- Шесть, пять…

«Обожаю зиму!» Ева глубоко вдыхает воздух.

- Четыре…

«К чему все эти приземленные, низкие заботы? Лишь мелкие людишки, беспокоятся о них!»

- Три…

«Но, твою мать, Генрих!.. Генрих, посмотри на меня! Ты, вообще, знаешь, что я стою в десяти метрах от тебя? Ты ведь не такой, как все! Не такой, как Сара, будь она проклята! Ты невероятный. Ты такой открытый… О, Астрид, прости! Я тебе мысленно изменяю!»

- Два…

«Хотя… будь, что будет! Сейчас пробьют куранты, прогремят салюты, и я возьму все в свои руки! Я не дочь, чтобы стелиться, и не мать, чтобы рыдать!»

- Один…

«О чем это я? Пусть идет все к черту! Я набью Саре лицо! Я не сдрейфлю в этот раз! Как она обнимает Генриха! А как целует! Не могу смотреть! Я так же буду наглой! Я - Ева Адамс!»

- Ура! Новый Год! 1989 год настал! Салют!..

«Почему меня все это бесит? Да, я расстроена, но все в моих руках!.. Ева, тебя не туда несет! Ты знаешь, что делать! Нет поводов, чтобы унывать! Бывало и хуже… Вспомни… Ты всегда находишь выход. Ты находишь его там, где остальные сдохнут. И сейчас найдешь! Для тебя нет ничего невозможного! Ты – икона, на которую все должны смотреть! И никто не помешает тебе стать иконой! Ни эта белокурая тигрица, ни эти люди, что ликуют здесь… Кстати, почему они ликуют? Новый Год? Ах, точно! Ведь он только что настал! Какая прелесть! Я в это время думаю всякую чушь!..»

Ева смотрела на целующихся под капюшонами салютов Ганриха и Сару и понимала, что встретила этот Новый Год, смотря на них, и будучи с ними, по сути, упустив момент торжества.

XXIII Глава

Лондон

1989 год

Пару дней спустя Ева лежала на кровати Астрид с задуманным лицом. Время от времени она отвлекалась на боль своей губы, которая была разбита.

Она вспоминала: прошел салют, и, казалось, все еще впереди. Она будет выпивать спиртное, договариваться с Генрихом. Но, к сожалению, для Евы, Сара ввела в ее сценарий свой ход событий. Она встретила Еву, когда рядом не было ни Генриха, ни кого-либо на улице, и вмазала ей по физиономии, разбив Еве нижнюю губу. Кровь запачкала всю ее одежду. После слов Сары: «Чтобы и духу твоего здесь больше не было!» - она скрылась, как можно быстрее, держась за свое слезливое, кровавое лицо.

Она не пыталась дать сдачи. И это казалось Еве чем-то ужасным теперь. Она просто скрылась, ничего не возразив, будто так и надо было. Она поддалась Саре и сама не понимала почему. Будто это не подлежало ее сознанию. Будто ее страх (или что это было) перед Сарой был безусловным, на инстинктивном уровне.

«Да, я была на ее территории…» - рассуждала Ева, но никак не могла найти для себя однозначного ответа, на вопрос «Почему?». Она не признавала того, что боится Сару. Или то, что она проиграла. Ее мысли не делали выводов.

Посмотрев на плакат группы Motorhead, Ева погрузилась в печаль. Она стала надумывать себе разные проблемы, что ей плохо, и все люди вокруг – ничтожные подонки. Она стала думать о Генрихе. О том, что ее пленит в нем. «Нет! Это не любовь! Я не могу влюбиться! Таким словом, как любовь – не разбрасываются!» - думала Ева и надеялась, что это так. Ведь она не знала, что это за чувство. И в порывах данных размышлений, она, порой, мыслила как Натаниэль, пытаясь всячески оправдать все свои домыслы: «Я же не гей, раз уж на то пошло! Хотя… я ведь и не лесбиянка!» - вспомнив об Астрид.

И в данный момент глаза Евы словно осенились. Она строила ход мысли дальше: «Если я не гей, если я не лесбиянка. Если я не парень и не девушка. Значит, я – асексуал! Асексуалка! Как бесполый ангел. Идеальное существо! Без пола, без ориентации!»

Ева все больше вдохновлялась подобными рассуждениями. Они вели ее к выводам, которых так ей не хватало сейчас. И когда она достигла этих выводов, в комнату зашла Астрид. Кинувшись к Еве с радостным лицом и крепкими объятиями, она сказала:

- Привет, родная! Грустишь? Прекращай грустить! Ты уже второй день лежишь, мечтаешь.

- Ты холодная. – сказала Ева, чувствуя Астрид на себе.

- Да. На улице весьма холодно. Хочу об тебя согреться. – сказала Астрид, прижавшись к ней сильнее и засунув свою руку под одежду Евы со спины.

В такие моменты Ева узнавала своего вечно гуляющего перки-гота, лучшего друга, который целовал и обнимал ее. Который был для нее чуть ли не идеалом дружбы. Но что-то в этот момент переменилось в Еве. Выходя из своих рассуждений, она поняла, что ей надоело играть в игры, придуманные Астрид. Она аккуратно взяла Астрид за руку и убрала ее в сторону, словно она не хочет чувствовать ее на своем теле. Приподнявшись с положения лежа и присев так, чтобы видеть лицо Астрид, Ева хотела что-то молвить. Но Астрид перебила ее.

- Эй, ты чего? – сказала она, так же умостившись.

- Астрид, я хочу кое-что тебе сказать. – сказала Ева, пытаясь быть как можно тактичнее.

- Что случилось? – встревожено сказала Астрид, смотря на серьезное лицо Евы.

- Я кое-что поняла, Астрид. Надеюсь, это не затронет нашу крепкую дружбу, и никак не повлияет на нее. Просто я хочу быть честной по отношению к тебе.

- Говори.

- В общем, мне надоело играть с тобой в лесбиянок. Я больше не хочу притворяться таковой. Я не такая. Прости. Однажды ты попросила меня подыграть. Я подыграла. Но я не могу делать это вечно. С меня хватит.

- Но тебе же нравилось быть со мной близкой – обниматься, целоваться. Это нечто большее, чем просто дружить! В конце концов, тебе нравилось выпивать со мной, и не просто как с подругой. Разве нет?

- Это совсем не то, Астрид!

- А что тогда?

- Я существо бесполое! Понимаешь? А следует, что и ориентации я иметь никакой не могу. Я – асексуал.

- С чего это ты так резко начала думать? Ты можешь быть бисексуалом, как я! Это тоже идеальный вариант ориентации! И то, и другое.

- Нет. Не могу и точка. Прости. Ничего личного.

Ева встала с кровати и начала ходить по комнате с задумчивым лицом. В то же время оно было безразличным и холодным, и все это тревожило Астрид. Столь резкий разговор не дал ей шансов стать психологом, как того любила сама Астрид. В этот раз ей нечего было сказать. Она стала говорить, то, что приходило ей на ум.

- То ты Натаниэль, то ты Ева! То ты с ориентацией, то без! Я не могу тебя понять! Кто ты? Может быть тебя именовать средним родом, говорить в твой адрес «оно»? Хотя, кроме меня этого же больше никто не знает!.. – резким тоном в адрес Евы.

В этот момент Ева (как и сама Астрид) не узнала в ней ее. Раньше она не позволяла себе так резко выражаться в ее адрес. Теперь же, в столь переломный, меланхолический момент для Евы, она говорила это так, будто воткнула нож в спину Евы. Лучшая подруга не поняла ее! Это стало ужасом для Евы. Это было выше ее возможностей терпеть. Она не выдержала и ушла. Неважно куда. Лишь бы на воздух, куда-нибудь подальше, на свободу, в зимний снегопад.

Казалось, весь мир обернулся против Евы Адамс. Она шла в метели, одна, мыслила. Та цель, которую она видела под носом, которой она почти дотянулась рукой, резко отдалилась от нее, где-то за горизонт. Она стала казаться ей все менее возможной. Все вокруг – более жестоки. Ева – более одинока. Генриха больше нет в Лондоне. Когда он будет – не известно. Он увез с собой все ориентиры его знакомых фотографов в Лондоне, которые, собственно, и не нужны были Еве. Что ей делать без Генриха? Ей нужен только он. Она потеряла видимость себя. Любая мысль – неизвестна. В жизни Евы наступил тупик.

Осознав, что идти ей некуда, Ева вернулась к Астрид через пару часов. Они помирились почти сразу, каждая признав свою вину. Астрид приняла тот факт, что Ева больше не «такая». Ева, в свою очередь, все печалилась своими мыслями. День за днем, длинные зимние ночи – она все время думала о грустном. Снежным комом на ее душе крепла депрессия.

Астрид всеми силами пыталась поддержать ее. Она чувствовала, как слабнет их дружба. Ева мало говорила. Она все меньше доверяла свои мысли. Астрид чувствовала нарастающую стену между собой и Евой. Ее двери все больше закрывались перед Астрид. Впервые, она осознала, что теряет Еву. Сей взгляд Евы Адамс был уже не тем взглядом, что был раннее. Ее глаза больше не смотрели на Астрид с признанием или добротой. Они были стеклянными. Это было испытанием для обоих – пережить все это и не испортить все, что есть.