– Он надеялся получить условное освобождение, но управление тюрем отказало ему, – сказала директор Тофт. – Полагаю, это и стало причиной рецидива.

– Рецидива чего? – хотела знать Лунд.

– Посттравматического стресса. Как я уже говорила, в Афганистане с ним произошел инцидент, что, к сожалению, не редкость. Но случай Рабена особенно тяжелый. У него бывают припадки ярости, он подвержен наваждениям…

– Что за инцидент?

Тофт качнула белокурой головой:

– Существуют определенные правила…

– Вы только что сообщили мне, что на свободе оказался крайне опасный человек. Вероятно, он направляется в Копенгаген. Если вы скроете от нас что-либо…

Тофт понимала, что перевес не на ее стороне.

– Хорошо. Несколько его товарищей погибли в Гильменде. Он считал себя ответственным за их смерть. С одной стороны, его амнезия помогла – уберегла от тяжелых воспоминаний. Но с другой стороны, она усугубила его положение.

– Каким образом? – спросил Странге.

– Поскольку он не знает или не помнит, что случилось на самом деле, его мозг порождает фантазии, чтобы заполнить вакуум. Иногда он думает, что люди вокруг него – те же заключенные – его солдаты. Мертвые. Он кричит на них, набрасывается с кулаками, если у него есть такая возможность. Я же рассказывала: перед тем как его поместили сюда, он взял в заложники совершенно незнакомого человека, чуть не убил его. Мне казалось, что мы миновали эту фазу…

Лунд придвинула к ней фотоснимок.

– Расскажите мне о Мюге Поульсене.

Тофт кивнула:

– Рабен хотел позвонить ему, очень настаивал. Говорил, что беспокоится о товарище.

– Что его беспокоило?

Она нахмурилась, припоминая:

– Кажется, он думал, что Поульсен может причинить себе вред.

– Вам не показалось это важным поводом для звонка?

Тофт скривила губы:

– Рабен страдает бредовым расстройством. Если бы я верила всему, что он говорит, я бы помешалась, как и он.

– А эта женщина? – Лунд положила перед ней другую фотографию. – Анна Драгсхольм, юрист. Она консультировала военных.

Тофт покачала головой:

– Рабен уже много месяцев не вспоминает о войне. Его волновало только будущее и его семья.

– Он не мог встречаться с этой женщиной?

– Не думаю. Все свидания, звонки и прочие контакты я проверяю лично. А почему вы спрашиваете? Послушайте, мне жаль, что он сбежал. Но за этим ничего нет. Человек, сбежавший отсюда… – Она стала почти привлекательной благодаря выражению растерянности, возникшему на ее холодном лице. – Я ошиблась, думая, что он идет на поправку. Вам, наверное, следует взглянуть на одну запись.

Она прошла к большому сейфу, достала оттуда диск, вставила его в ноутбук.

– Вот каким он был, когда только поступил к нам. Три недели пришлось держать его в одиночке, прежде чем мы смогли приступить к лечению.

Лунд и Странге обошли стол и встали за ее спиной. Человек на мониторе не был похож на человека, с которым Лунд вчера разговаривала. Он был худ, с густой бородой и грязными взлохмаченными волосами. Одетый в футболку и трикотажные спортивные брюки, он изрыгал проклятия, исступленно вопил. Правая рука у него была в гипсе, но, невзирая на это, он колотил кулаками в стены до крови. Потом он подхватил стул – единственный предмет мебели в голом помещении – и стал швырять его, целясь в объектив видеокамеры.

– Большинство пациентов даже не догадываются, что там могут быть камеры, – сказала Тофт. – Предполагается, что они скрытые. Рабен же…

Видеозапись закончилась. Она опустила крышку ноутбука.

– Порой мне казалось, что он видит насквозь. В том числе и меня. Если кто и мог сбежать отсюда, то только он.

К девяти часам они вновь вышли на улицу. Вокруг тюрьмы по-прежнему суетились люди и сновали собаки.

– Все вокруг должно быть осмотрено, – распорядилась Лунд. – Пошлите людей к его семье и всем его друзьям и знакомым. Всех держать под наблюдением. Он сбежал, потому что хочет с кем-то поговорить.

– Он сбежавший заключенный, а не подозреваемый, – сказал Странге. – Давайте не усложнять ситуацию.

– Послушайте…

– Нет, Лунд, теперь вы послушайте. Рабен был сфотографирован с обеими жертвами, но к их убийствам он никак не может иметь отношения. Он сидел здесь под замком, когда все случилось. Он не мог…

– Ему что-то известно. Сначала он лжет мне про Анну Драгсхольм, а потом бежит отсюда.

Он приблизился к машине, демонстративно распахнул переднюю пассажирскую дверцу.

– Мы не нашли в записях Херстедвестера о его звонках и посетителях ничего мало-мальски подозрительного. А Брикс говорит, что у них появилось что-то новое на Кодмани. Просто сядьте в машину, а?

Она стояла на дорожке, тяжело дыша от возмущения.

– Рабен мог убежать отсюда в любой момент. Ему это раз плюнуть. Он же был спецназовцем, помните?

Странге в отчаянии закрыл глаза:

– И зачем я вам об этом рассказал!

– Он мог бы оказаться на свободе, когда захотел. Почему же именно сейчас? Вы хотя бы теоретически допускаете, что над этим стоит задуматься? Я пытаюсь помочь вам.

– Помочь мне? – На его обычно невозмутимом лице отразилось удивление. – Я свое звание не просто так получил, Лунд, и тоже кое-что понимаю в сыскном деле.

Она протянула руку:

– Дайте мне ключи. Я поведу.

– Это моя машина…

Она подошла и встала рядом с ним с протянутой рукой, словно мать, требующая что-то от непослушного ребенка.

– Дайте мне ключи.

Он сунул руки в карманы и нахохлился.

– Мы можем стоять так хоть всю ночь, – сказала Лунд. И, не дождавшись реакции, повторила: – Всю ночь. Обещаю…

– Проклятье, – буркнул он, потом обогнул машину и забрался на пассажирское сиденье.

Потребовалось шесть телефонных звонков, прежде чем Луиза Рабен нашла адвоката, согласного выслушать ее. Большинство сразу же заявляли, что не берутся вести безнадежные дела. Этот, по крайней мере, говорил с ней.

– У него не было раньше судимостей, – убеждала она его.

– Хорошо, мне нужно подумать, – сказал мужчина на другом конце провода.

– Он хороший муж. Любящий отец. С ним ужасно обошлись. Я не знаю…

– Я сказал, что подумаю. Позвоните мне в понедельник…

– Я могу позвонить завтра.

– На этой неделе я буду занят. А вы пока соберите мне документы по делу. Мы все обсудим в понедельник. Обычно я не беру дела военных, потому что не поддерживаю войну, особенно нашу войну в Афганистане.

В другое время она бы набросилась на него, стала бы спорить. Не Йенс начал эту войну. Он был солдатом и пошел туда, куда его послали. Но сейчас…

– Йенс тоже не одобрял ее.

На этой хрупкой лжи и закончился их разговор. Она зажмурилась, произнесла краткую молитву.

Когда она открыла глаза, то увидела в дверях отца.

– Папа. – Она подбежала к нему. – Кажется, я нашла нам нового адвоката. На этот раз хорошего. У нас есть основания для апелляции.

Он был сам не свой.

– Я обещала ему подготовить все документы.

– Луиза… тут к нам пришли.

Позади него действительно стояли два человека в синей форме. Она, будучи женой военного, чуяла плохие новости за версту, читала их в глазах.

– Что? – выдохнула она.

Потом, сидя за кухонным столом, она слушала. Говорил один коп из двоих.

– Он спланировал побег заблаговременно, – закончил он.

– Когда он исчез? – спросил ее отец.

Человек в форме кивнул в ее сторону:

– Сразу после свидания с вашей дочерью.

Все трое мужчин уставились на нее.

– Я не знала. Это правда.

– Луиза…

Она вскочила, встала у раковины, глядя в черную ночь за окном и не видя ничего из-за слез, заливающих глаза.

– Папа! Ты мне не веришь?

– Снаружи его никто не ждал, – добавил коп. – Мы не считаем, что ему кто-то помогал. Но если у вас есть какие-то предположения, куда он мог направиться, вам следует рассказать нам. Он опасен…

– Нет, не опасен! – воскликнула она, оборачиваясь к ним. – В этом-то все и дело. Если бы его выпустили, если бы он был со мной и Йонасом…