Эйваз:
Гнедой горяч — я полечу, в пылу,
Коль тронут стремя — упадут во мглу —
Гасан — налево, вправо — Кероглу:
Ведь нас тэкэ-туркменами зовут!
Ашуг Джунун:
Как вихрь налетит — и прольется кровь
И вражеских семьдесят семь голов
Ударом одним отсечь он готов, —
Лишит дыханья тебя Кероглу.
Эйваз:
Туркменов славных соберу я в строй.
Над Ченлибелем пронесусь грозой.
Заплачет горькой Кероглу слезой —
Ведь нас тэкэ-туркменами зовут!
Ашуг Джунун:
Джунун Кероглу послужит, любя,
Пусть хлещет огонь, врага ослепя.
Посадит он на Гырата тебя,
Звать сыном станет тебя Кероглу.
Эйваз:
Коль бой начну — не будет мне преград.
Враг в страхе отведет блудливый взгляд.
Нет, мне не страшен Кероглу, Гырат, —
Ведь нас тэкэ-туркменами зовут!
Ашуг Джунун нашел то, что искал. Поэтому, не теряя времени, на другой же день после свадьбы пустился он в обратный путь. Обратясь в вихрь в пут летел, бушевал, нигде не спал, не отдыхал, долго ли ехал, коротко ли, как-то раз на рассвете добрался, на конец, до Ченлибеля. Там разнеслась весть, что ашуг Джунун вернулся. Игиды, женщины — все окружили Джунуна.
Кероглу спросил:
— Рассказывай, ашуг Джунун, откуда ты едешь? Где был так долго? Что видел, что слышал?
Прижал ашуг Джунун к груди трехструнный саз и запел:
Я обошел кочевья, города
Весну и зиму, брат мой, видел я,
Скитался по горам и по долам,
Блеск родниковой мяты видел я.
Стал горный снег оттаивать вдали.
Айвовые деревья зацвели.
Ушла зима — и светел лик земли.
И много птиц слыхал и видел я.
Бродил один я много дней подряд,
Прошел долины, тропы горных гряд,
Дворцы Алеппо видел и Багдад,
Рассветы и закаты видел я.
Отвесный зной и холод горных стуж,
И Кагызман, и Каре, Стамбул и Муш,
Чанаккала, затем Сарыкамыш,
[69]Игидов в тяжких латах видел я.
Когда Аладжалар
[70] перевалил,
Когда по Эрзеруму проходил, —
Один другого в поединке бил —
И недругов проклятых видел я.
Игида с острой саблей до колен,
Не знающего страха и измен
Гассабоглу Эйваза средь туркмен,
И мужество во взглядах видел я.
Коль пир — он возглавляет торжество.
Коль бой — не отступиться от него.
И сорок дев, встречающих его
В сияющих нарядах, — видел я.
Парит он, словно сокол в небесах,
Сердца его врагов сжимает страх.
Гостей обходит кравчий на пирах.
Сверканье струн крылатых видел я.
Ашуг Джунун правдивый вел рассказ.
Полмира обошел я, торопясь,
Таких же, как Нигяр и как Эйваз,
Впервые в жизни вместе б видел я.
Песня была окончена. И все, что сказал под звуки саза, ашуг Джунун повторил снова. Он так расписал Эйваза, что все, еще не видя и не зная его, пленились им.
— Ну, Кероглу, что ты теперь думаешь делать? — спросил Джунун.
Посмотрел Кероглу на удальцов, посмотрел на голубоглазую Нигяр и запел:
Богатство у неба бы я попросил,
Чтоб был бы в Кахетии сад у меня,
И мраморный был бы бассейн и покой
В три цвета, чтоб радовал взгляд у меня.
Стальные наплечники тоже нужны,
Игиды — с одной и с другой стороны.
Мой дом — Ченлибель, он венец вышины,
И сердце пусть бьется с ним в лад у меня.
Не молод, знаком я со злом и добром,
И брови творец очертил мне пером,
Хочу я, пируя в меджлисе моем,
Чтоб кравчим Эйваз был, мой сын у меня.
Едва песня была окончена, как Нигяр-ханум подмигнула виночерпию. Тотчас было освобождено место, разостланы суфры. Вошел виночерпий. Рассказывают, что каждая чаша Кероглу вмещала ровно полбурдюка вина. Выпив одну, Кероглу сказал Дели-Мехтеру:
— А ну-ка, оседлай Гырата!
Дели-Мехтер оседлал коня и подвел к Кероглу. Кероглу попрощался с женщинами, удальцами и, когда хотел сесть на Гырата, Нигяр-ханум подошла к нему и сказала:
— Послушай, Кероглы, ты едешь в такой далекий, опасный путь, в Теке-Туркмен. Пусть несколько удальцов поедут с тобой. Вдруг завяжется бой, одному тебе не сладить.
— Нигяр-ханум, — отвечал Кероглу, — хорошенько смотри за Ченлибелем, заботься об удальцах. А за меня не бойся. Раз я на Гырате, никакая беда мне не страшна. Из любой беды я выйду невредимым. Не тревожься, не терзай свое сердце. Через несколько дней я привезу тебе Эйваза.
Кероглу проверил подпругу Гырата и, положив руку ему на круп, вскочил на коня. Женщины и удальцы только и видели, как он сел на Гырата. Конь помчался, словно вихрь, полетел, словно птица. Мчался через горные проходы, переваливал через горы, поднимался на кручи, спускался в ущелья, и через несколько дней доехал до Тэкэ-Туркмена.
Кероглу проделал большой путь, сильно проголодался и устал. Хотел он было спешиться — дать отдохнуть коню и самому поесть. Оглянулся кругом — неподалеку от дорога какой-то чобан пас отару. Сошел он с коня, пустил Гырата на траву, а сам подошел к чобану и сказал:
— Брат-чобан, не даром наши отцы и деды говаривали, проголодался, — ступай к чобану, устал — иди к сарбану.[71] Есть что-нибудь поесть?
— Молока вдоволь, — ответил чобан, — но хлеб не для гостя: весь зачерствел.
— Не беда, давай сюда, — сказал Кероглу. — Где тут, в степи, отличать черствое от свежего.
Чобан был высоким, сильным мужчиной. А бадья у него была на полтора батмана[72] молока. Взяв ее, он подоил несколько овец и принес ломоть хлеба.
— Гость мой, — сказал он, — придется прощенья просить у тебя, — уж очень черств хлеб. Не знаю даже, как ты будешь его есть.
— Не беда, — ответил Кероглу. — Я такой голодный, что, как говорится, съем все, что мягче камня.
