— Тут тебе и место, — мрачно буркнул Гвирнус, положив безжизненное тело Питера под стволом той самой ели, где еще совсем недавно прятался Плешивый. — Отдохни малость, — проворчал нелюдим.

— Закопать бы их надо, — сказала Ай-я.

— Надо-то надо, — глухо откликнулся Гвирнус, — только не руками же копать?

— В Поселке у кого-нибудь спросим.

— Нельзя нам туда.

— Да. — Ай-я виновато улыбнулась. «Разумеется, Гвирнус прав. О! Он даже не понимает, насколько он прав. Ведь Питер вчера был не один. Кто знает, сколько охотников видело превращение вурди?»

Странное дело, но ее почему-то не волновала кровь Питера. И Плешивого.

Наверное, вурди был сыт.

Ай-я снова взглянула на Гвирнуса, стоявшего в задумчивости над мертвым телом Плешивого, в котором торчал его собственный столько раз хваленный им в мыслях нож.

— Ветками, что ли, прикрыть? — задумчиво сказал он.

— Пойдем. Пойдем скорей отсюда. Пожалуйста, — жалобно сказала Ай-я.

— Так ведь зверье приманят. Нехорошо.

— Пойдем. — Ай-я решительно поднялась на ноги, но тут же боль в животе напомнила о себе. — Ох! — Она пошатнулась.

— Сиди уж! — Гвирнус бросился к Ай-е и успел подхватить ее в тот момент, когда она, потеряв равновесие, уже падала в траву.

— Осторожно, — укоризненно сказал нелюдим. Он ласково погладил ее живот: — Больно?

— Не очень.

— Врешь ведь, — сказал Гвирнус. — Погоди-ка, — внезапно вспомнил он, — я тут у Гергаморы кое-что взял. Старуха говорила мне, поможет. Хромоножка за пазухой таскал — ну и липучий он, — проворчал охотник.

— Это ты липучий. Вон вся спина в крови…

— Это не моя, — усмехнулся Гвирнус.

— Он хороший, — торопливо добавила женщина, — добрый. Он туда, в гуртник пошел.

— Да уж, хороший. Попробуй отвяжись. А как Плешивый меня чуть не того, так Хромоножки твоего и не видать вовсе.

— Так ведь повелитель он. Сам знаешь, — Ай-я виновато взглянула на нелюдима, — они для другого живут.

— Ну да. Всего-то и делов — под ногами путаться, знаю я их. Так он, говоришь, в гуртник пошел?

Ай-я кивнула.

— Вот-вот, — продолжал Гвирнус, — опять зеленый придет.

— Что-то уж больно долго нет. Ведмедь тут поблизости ревел, — пробормотала Ай-я.

— Схожу погляжу.

Гвирнус помог ей сесть. Потом вернулся к телу Плешивого за ножом.

Лицо нелюдима снова приняло задумчивое выражение.

Еще бы!

«Нож-то я не вытащил. Тогда. Из голенища. Не дотянулся. Точно помню, — размышлял он, — или это уже потом? Когда задыхался? Жить-то хочется. Тут и до самого неба дотянешься, а? Вурди с ним, с ножом».

Гвирнус решительно выдернул единственное свое оружие из мертвого тела, тщательно вытер его о траву. Только тогда, когда лезвие ножа вновь заблестело как новенькое («А ведь сколько уже лет ему, — в который раз подивился нелюдим, — и не сточился совсем. Хорошие ножи ковал дед»), только тогда, когда прохладная рукоять согрелась в ладони, он поднялся и быстрым шагом направился к росшим на другой стороне поляны зарослям гуртника, крикнув для порядка на ходу:

— Эй, Хромоногий, ты где?

Сидеть было неудобно (мешал живот), и Ай-я поспешила лечь. «Куда ж я сейчас? Я и идти-то не смогу», — подумала она, глядя, как быстро проплывают над поляной в сторону Зуба Мудрости низкие облака. Другие облака. Совсем не такие, как утром. Их грязновато-серый цвет («Надо же было принять их за тряпку!») сменился угрожающим фиолетовым оттенком. Особенно по краям — еще недавно ровным и гладким, как у отшлифованной водой прибрежной гальки, а теперь разорванным в клочья. Одно облако догоняло другое, пожирало его, а к нему самому уже спешило следующее. Все тревожные, сумрачные, злые.

«Нет, не просто дождь будет — гроза», — подумала Ай-я.

Она была неожиданно обрадована тем, что хоть ненадолго осталась одна.

«Ну вот. Я жива. И Гвирнус жив. И все хорошо». — О! Как хотелось ей верить в это, но на душе было нестерпимо тяжело. Ай-я взглянула на свою худую, сейчас как-то особенно бледную руку. Пошевелила длинными пальцами с темными полосками под ногтями: «фу!» Значит, вот в этой самой руке…

Был нож.

Она вздохнула.

И вдруг усмехнулась. Нервно. Зло: «Если убивает вурди, то почему не может убивать человек?»

Хотелось плакать.

Ее опередило небо.

Сначала по верхушкам деревьев промчался ветер. Печально скрипнули старые ели, но их всхлипы тут же заглушил ровный, размеренный гул приближающегося к поляне ливня. Ай-я снова взглянула на небо — хаос облаков в мгновение ока сменился грубым, без единого просвета полотнищем туч. Сверкнула молния, коротко и зло хохотнул гром. Шум падающих капель стал громче. «Скорее», — мысленно попросила Ай-я.

И дождь хлынул.

Даже не дождь — целое озеро воды опрокинулось на поляну. Струи дождя полоснули Ай-ю по разгоряченному лицу. Платье моментально намокло, а вокруг образовались мелкие лужицы, которые стали быстро сливаться, грозя затопить всю поляну. Небо то и дело вспыхивало, а раскаты грома заглушали шум падающей воды. Нити дождя слились в один сплошной поток. Росшие вокруг поляны деревья внезапно поблекли, а потом и вовсе исчезли за стеной воды.

Ай-я осталась одна.

Только она и — вода. Много воды. Целый мир, состоящий из воды.

— Хорошо, — прошептали посиневшие от холода губы.

Гром.

И — будто в ответ — кто-то (о! Ай-я хорошо знала кто!) постучался — там, в ее животе. Сначала робко. Потом все сильней и сильней. И наконец, с такой силой, что Ай-я поняла: «Сейчас…»

— Вурденыш… Мой… — прошептала она.

Вроде гуртник как гуртник, однако Гвирнус сразу почувствовал неладное. Это чувство не раз спасало нелюдима в лесу, но куда чаще там, ближе к подножию Зуба Мудрости; Ближний же лес Гвирнус считал безопасным. Здесь он не столько охотился, сколько отдыхал, наслаждаясь запахами трав, шелестом листвы и… отсутствием людей. Он любил валяться на разбросанных там и сям полянах, любил, раздевшись догола, нежиться в лучах заходящего солнца. Сегодня все было по-другому. В каких-нибудь двух шагах от Поселка он не чувствовал себя в безопасности, и дело было вовсе не в охотниках, которые могли выслеживать и его, и Ай-ю, дело было в кустах, деревьях, траве, от которых исходила едва уловимая угроза.

— Ну-ну, — усмехнулся нелюдим. Он любил разговаривать с лесом (куда приятнее, чем с людьми, — недаром его прозвали нелюдимом). Вот и сейчас Гвирнус, играя с неведомой опасностью, спрятал нож в голенище сапога и развел руками: мол, смотрите, чего меня бояться, да и я нисколечки не боюсь.

— Так-так-так, — бормотал он любимое словечко Хромоножки, раздвигая плотные заросли гуртника.

Ветки больно хлестали по лицу. Заросли оказались куда гуще, чем предполагал нелюдим; он в который раз подивился глупости Хромоножки: «Тут где угодно блевать можно, так нет, выбрал местечко — не пройти». А деревца, будто нарочно, загораживали путь, и Гвирнус вдруг ясно понял, отчего, несмотря на все его показное равнодушие, ему все-таки немного не по себе.

Лес казался живее, чем обычно.

«Оно? — подумал Гвирнус. — Ох как не вовремя, если, конечно, это и впрямь оно».

Охотник так и не достал нож. К чему? Нож спасет от зверя. От человека.

Если же против тебя весь лес, не поможет и тысяча ножей.

Тысяча тысяч.

Он медленно, шаг за шагом, продвигался в глубь казавшихся нескончаемыми зарослей. Но не сделал и десятка шагов. Одна из веток, вроде только что спокойно шелестящая листвой, вдруг изогнулась и пребольно щелкнула Гвирнуса по носу. «Ага. Шалишь?» Нелюдим сморщился: «Врешь, я тоже не лыком шит, не повелитель какой, а?»

Лес промолчал.

Зато под ногами что-то хрустнуло, и, наклонившись, Гвирнус обнаружил осколки взятого у Гергаморы кувшинчика. «Дотаскался, бездельник», — зло подумал он о повелителе, внимательно осматривая землю и плотно растущие кусты вокруг. Листва едва пропускала солнечный свет. В зарослях наступили сумерки. Глаза слезились от напряжения. Наконец Гвирнус обнаружил несколько невесть кем сломанных веток, изрядно помятую траву, будто не один, а добрый десяток повелителей топтался в зарослях; легкий же запашок (фу!) окончательно убедил нелюдима в том, что именно здесь желудок Хромоножки опустошился изрядно.