Французский фарфор спустя некоторое время собрался с силами и осторожно и медленно вернул свои позиции во Франции, поскольку мода на веджвуд пришла и ушла, а французский фарфор остался. Зато французский фаянс так никогда и не оправился после поражения, фарфор уже не пустил бы его на рынок, и он тихо удалился от шумной жизни, оставив воспоминания о своей былой славе, о «сен-пошерах» и сельской глине Палисси и о «фаянсовом веке» при Людовике XIV.

В восемнадцатом столетии на двух континентах были одержаны большие победы: Россия победила Швецию, Америка победила Англию, что хорошо известно всем[104]. Но сегодня мало кто знает, что в восемнадцатом веке была одержана еще одна победа: фарфор победил фаянс.

Кто же был прав в споре — мастер Врум или мастер Фридрих и что же в конце концов лучше — фарфор или фаянс? И правда ли, что только китайцы могли творить свои фарфоровые чудеса, поскольку знали тайну.

Кстати, о тайне. Мы совсем забыли сказать, что именно добавил в саксонскую белую глину Иоганнес Бетгер. Он добавил в нее кварц и полевой шпат. Вспомним, кстати, что и кварц и шпат добавляли в свои глазури египтяне, и значит, они были близки к тому, чтобы изобрести фарфор.

И значит, для того чтобы сделать фарфор, вовсе не обязательно было вступать в дружбу с китайскими духами, с гномами, с дьяволом, а просто нужно было бросить в глиняное тесто нужное количество шпата и кварца, которые нередко водились в фаянсовых мастерских и шли в глазури.

Мастер Врум ошибся, полагая, что китайские мастера знают магическую тайну. Но для того чтобы создать настоящую вещь, нужно было обладать особым талантом, особым чутьем к материалу и тем качеством, которое знатоки называют «фарфоровым чувством»; и некоторые считают, что китайские мастера от природы и от своего умения одарены им более, чем все другие мастера, когда-либо работавшие над фарфором. И, наверное, прав был мастер Фридрих, уверявший, что и для изготовления фаянса нужны мастеру особенный дар и исключительное «фаянсовое чувство».

И если свойство человека вызывать к жизни прекрасные вещи может называться чудесным, то тогда прекрасная фарфоровая китайская ваза или прекрасная фаянсовая ваза флорентийского мастера ничуть не меньшее чудо, чем волшебная лампа Аладдина[105].

Но что же все-таки лучше — фарфор или фаянс, можете спросить вы. На это я отвечу: это уже дело вкуса. Но и тот и другой в работах лучших своих мастеров достойны равного восхищения.

У Августа Сильного, курфюрста Саксонии, портилось настроение, если он узнавал, что существует ценная фарфоровая вещь, не принадлежащая ему. А что было, когда король прусский продавал пять китайских ваз, которые Август не смог купить! Вся Европа толковала о том, как он предложил за вазы полк солдат, заверив прусского короля, что полк будет отборный.

Потому вербовщики выбились из сил, заманивая в солдаты этого полка самых бравых парней Саксонии, да сгоряча, прибегнув к хитрости, завербовали рослого русского студента, обучающегося за границей.

Разобравшись, русского, конечно, отпустили, однако это приключение долго служило поводом к шуткам, до которых русские студенты, его товарищи, были большие охотники.

В память об этом курьезном приключении на рождестве ему был вручен подарок: картина, заключенная в раму из гирлянд амуров, на которой были написаны акварелью пять китайских ваз с солдатскими треугольниками вместо крышек, а внизу выведено красивым почерком: «Любезному другу моему, Михайло Ломоносову, от Дмитрия Виноградова».

Как давно это было! Тогда, в Марбурге, изучая химию, физику и многие другие науки, разве думали они оба, что им предстоит, вернувшись, налаживать в России фарфоровое дело!

Судьба свела их в ранней юности и уже не разлучала на долгие годы. Ломоносов из Холмогор, а Виноградов из Суздаля сошлись в Москве, в Славяно-греко-латинской академии, вместе потом были в Петербургской академии наук и вместе посланы были обучаться за границу. В России Виноградов определен был к ее императорского величества порцелиновой мануфактуре[106], «для присмотра дела порцелина». За десять верст от Петербурга только кончили строить деревянный дом с жилой половиной и двумя комнатами для опытов — фабрику. Во дворе амбар с печами, иначе — горнами, да еще барак для рабочих.

Виноградов отложил гусиное перо… Который день лил дождь, дорогу размыло, подводы с глиной-«мыловкой», что везли из-под Москвы, из Гжели[107], увязли в пути. Грязь была лошадям по брюхо.

Легко сказать: налаживать фарфоровое дело! Секрета фарфора никто в России не знал. Отправляя русских за границу, Петр I наказал своим людям в Мейсене разведать, как делают фарфор, да только мейсенскую тайну держали за семью замками. И сибиряк по фамилии Курсин купил у китайца рецепт фарфорового теста, но мало было знать состав: секрет, видно, был еще и в том, как обжигать. Ничего не вышло у Курсина.

Как ни прикинь, а только постичь состав фарфора и все приготовление его придется самому, никто не скажет. Виноградов ставил опыты и составлял записи. Записывал раздумья о свойствах веществ и какие свойства фарфору могут быть полезны.

Ломоносов у себя в Петербурге, в академической лаборатории, тоже искал состав порцелина.

Здесь, на фабрике, трудно было все, и каждый шаг встречал препятствие. Директор Конрад Гунгер Виноградова к работе не допускал. Охранял от него тайну. Просясь в Россию, Гунгер обещал изготовить чистый фарфор, поскольку ему известен способ изготовления порцелиновой массы.

Может, где-нибудь Гунгер и делал фарфор, только в России не мог. Подвоз к фабрике был труден, в распутицу невозможен. Глина, что выбрал Гунгер под Гжелью, «мыловка», была жирна, а в обжиге давала цвет желтый, как вялый лист. Кварц для массы, который должен быть чище снега, выходил при помоле с черными точками. Дрова, сколько ни проси, привезут только сырые, дыму от них как на пожаре.

Озлобившись от неудач, Гунгер спрашивал Виноградова, не за говорил ли он горны, не ворожил ли над кадкой с глиной. Гунгер любил хвалиться дружбой с многими европейскими алхимиками. У них, что ли, научился верить в ворожбу, в наговор?

Виноградов усмехнулся.

Алхимики, во всем видевшие знаки свыше и зависимость явлений от неведомых сил, должно быть, усмотрели бы тайную связь между элементами: вербовкой Ломоносова в полк, обмененный на фарфор Августом, и тем, что как раз для Августа добыл фарфор Бетгер. Они, пожалуй, решили бы, что Ломоносову надлежит заниматься фарфором. А ему, Виноградову, — порцелином? Через начальника, через Гунгера, не иначе, с одним-то алхимиком Гунгер таком был наверняка, с самим Иоганнесом Бетгером. Поговаривали, что сошлись они в ту пору, когда Бетгер будто бы продал душу дьяволу за фарфоровую тайну, боялся быть один, ночи напролет играл с приятелями в карты и Гунгеру, говорят, проиграл фарфоровый рецепт.

Может, и проиграл Бетгер что-либо Гунгеру, да только и Гунгер не много выиграл: посуду, что у него получилась, нельзя и сравнить с дрезденской.

Вон стоит на полке, рядом с книгами по химии, дрезденский бог Вакх[108], небольшая веселая вещица, сделанная с тонкостью и озорством, раскрашенная цветами довольства и радости, подаренная Виноградову в Марбурге учителем его, доктором Конради, «на счастье».