлиный итальянский нос оправдал ее домыслы. Все остальное было иным. Человек, квартира. У нее сложилось неоднозначное первое впечатление о жилищи Маринелли.

Квартира была маленькой и бедной в плане интерьера. Она казалась пустой. Но она была довольно стильной. Было видно, как Малколм приложил к дизайну свою руку, пытаясь скрыть свою бедность гениальностью идей и нонконформизмом. Белые пустые стены покрывались оригинальными фотополотнами различных фемининных образов, что создавало видимость творческого процесса, либо беспорядка, который был везде – в комнатах, на стенах, на кровати. Главная комната сливалась с кухней, между ними была лишь стойка, которая зрительно разделяла комнаты. Благо туалет находился в отдельной комнате за дверью.

Первое, о чем подумала Ева, увидев все это, так это: «Как можно жить в подобных квартирах? С такой планировкой?». Затем ее внимание привлекли фотополотна, огромные, порой во весь человеческий рост. Они впечатлили ее. Сидя на пуфике, пока Малколм кипятил чайник, она молча рассматривала их и пыталась понять их творческий замысел. Они перекрывали весь ужас бедности Маринелли, которой Ева не ожидала увидеть в такой мере. Фригидные, холодные лица, непонятные композиции в жанре сюрреализма, постмодерна, пограничное состояние абсурда и гениальности будто бы были дополнением минималистической квартиры. Эти тусклые тона, преобладание то светлых, то зеленых, то багровых тонов. Выдержанная стилистика. Это все была концепция Маринелли. И Ева не могла оторвать своих глаз от его творений. Она получала эстетическое наслаждение вперемешку с изумлением и некой странностью в восприятии. И ее внимание мог отобрать лишь сам творец, сев напротив Евы на другой такой же пуфик, с кружкой кофе в руке.

Так и не надев штаны, он абсолютно без комплексов сидел в самих трусах и начинал пригублять кофе. Еву не смущал данный факт, но она обратила внимание, что этот заспанный соня налил кофе только себе, и даже не предложил его Еве. Хоть она того и не хотела. Видимо, он был не столь дружелюбен. Или не внимателен?

Отпив достаточно, чтобы насладиться, Малколм стал поглядывать то на Еву, то куда-то в пол и говорить:

- Значит, ты от Генриха? У меня сейчас нет денег.

- Каких денег? – не поняла Ева.

- За которыми ты пришла. Или ты не за этим? Хотя, стой! Погоди! – говорил он как-то странно, сосредоточив свой взгляд на Еве, - Ты не за этим! Ты модель! Так?

- Можно и так сказать. – улыбчиво сказала Ева, чувствуя себя как-то странно.

- Тогда о каком долге может идти речь? – попивая кофе, продолжал Малколм.

- Понимаешь, я начинающая фотомодель…

- Прекрасно.

- Генрих направил меня к тебе, сказав, что ты его должник.

- Ага. – с большей интригой в голосе произнес Малколм и задумался.

Он сделал пару больших глотков кофе, видимо что-то обдумывая, после чего сказал:

- Знаешь, почему я не предложил тебе кофе? – со все тем же непонятным задуманным взглядом.

У Евы что-то зашевелилось в области сердца, будто от волнения. Откуда он знает?

- Нет. – удивленно сказала она.

- Я знаю, что ты его не хочешь. А даже если бы и хотела, то сделала бы вид, что не хочешь, и отказывалась бы в знаке приличия. – сказал Малколм.

Ева лишь похлопала глазами в ответ. Она не знала, что сказать. Увидев, что Малколм будто бы завис после данных слов, она решила расшевелить его сознательный запор:

- Откуда ты это знаешь?

- Мир слишком предсказуем. Понимаешь? – начал говорить Малколм со все большим оживлением, будто он стал приходить в себя, - То, чем занимаюсь я, способно изменить его мышление, каноны. Посредством искусства. Понимаешь? Жизнь тоже в некотором плане – искусство, которое также должно быть не предсказуемым. И Генрих непредсказуемый чертяка. Послал ко мне фотомодель, делая меня должником вдвойне.

На его лице, наконец-то, проявилась улыбка в иронии. Он поставил свою кружку на стойку, чтобы ему ничего не мешало, и сел обратно на пуфик, напротив Евы. Его глаза нечто загорелись. И Ева это заметила. Он уже не хотел отрывать глаз от Евы, рассматривая ее уже совершенно иным взглядом.