Глянули мы с Ховриным друг на друга. Молчим.

– Значит, так, – продолжает Антонов-Овсеенко, – Центрофлот мы прикрываем, хватит терпеть эту меньшевистско-эсеровскую лавочку. Членов Центрофлота арестовать. Это ваше дело. На место Центрофлота создаем Временный Морской революционный комитет, а там разберемся. Председателем Морского ревкома будет наш же балтиец Иван Вахрамеев, – знаете его? – а членами Ховрин, Мальков, еще несколько человек. Ясно? Действуйте!

Тут же мне и мандат выдали:

«КОМИССАР МОРСКОГО МИНИСТЕРСТВА

ОТ ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННОГО КОМИТЕТА

26 октября 1917 г. № 4 г. Петроград.

УДОСТОВЕРЕНИЕ.

Предъявитель сего член Временного Морского Комитета тов. Мальков, что и удостоверяется».

Взяли мы мандаты, собрали в Смольном еще несколько моряков и отправились в Адмиралтейство распускать Центрофлот и организовывать Временный Морской революционный комитет.

Ясно-то нам было ясно, да не так все просто. Слов нет, в Центрофлоте засели меньшевики и эсеры, но не какие-нибудь буржуи, а все свой брат, матрос. Как тут их будешь арестовывать? Это тебе не юнкеров на Невском хватать: там вроде сражения получалось, кто кого. Здесь дело другое.

Рассуждали мы дорогой, рассуждали и сами не заметили, как дошли до Адмиралтейства. Постояли еще с минуту на улице – и в Центрофлот.

Как вошли, Ховрии сразу скомандовал: «Свистать всех наверх!»

Комната, глядим, большая, народу в ней порядочно, еще и из других комнат сбежались. Много знакомых, мне-то особенно: всего три дня назад я с ними из-за «Штандарта» воевал.

Смотрят на нас, пересмеиваются. Вы, мол, чего сюда явились?

Откашлялся Ховрин и говорит:

– Дело, братва, такое. Есть приказ Ревкома: Центрофлот прикрыть, а вас арестовать. Понятно?

Они посерьезнели.

– Значит, вы за этим и пришли?

– Да, за этим. Именем Ревкома объявляю вас арестованными.

Один из цептрофлотцев и спрашивает:

– Что же, теперь, выходит, вы нас в тюрьму поведете?

– Зачем в тюрьму, – отвечает Ховрин, – здесь и будете сидеть, пока Ревком не решит, что с вами дальше делать. Только дайте честное матросское слово, что не убежите (такое решение мы по дороге в Адмиралтейство приняли).

Слово они дали, приставили мы к комнате одного часового, а сами принялись Морской комитет организовывать.

Прошел этот день, другой, надо с центрофлотцами как-то решать. Пошли в Военно-революционный комитет и спрашиваем, как нам с нашими арестантами быть. Подумали там, подумали и говорят:

– А ну их к чертовой бабушке, пусть катятся на все четыре стороны.

У нас гора с плеч. Вернулись в Адмиралтейство и пошли арестованных освобождать. Смотрим, а там всего два-три человека сидят, остальные ждали, ждали, да и разошлись кто куда, невзирая на честное слово и на часовых, которые, впрочем, и не пытались никого задерживать.

29 октября 1917 года Военно-революционный комитет утвердил меня комендантом Смольного. Через несколько дней выдали мне документ:

«Военно-революционный комитет постановил: комендантом Смольного института назначается тов. Мальков. Его помощником по внутренней охране тов. Касюра.

Помощником по составлению личного состава назначается тов. Игнатов.

За председателя Ф. Дзержинский».

Так я стал комендантом Смольного. Пришлось принимать дела, хотя принимать особо было и нечего. Собрал я человек тридцать матросов, примерно столько же красногвардейцев и начал организовывать охрану Смольного. А время было горячее. Керенский с Красновым подняли мятеж и во главе казачьих сотен двигались на Петроград. В самом Питере началось выступление юнкеров.

Не успел я разобраться с делами, как вызывает Подвойский:

– Юнкера захватили телефонную станцию, Смольный ни с кем не соединяют. Надо их оттуда немедленно вышибить. Вот тебе мандат, действуй!

Протягивает мандат:

«ШТАБ ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННОГО

КОМИТЕТА СОВ. РАБ. И СОЛ. ДЕПУТАТ.

29 октября 1917 г.

Сим удостоверяю, что товарищ Павел Дмитриевич Мальков назначается начальником отрядов, действующих против восставших юнкеров, и имеет право пропуска во все революционные учреждения.

Председатель Н. Подвойский».

Человек пятнадцать моряков я оставил вместе с красногвардейцами для охраны Смольного, а с остальными отправился отвоевывать телефонную станцию. До станции, однако, надо добраться, а машин, как назло, нет, времени же терять нельзя. Как тут быть? Видим, трамвай идет. Мы его остановили, публику высадили, и ребята сели в вагон. Взобрался я на переднюю площадку, встал рядом с вагоновожатым и говорю:

– Гони к Петропавловской крепости, да поживее!

Он уперся. Не на тот-де номер сели, у меня маршрут другой… Я на него: вези, говорю, такой-рассякой. Помогло, поехали. Правда, стрелки пришлось всю дорогу самим переводить, но до Петропавловской крепости добрались благополучно. Взяли там пушку, прицепили к трамвайному вагону и двинулись на Морскую, где помещалась телефонная станция. Едем – пушка сзади по мостовой гремит.

Подъезжаем к Морской, вагоновожатый говорит: дальше не проехать, путей нет.

Ну да тут уж недалеко. Отцепили мы пушку, выкатили ее на руках к телефонной станции и кричим:

– Сдавайтесь, не то сейчас откроем пальбу, камня на камне не оставим!

Посовещались юнкера, посовещались и выбросили белый флаг. Что они против орудия могут сделать? Выходит из здания человек тридцать юнкеров. Мы их тут же отправили в Петропавловскую крепость, а сами заняли телефонную станцию. Там полно девушек-телефонисток: кто плачет, кто скандалит, но работать ни одна не желает. Сели вместо них к щитам матросы, хоть и с грехом пополам, но включили Смольный. Доложил я Подвойскому по телефону, что задание выполнено, и скорее назад, в Смольный, в комендатуру.

Вернулся в Смольный, надо за свои комендантские дела приниматься, а как приниматься, я поначалу и ума не приложу. Добро, если бы можно было спокойно подумать, мозгами пораскинуть, с опытными людьми посоветоваться, а какое тут спокойствие? Время тревожное. Что ни день, то новости, порой грозные, события, события без конца. Говорят, Керенский уже захватил Гатчину, Царское Село, радиотелеграф, рассылает повсюду радиограммы с призывом не подчиняться ЦИК, избранному II съездом Советов. Казаки будто бы приближаются к Пулкову. На помощь им двигается 3‑й кавалерийский корпус. Может, конечно, что и лишнее болтают, да кто его разберет? Вот Дзержинский, Подвойский, Аванесов – те, наверное, знают, но не станешь же к ним с расспросами приставать.

Рассказывают и другое. Говорят, что наши держатся стойко. На передовых – красногвардейцы и матросы. Подходят из Питера солдатские части. Выступили Измайловский и Литовский полки. Преображенцы и семеновцы пока митингуют, но, надо думать, тоже выступят – туда поехал Николай Ильич Подвойский.

Не все спокойно и в самом Питере. Еще не полностью покончено с восставшими юнкерами. Они отсиживаются в Михайловском манеже, в юнкерских училищах. Военно-революционный комитет вызвал с «Авроры» катера с пулеметами для защиты Смольного, на всякий случай. От Обводного канала до Смольного патрулируют красногвардейские пикеты.

Смольный по-прежнему так и кипит. Здесь Ленин. Здесь другие члены Центрального комитета большевиков. Тут закладываются основы нового государственного устройства России, развертывается деятельность первого в истории человечества Рабоче-крестьянского правительства. Здесь руководство Центрального исполнительного комитета Советов, Петроградский Совет и Военно-революционный комитет. Тут же различные общественные организации, профсоюзы, редакции газет и журналов.

Внизу, на первом этаже, в комнате № 31 – комендатура. Рядом – караульное помещение. Всего нас в охране человек шестьдесят – семьдесят матросов и красногвардейцев, а сколько одних постов выставить надо, да надежных, крепких. Здание-то огромное. Ответственность и того больше.