Заметил шах печаль своей дорогой дочери и стал спрашивать, что ее томит, но слышал в ответ только тяжкие вздохи.

Тогда призвал к себе шах ее служанок и приказал рассказать, что случилось с нею.

— Государь, — сказали служанки, — та великая печаль, которая, подобно черному облаку, омрачила красоту нашей повелительницы, случилась оттого, что выпила она воды из кувшина, который поднес ей в ореховой роще незнакомый гончар. Кувшин тот стоит у нее в покоях, возле ее ложа, и она смотрит на него и плачет.

— Да падет гром на ваши глупые головы, о лукавые девы! — закричал шах. — Как могли вы утаить от меня причину такой беды? Как позволили дерзкому незнакомцу говорить с дочерью самого шаха! Принесите же сюда кувшин, источник горя моей дочери, и я сам разобью его на тысячи кусков и куски растопчу в прах, а глиняную пыль развею по ветру.

— Государь, — отвечали служанки, — дочь твоя и наша повелительница не разрешает нам прикасаться к своему кувшину, говоря при этом: «Если вы нечаянно разобьете его, сердце мое разобьется на столько же кусков, сколько черепков останется от него».

Шах видит — дело плохо.

— Что ж, — говорит он, — принесите кувшин, я должен видеть его. Если он так дорог моей дочери, пусть небо упадет на землю, а земля провалится, если я трону его пальцем.

Принесли служанки кувшин. И увидел шах дивную работу того мастера. Увидел стройную, как тростник, шею кувшина и маленькие крутые бока его, подобные бокам породистой лошади.

Кувшин сиял в покоях шаха, как ясная звезда, что падает с неба осенью, подобно созревшему нежному плоду, и казалось, что покои наполнились ароматом цветущих гранатовых ветвей.

Много было у шаха сокровищ. Были у него арабские глиняные кувшины, окрашенные так, будто они сделаны из перламутра и золота или же покрыты розовым жемчугом.

Были у него драгоценные вазы китайского фарфора, на которых нарисована алая птица, а на крышке искусно вылеплены красные львы.

Были у него персидские сосуды, расписанные цветами и печальными антилопами, с глазами, пробуравленными в глине и залитым в эти отверстия стеклом, отчего казалось, что глаза их полны слез.

Еще были у него японские священные вазы, исписанные тайными знаками, которые не мог прочесть ни один мудрец в его стране.

И невесть как попавшие к нему красные вазы из Греции, на которых нарисованы были черные воины с круглыми черными щитами, вступившие в бой с конницей, во главе которой скакал на черном коне великий полководец Дарий[118].

И сосуды цвета изумруда, вылепленные в виде сидящих кошек, добытые в Египте[119].

Но никогда ни одна драгоценно не казалась ему такой благородной совершенной, как этот кувшин.

И не поверил шах, что кувшин дело рук человеческих.

И сказал так:

— Наверное, это был не просто гончар, а злой дэв обернулся гончаром и дал моей дочери заколдованный кувшин и колдовской водой из кувшина навел на нее порчу…

Ты, может быть, и не слышал, что в старые времена дэвами звали на Востоке злых духов, и духи эти могли оборачиваться человеком, животным, а то и деревом. Так думали в старину.

Но слушай дальше.

Говорит шах служанкам:

— Возьмите с собою моих стражников, обыщите весь город, найдите колдуна, который сделал этот дьявольский кувшин. Даю вам срок до вечерней зари. Не найдете — клянусь небом, велю отрубить ваши пустые головы сегодня же, прежде чем зажжется первая звезда!

Взяли с собою служанки стражников шаха, отправились искать гончара. Найти его было не трудно, каждый мог указать его дом. Жил он недалеко от базара, в глиняной лачуге, и шла о нем слава как о лучшем гончаре, потому что хоть и был он молод, но успел познать тайны своего ремесла у старейших и обучился многому в этом искусстве, чего другие гончары еще не знали.

Налетели стражники на его лачугу, растоптали все, что у него было сделано для продажи, разбили кувшины, пиалы и чаши, обратив их в глиняную пыль, из которой мастер лепил свои вещи… Схватили они юношу, поволокли на веревке.

Израненный, в пыли и крови, предал он перед шахом.

— Как посмел ты заговорить с нашей дочерью, сын собаки? — спросил шах. — Кто ты, презренный раб, и каким грязным колдовством занимаешься? Ты наслал порчу на нашу дочь через свой проклятый кувшин, ты лишил ее сна и покоя, и, клянусь тебе, если ты даже какой-нибудь дэв или джинн[120], я расправлюсь с тобой, потому что великий шах сильнее и могущественнее любого дьявола.

— Государь, — сказал юноша, — я не дьявол, я всего лишь бедный гончар. Я ходил за родниковой водой через ореховую рощу и нес воду в своем кувшине, когда услышал, что дочь твоя жалуется на жажду. Я дал ей воды, и то была простая вода, и это так же верно, как и то, что кувшин, в котором она была, — обычный кувшин, не имеющий волшебной силы. Никакого колдовства я не делаю, а знаю лишь мое скромное ремесло, доставшееся мне в наследство от покойного отца моего, который наследовал его от деда, а тот — от прадеда. Все они, мои предки-гончары, наизусть знали слова, сказанные о нашем искусстве великим мудрецом и ученым Ар Рази, да будет прославлено его имя! Вот что говорит он в своей «Книге тайн»: «Чтобы сделать кувшин, возьми чистой, красивой и белой глины, которая должна быть легкой и свободной от камешков, положи ее на чистое место и несколько раз обрызгай водой, чтобы она стала влажной, и размешивай ее частично, не прикасаясь рукой. Затем оставь это высохнуть. Потом растолки это бревном, как делают гончары, и просей через тонкое сито. Вторично измельчи на ступке и просей через шелк».

Еще в наследство достался мне старый надтреснутый кувшин, на котором прадед мой написал арабское изречение — из тех, какие часто пишут на кувшинах, исполненное мудрости, которому я всегда прилежно стремился следовать: «Учение сначала горько на вкус, но конец его слаще меда». И я учился ремеслу моему с тем старанием, на какое только был способен, потому, должно быть, мне и удалось сделать кувшин, удостоенный внимания твоей дочери, прибегая лишь к знаниям, данным мне от предков и не нуждаясь в помощи волшебников.

— Я не верю тебе, презренный колдун! — закричал шах. — Я велю бросить тебя в темницу, где тебя сожрут крысы. Эй, стража!

Что тут долго рассказывать. Бросили гончара в темницу.

Дочь шаха, узнав об этом, прибежала к отцу и стала молить его о пощаде.

— Отец, — говорила она, — тот, кого я полюбила, прекрасный юноша, а не злой дух. Тоска по нему, а не темное колдовство источила мое сердце. Умоляю тебя, выдай меня за него замуж, и печаль навсегда покинет мою душу.

— Дочь моя, — отвечал ей шах, — опомнись, как же можно выдать тебя за нищего мошенника, который сумел с помощью своего мерзкого кувшина завлечь тебя в свои сети, чтобы, женившись на тебе, добраться до моего престола! Руки твоей и твоего сердца достойны благородные принцы. Он же не только нищий горшечник, но еще и занимается низким колдовством. Погляди на изделие рук его. Разве такой красоты вещь могут сделать руки человеческие? Разве может человек сотворить такой кувшин, не призвав на помощь колдовские силы?

Но твердила дочь шаха в ответ:

— Нет, он человек, и среди людей нет никого, кто бы сравнялся с ним. Я умру, если ты не отдашь меня за него замуж!

Видит шах — делать нечего.

— Дочь моя, — говорит он, — не могу я быть свидетелем твоей великой печали, твои горькие слезы жалят мое старое отцовское сердце, как пчелы. И решил я устроить ему испытание. Пусть на наших глазах попробует он сделать такой же кувшин. Если сделает он его на наших глазах честно, без обмана, без колдовских чар и заклинаний, не призывая на помощь себе могучих джиннов, и мы увидим это сами — пусть будет по-твоему. Пусть позор падет на мои седины, и лучшая жемчужина из всех моих сокровищ достанется гончару — я отдам тебя в жены нищему, лишь бы увидеть опять улыбку на твоих побледневших губах.