– Опять не поняла ничего! Теперь ясно, почему дочку не сумела воспитать. В тебя она такая распущенная! – разъярился Григорьев – он не мог больше владеть собой. Годами сдерживаемая, загоняемая в глубь горечь прорвалась наружу. – Душа у тебя нежная, отзывчивая. Это ты так считаешь. А я говорю – слаба на передок! И дочь вся в тебя! По твоим стопам пошла! – И умолк, кипя и негодуя.

Когда остыл немного, почувствовал недовольство собой и горечь: выдал себя и прощен вряд ли будет.

Веру Петровну потрясло сделанное открытие. По некоторым признакам она и раньше подозревала, но теперь убедилась: муж знал, знал все с самого начала...

Немного придя в себя, прошептала едва слышно:

– Так ты столько лет прикидывался... а сам обо всем догадался?..

– А мне и догадываться нечего было! – признался запальчиво. – Ты что же, шило в мешке думала утаить? В деревне секретов нет! Старик Ларионов видел, как он к тебе бегал. И я не дурной – сразу понял; бросил он тебя, вот ты ко мне и прибежала. А потом мне и Дешка Савельев рассказал.

– Так как же, Ваня, ты меня принял, ни словом не попрекнул? Это при твоем-то самолюбии!

– Что ж, растолкую тебе, раз на то пошло. Может, поумнеешь. Баба ты совестливая, с душой, из себя видная, мне пришлась по душе. Хозяйка хорошая. Зачем рисковать? Вон сколько карьеристок, нерях, ну и... всяких там распущенных кругом вертится... Разве наперед их разгадаешь? А тебя я знал. – Перевел дыхание и со спокойным цинизмом продолжал саморазоблачение: – Чужой ребенок мне был не помеха. Знал – привяжет он тебя ко мне намертво. Вообще-то я не люблю сопливое племя, но без ребенка нет семьи. А мне нужна была семья – крепкая, образцовая. – Снова умолк, поглядел на нее с саркастической усмешкой.

– Да ты... не человек ты, Ваня, ты... компьютер, – произнесла Вера Петровна как-то отчужденно, бесстрастно. – Неужели никогда не любил Свету, раз знал, что она не твоя дочь, а только разыгрывал... и отца образцового?

– Нет! Никогда не поймешь ты мою душу! Видно, тебе это не дано, – с грустным самодовольством возразил Григорьев. – Разве отец ребенка – кто зачал? Нет! Всем известно – кто воспитал. А Светочку люблю как родную дочь. И ничуть не ревную ни к тебе, да и ни к Розанову. Знаю – я лучше его, во всех отношениях. Вон – мыкается один. Меня-то бабы любят!

Высказав все, что накопилось за долгие годы, Иван Кузьмич, почувствовал облегчение и успокоился. Для его холодной, расчетливой натуры главное – сохранить видимость мира в семье. Подавленное молчание жены он расценивал как полную утрату способности к сопротивлению; теперь он и воспользуется трудным положением, в котором оказались его женщины. Покровительственно взял притихшую Веру Петровну за руку, заключил со спокойной уверенностью:

– В отношении Светы никакой трагедии не вижу. Во-первых, есть отличный выход – медицинское вмешательство. В Кремлевке прекрасные условия, избавиться от ребенка можно совершенно безопасно для здоровья. Во-вторых, если захочет – пусть рожает! Ребенок наш, и никому нет дела, что у него в жилах голубая кровь. Огласки я не боюсь, сейчас не патриархальные времена. А Светочка без хорошего мужа не останется. Ты нашла, а она – тем более. Давай-ка лучше спать, завтра все-таки рабочий день. – С этими словами Иван Кузьмич слегка пожал ей руку, повернулся на бок и быстро уснул – будто и не было нервного, тяжелого объяснения.

Вера Петровна долго лежала с открытыми глазами, печально размышляя над своей неудачной, несмотря на все внешнее благополучие, личной жизнью. Она совершенно по-новому смотрела на спящего Григорьева: вот лежит рядом, мерно дыша и похрапывая во сне, абсолютно чужой, незнакомый человек...

С развитием беременности Светлана наряду с физическими метаморфозами организма ощутила и изменения психологические. Ее по-прежнему часто одолевала тревога за Мишу, беспокоило отсутствие писем, но она стала спокойнее, уравновешеннее. Постепенно все ее помыслы переключились на поселившееся в ней еще неведомое существо, С первого же дня, когда почувствовала, как ребенок шевелится, внимание ее было поглощено новыми ощущениями, а сознание – возрастающей ответственностью за благополучное появление маленького человечка на свет.

Теперь она старалась меньше волноваться, избегать резких и опасных движений, правильно питаться. Ребенок рос не по дням, а по часам, и живот становился все заметнее.

– У нее что, уже три месяца? – обеспокоился Иван Кузьмич, когда они с женой вместе обедали.

Светлана отдыхала у себя в комнате: питалась она по собственной программе, руководствуясь советами врачей из женской консультации и медицинскими журналами.

– Ошибаешься, больше четырех, – ответила Вера Петровна, подавая второе. – А что ты, собственно?..

– Да так... Надеялся на ваше благоразумие, – недовольно проворчал он, нахмурив брови. – Напрасно аборт не сделала. Ребенок здорово руки свяжет. Ведь у Светы голос хороший, лучше бы ей карьерой заняться. Успеет еще нарожать детей, когда замуж выйдет! – Сердито замолчал и принялся за еду.

– А ты не расстраивайся, время еще есть. Но что аборт безопасен – напрасно так уверен. Знаешь ведь, сколько женщин, особенно после первого, остаются бесплодными на всю жизнь.

– Чепуха! Это зависит от врачей и от условий! – убежденно возразил Григорьев. – В нашем медицинском центре все – лучшее в стране. Прыгать будут вокруг моей дочери!

Больше он ничего не сказал, просмотрел сидя за столом свежие газеты и только потом отправился в комнату дочери.

– Светочка, к тебе на прием можно? – пошутил он, приоткрыв дверь и убедившись, что она не спит. Вошел, присел рядом с ней на кровать. – Как твое самочувствие, дочка? От Миши есть что-нибудь?

Светлана приподнялась на кровати, взбив повыше подушки.

– В консультации говорят – все у меня идет как надо. Самочувствие вполне приличное, а аппетит – прямо гигантский. Ем за двоих, а может, за троих! – пошутила она, делая испуганные глаза; но тут же приуныла – От Миши давно никаких вестей... В последнем письме к матери, месяц назад, сообщил, что выезжает с товарищами на задание; с тех пор – ни строчки!

– Думаю, Светочка, волноваться не следует, – постарался он ее успокоить. – Обстановка там сложная; боевые действия идут по всей стране. Письма могут проваляться в блокированном районе, а то и совсем пропасть. – Помолчал, подумал; потом спросил осторожно: – А как твои музыкальные планы? Совсем забросила? С распределением-то прояснилось? Уж не решила ли бросить пение в связи с родами?

– Меня, папа, стажером направили, в труппу Театра музыкальной комедии. Да ты знаешь, я говорила. Но пока мне полагается законный отпуск, а там посмотрим. – И, видя его недовольное, озабоченное лицо, добавила: – Не беспокойся, я свой талант в землю зарывать не собираюсь. Вот увидишь – буду знаменитостью. Я и псевдоним уже придумала – Светлана Светланова. Как тебе, а?

– Вот эта ты дело говоришь, доченька! – Григорьев решил, что настал благоприятный момент. – Нельзя, конечно, бросать дело, к которому чувствуешь призвание, столько лет готовилась... – Посмотрел на нее испытующим взглядом и с преувеличенной тревогой поинтересовался: – Как же ты в театре будешь работать, когда родишь ребенка? Он же свяжет тебя по рукам и ногам. Да и вообще, зачем вам с Мишей торопиться? Вы совсем молодые, вам для себя пожить бы. А ему, как вернется, еще сколько работать, чтобы встать на ноги и содержать семью.

– А что ты предлагаешь? – насторожилась Светлана, и лицо ее потемнело. – Избавиться от ребенка?

– Ну зачем же так резко? – Иван Кузьмич немного смутился от прямоты поставленного вопроса, но решил не отступать. – Хотя, в общем-то, я счел бы правильным воздержаться от шага, который осложнит жизнь вашей молодой и неокрепшей семьи. И тебе и Мише нужно реализовывать себя как личностям, а ребенок... он не даст.

– Хватит меня агитировать, папа! – Светлана начинала сердиться. – Я твою позицию знаю и не разделяю. Мне мой ребенок дороже всего на свете – любой карьеры! Понял ты меня? Между прочим, твой внук. Неужели не хочешь стать дедушкой? – Она как будто смягчилась от своих слов.