Человек вдруг шагнул к столу, сощурился. Он что-то увидел. Под столом. Рядом с вурди. Присел на корточки, чтобы получше разглядеть увиденное. Снова зашевелил губами.

Вурди повернул большую неуклюжую голову, посмотрел на лежащее рядом маленькое пушистое тельце. Облизнулся. Оскалился: не отдам. Осторожно взял кролика в зубы. Положил прямо перед собой.

— Вишь какой жадный, — горько усмехнулся Гвирнус и тут же поправился: — Жадная, да?

Он понял все.

Он опустил лук. Положил на пол. Протянул руку, взял со стола плошку. Поставил перед зверем:

— Пей.

Он не боялся.

Он справился с целой стаей, а сейчас перед ним был всего-навсего вурди. Слабый, испуганный, жалкий.

Он не боялся.

У него не было отцовских лепешек, но Ай-я сама позаботилась о своем угощении — неужто надеялась, что он ничего не поймет?

— Пей, — повторил нелюдим.

Он хотел увидеть ее, прекрасную, любимую, прежнюю. И лишь потом довести дело до конца.

Он убил ее прежде, чем она успела заговорить.

Даже с разорванным горлом его тело было прекрасно. Таисья поправила подушку под головой Тисса, прикрыла полотенцем рваную рану, оглянулась на звереныша — девочка сыто посапывала на лавке. Улыбнулась:

— Какая хорошенькая. Спи.

Завязала в пучок растрепанные волосы. Огладила ладонью свои большие белые груди, оставляя на них алые полосы, — она знала, что это его кровь, но эта кровь лишь возбуждала женщину. Груди напряглись, она почувствовала знакомую дрожь в коленях, удивленно вскинула брови. Присела на лежанку рядом с мертвым мужем. Коснулась кончиками пальцев его острого колена. Потом прохладного бедра. Потом… «Какая она маленькая, сморщенная, эта его висюлька… Славная… Что это? Зачем? Он же мертв, а я…» Таисья отдернула руку, поражаясь тому странному звенящему чувству, которое переполняло грудь. Она никогда не испытывала ничего подобного. Она отвернулась. Чем больше она смотрела на Тисса, тем сильнее звенело в груди. О! Ради этого чувства можно было пойти на все.

Даже на смерть.

Она потянулась, словно объевшаяся лесная кошка — как хорошо, как славно было освободиться от той тяжести, которая долгие годы прижимала ее к земле. Снова благодарно взглянула на спящую девочку. «Как все-таки похожа… На нелюдима», — подумала Таисья. Поежилась от холода. Поискала глазами невесть куда заброшенное платье — вот оно, возле печи. «Надо бы одеться», — вяло подумала она. Ей вовсе не хотелось напяливать на себя эту надоевшую за долгую жизнь человеческую кожу.

Но платье все-таки одела, потом подошла к лавке, погладила вурденыша по грязным волосам.

«Нет, ну вылитый нелюдим».

Значило ли это, что он, Ай-я, их дети…

Да! Да! Да!

Таисья усмехнулась.

Тисс умер, но Тисс был человеком. Жалела ли она о его смерти? О да! Но скорее чувствовала странную, необъяснимую радость… И гордость.

Он — человек.

Он убил ее прежде, чем она успела заговорить. Он все-таки отвернулся, когда она, даже не вылакав плошку до дна, вдруг захрипела, вздрогнула всем телом, забилась лохматой головой о доски пола, о ножки стола, о его подставленную ладонь — он вовсе не хотел, чтобы ей было больно.

Он хотел так мало…

Запомнить ее другой…

Он — человек.

Сколько же нас?

Сытых и голодных, смелых и трусливых, любящих, ненавидящих, уже познавших жажду и еще только предчувствующих ее?

«Я должна знать», — подумала Таисья, облизнув солено-сладкие губы.

Она улыбнулась.

Сегодня праздник, и она будет веселиться вместе со всеми.

И Тисс будет вместе с ней.

Он убил ее прежде, чем она успела заговорить. Услышав стон, нелюдим торопливо обернулся к Ай-е, зажал ладонью рот:

— Тсс! Молчи.

Удивленно скользнул взглядом по обнаженному телу. Да, теперь это была Ай-я, жена. Ее глаза испуганно, непонимающе, жалко смотрели на него.

— Это я, — глупо сказал охотник, — не бойся. Молчи.

Свободной рукой потянулся за ножом.

— Ты вурди, — без всякой злости сказал нелюдим.

Женщина моргнула.

— Ты знала, да? — спросил Гвирнус, вовсе не желая слышать тех слов, которые она пыталась сказать ему, — он чувствовал, как шевелятся под его ладонью горячие сухие губы…

— Тсс! Они… Они все равно убьют тебя. Тебя и…

Он умолк, и сам еще не веря тому, что собирался сказать. В глазах Ай-и мелькнул ужас — она поняла его и без слов.

— Я… не трону их, — сказал нелюдим.

Райнус, Аринка…

У него еще теплилась надежда, что дети…

Его дети.

Не его — их.

Да. Он уйдет. Уйдет, чтобы унести эту надежду с собой.

Он уйдет, но сначала убьет вурди.

— Никто не узнает, — сказал охотник. — Никто не тронет тебя… Я сам…

— Смотрите-ка! Таисья!

— Эй, Таисья! А где же Тисс?

— Сходила бы, что ли, за Ай-ей. А то вон на детях ихних лица нет.

— А твой-то хорош! С утра, вишь, морду нацепил!

— Вот и притомился.

— Спит небось. Он уж ко мне заглядывал, прикладывался…

— Врешь ты все, Настька! Когда ж это он успел?

— А с утра и успел. Да и не ко мне одной…

— Тише вы! Ты чего полуголая вылезла? Простынешь ведь!

— С чего это вы возле дома жечь вздумали? — хмуро спросила Таисья.

— Так ведь твой-то с утра сам звал.

— Верно. Медовуху обещался вынести.

— Обойдешься.

— Вредная ты баба! То ли дело твой…

— Лай! — Таисья зябко повела плечом. — Зайди-ка помоги.

— Своего ей мало! — хихикнул кто-то из женщин.

— Ты идешь, да?

— Вот! — Таисья подвела Лая к лежанке, откинула одеяло.

Лай хмуро смотрел на мертвого приятеля. Таисья на Лая. Она ждала. Сколько же нас?

Сытых и голодных, смелых и трусливых, любящих, ненавидящих, уже познавших жажду и еще только предчувствующих ее?

Лай неловко склонился над мертвым телом. Крякнул:

— Кто его так?

— Я.

— С ума, что ли, сошла?

— Может, и сошла.

Лай озадаченно посмотрел на женщину. Почесал потную шею. Не очень уверенно сказал:

— Врешь ведь. Тут вон как разорвано. Будто зверь какой…

— Вурди, — усмехнулась Таисья.

— Тьфу! Замолчи, дура! Воды, что ли, дай. Душно тут у вас. Ну чего уставилась, а?

— Вот! — Таисья подбежала к полкам с кухонной утварью, достала кувшин. Поднесла охотнику: — Так пей.

Он взял, поднес ко рту, торопливо глотнул. Покосился на Таисью — женщина пристально смотрела на него.

— Фу!

— Хорошая. Колодезная.

— А воняет вурди знает чем, — сказал охотник, вытирая губы рукавом полушубка.

— Ты мою воду не кляни. Или тебе другой какой надобно, а?

— Зачем звала?

— Погоди, кувшин отдай.

— На, — охотник протянул ей кувшин, — что-то уж больно весела. При мертвом-то муже…

— На тебя и не угодишь. — Таисья игриво тряхнула головой.

— Дура! — буркнул Лай.

Ему было нехорошо. Голова кружилась. Гортань пересохла от жажды. «Странная у нее… вода», — думал охотник, поглядывая на мертвого Тисса. Что-то притягивало его взгляд. Да, они самые. Темно-красные сгустки подсохшей уже крови… На горле… Вурди? Какой, к вурди, вурди! Лай вдруг почувствовал, что его неудержимо тянет к этим сгусткам. А если провести острым ногтем по подсохшей ране… То…

— Эй! — Таисья толкнула охотника плечом. — Совсем спятил?

— Д-дура! — неуверенно сказал Лай.

— Я-то дура, а ты… — Она вдруг осеклась, хитро сощурилась: — На себя-то посмотри. Вон там. На щеке.

— Что это? — Лай прикоснулся ладонью к щеке, отдернул ее, будто обжегся невидимым огнем. Вроде волосы. Щетина. Но уж больно жесткие. Длинные. Не его.