— Что ж особенного! — возразила ему мать. — Ты подумай, много ли он может сложить один-одинешенек в темноте, да еще без головы!
Хансу Кристиану живо представились злоключения бедного призрака, с ворчанием спотыкающегося о могильные плиты: нагородили тут! Растянешься еще, чего доброго, уронишь голову, а потом ищи ее впотьмах, разве что светлячки сжалятся и посветят..
Он рассмеялся, а мать возмутилась:
— Это все у тебя от книг! Не хватает еще, чтобы и ты стал умничать! Старые люди знают, что говорят.
Чтобы не сердить ее, он прекратил спор, но в душе остался при своем мнении. Что же плохого, если человек что-нибудь узнает из книги! Ведь и с кометой тогда отец оказался прав, это еще Карстенс говорил.
Вот и теперь, когда речь идет о выборе пути, как не вспомнить слова отца: добейся своего, не бойся нужды, но учись, читай, посмотри чужие края!
Казалось, чудо действительно произошло, и Ханс Кристиан ликовал: полковник Хёг-Гульдберг обещал свести его к самому принцу Кристиану! Чего же больше? Теперь-то все и сбудется, ведь принц — это почти тот же волшебник, разве только что без мантии да без бороды. Скажет слово — и все будет по его!
Старательно вычищенный, вымытый и отутюженный матерью, мальчик с трепетом поднимался по широкой дворцовой лестнице. Внушительная фигура полковника рядом поддерживала в нем бодрость, а то бы он, пожалуй, совсем растерялся.
— Помни, что я тебе говорил, — внушал ему полковник. — Когда принц спросит, чего бы ты хотел, поклонись и скажи: ваше высочество, я хочу учиться в латинской школе.
Принц принял их ласково. Он не только был без мантии и бороды, но вообще выглядел самым обыкновенным человеком, и Ханс Кристиан заподозрил, что он просто прячет где-то свои королевские приметы, — может, бережет для торжественных случаев. Он благосклонно выслушал пение мальчика и сцены из Шекспира и Гольдберга, потрепал его по плечу и назвал молодцом. А потом спросил точно так, как предсказывал полковник:
— Чем же ты хочешь заняться в будущем?
— Господин полковник говорит, что мне надо учиться в латинской школе, и я тоже этого хочу, — ответил Ханс Кристиан и, чтобы не отступать от истины, тихо добавил:
— А еще больше я хочу играть в театре!..
И, спохватившись, неловко поклонился:
— …ваше высочество.
Но принц был не согласен с полковником: учиться — это долго и дорого, сказал он, и беднякам это не под силу. Что же касается театра, то это вообще несерьезно. Надо поскорее зарабатывать кусок хлеба, чтобы помочь родителям. А сыну ремесленника следует тоже стать ремесленником: в этом куда больше толку, чем в бесплодных попытках вырваться из своего круга.
— Ты можешь сделаться токарем, — предложил он. — Это прекрасное занятие, и если ты согласен, я тебе помогу.
Ханс Кристиан точно с облаков свалился. А как же театр, книги, мечты о славе?
— Ваше высочество, но ведь у мальчика, безусловно, есть драматическая жилка, — почтительно возразил полковник. — Как знать, может быть, в нем таится настоящий талант?
— А вы как думаете, Хольтен? — спросил принц своего секретаря. Тот критически оглядел мальчика и покачал головой.
— Я совершенно согласен с вашим высочеством. Дело это хлопотное, а результаты более чем сомнительны. Ведь жесты, манеры, произношение мальчика — все так и отдает сапожной мастерской. Конечно, ему надо стать ремесленником.
— Разумеется! — сказал принц. — Что же касается таланта, это вы далеко хватили, милейший полковник. Петь и декламировать могут очень многие. Да и нечего беспокоиться: природный талант, если он есть, разовьется и проявится сам собой, без посторонней помощи… Так вот, — заключил он, вставая, — если ты хочешь быть токарем, то я дам нужные распоряжения. Решай.
— Нет, ваше высочество, — с трудом проговорил Ханс Кристиан. — Я все-таки постараюсь стать актером.
Принц недовольно поморщился.
— Однако ваш протеже упрям, — заметил он Гульдбергу. — Боюсь, что ему придется горько пожалеть об упущенной возможности. Можешь идти, мальчик. А если передумаешь, смело приходи ко мне. Я сдержу свое обещание. Проводите его, Хольтен!
Летом 1819 года в Оденсе гастролировали копенгагенские актеры и для массовых сцен то и дело брали любителей из местного драматического общества. Хансу Кристиану тоже удавалось попасть на сцену в толпе статистов, и это было для него огромным счастьем. К бессловесной роли кучера он готовился с замиранием сердца, в вечер спектакля явился раньше всех, оделся и загримировался, когда артисты еще только начали собираться. Один из актеров, смеясь, потрепал его по плечу:
— Ого, вот так усердие! Видно, надо тебе поехать в Копенгаген: такой старательный паренек пригодится королевскому театру!
Из этой тут же забытой им шутки вырос целый лес фантазий и надежд. Ханс Кристиан окончательно убедился, что ждать в Оденсе больше нечего, а надеяться можно только на самого себя — это стало ясно после неудачи с принцем. Вне театра он уже не мог себе представить жизни. Постоянное пребывание за кулисами нисколько не развеяло очарования сцены. На его глазах творились чудесные превращения обычных людей — часто даже вовсе не красивых и не молодых! — в статных, величественных королей и королев, блистательных рыцарей, девушек с цветами в руках, печальных и нежных, как лунный луч. Значит, и он, бедный некрасивый мальчик, может преобразиться в гордого и смелого Акселя, который говорит такие трогательные вещи своей возлюбленной Вальборг. Говорят, что писатель Эленшлегер, сочинивший про них трагедию, тоже живет в Копенгагене и всякий может его увидеть, а может быть, и поговорить с ним. В общем надо ехать в Копенгаген!
Каждый день он возобновлял атаки на мать, доказывал, умолял, плакал, и постепенно ее сопротивление слабело. Заметив это, он удвоил усилия и в один прекрасный день добился некоторых успехов.
— Все-таки у меня язык не поворачивается разрешить тебе ехать! — в сотый раз сказала она в ответ на его уговоры. — Ну что ты будешь делать один, без гроша в большом городе? Подумать страшно…
— Но я же стану знаменитым, мама! Правда, ты поверь мне! Так всегда бывает: вытерпишь ужас сколько плохого, а потом зато станешь знаменитым. Это я слышал в театре, и в книгах то же написано.
Ссылка на книги не могла убедить Марию, но она пошла на уступки и обещала сходить к гадалке. Пусть та раскинет на картах, погадает на кофейной гуще, а тогда посмотрим… Ханс Кристиан ухватился за это обещание и не давал ей покоя, пока она не отправилась в госпиталь к старухе, славившейся умением предсказывать будущее.
Наверно, гадалка сочувственно отнеслась к желанию мальчика уехать, а может быть, просто хотела польстить клиентке, расхвалив ее сына, потому что и карты и кофейная гуща напророчили юному искателю счастья ослепительное будущее.
— Цветок счастья мальчика цветет не здесь, его надо искать далеко отсюда! — бормотала старуха, вглядываясь в кофейную гущу. — Сейчас как раз наступает подходящее время для этого.
— Неужто ему вправду надо ехать? — дивилась Мария, ловившая каждое слово гадалки. — Поглядите еще, матушка, хорошенько!
— Теперь я вижу звезды, — объявила гадалка, помолчав. — Вот еще и еще… Так и вспыхивают кругом!
— Да что бы это могло означать?
— Наверно, это фейерверк. Их ведь зажигают по праздникам в честь важных особ. Так вот, не иначе, как в честь вашего мальчика будет такой фейерверк!
Мария была побеждена. Ханс Кристиан прыгал по комнате, натыкаясь то на стол, то на верстак.
— Видишь, мама, я же говорил тебе! — кричал он.
— Интересно, где это мы возьмем денег ему на дорогу? — проворчал из своего угла Гундерсен. — Даром-то ведь в Копенгаген не повезут, а своей кареты у парня вроде еще не завелось. Разве что старухины звезды предложить вместо платы…
Но оказалось, что и это препятствие преодолимо. Недаром Ханс Кристиан уже два года с железной твердостью опускал в копилку каждую монету, полученную от своих состоятельных доброжелателей. Теперь копилка была разбита, и в ней набралось целых тринадцать ригсдалеров. Эта сумма представлялась огромной и матери и сыну. Окончательное разрешение на отъезд было дано, и Мария сама договорилась с почтальоном, что он за три ригсдалера довезет мальчика до Копенгагена: он будет «слепым», то есть безбилетным пассажиром и сядет в дилижанс за воротами Оденсе, а вылезет у ворот Копенгагена.
