Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— И ты тоже не согласился? — спросил я.

— Я поэт, — ответил Олег. — Я могу лишь созерцать, а махать кулаками не по моей части. Вот в чем штука. А кроме того, я не вижу в этом смысла. Понимаешь, Шелест хочет что-то изменить, но зачем менять мир, в котором люди счастливы?

Он задумчиво вертел в руке стакан. Я оперся подбородком на ладонь, готовясь слушать, и поэт, оправдывая мои ожидания, заговорил. Может, он говорил и не совсем те слова, но я услышал то, что хотел услышать.

— Люди счастливы. Пусть еще не все, но система растет. Скоро не останется ни одного обездоленного, ни одного нищего или бездомного. Все будут равноправны в получении своей дозы кайфа. Разве это не то, к чему стремилось человечество, спрошу я тебя? Разве это не всегдашняя мечта всех людей? Иллюзион — это всеобщее счастье и благополучие. Пусть он не даст всем комфорта и благосостояния, но он научит всех и каждого примиряться с действительностью. Заставит, причем не силой, а обманом. И этого будет достаточно, чтобы просто существовать. Человечество достигло точки своего наивысшего развития; любые изменения несут лишения и беды. Просто нас слишком много, чтобы ресурсов этого мира хватило на всех. А если невозможно накормить всех, значит, надо создать хотя бы иллюзию сытости...

Он философствовал еще какое-то время, но я упустил нить рассуждений. Очнулся я, только когда Олег вновь запел. На этот раз он затянул печальную песню:

Свободные птицы навеки покинули юг,
И пылью занес ураган перекрестки дорог.
Нежданным врагом оказался твой преданный друг,
А глупое солнце однажды зашло на восток.
Упившись вдрызг вином воображаемых побед,
Решив, что все покончено со злом,
Закрыл свои глаза один непризнанный поэт
И вскрыл себе артерии стеклом.
А добрая фея, я знаю, ее больше нет,
Она утонула в реке в отраженье луны.
И рыцарь бесстрашный, что фею искал столько лет,
Ушел навсегда в мир вечности и тишины.
И лес опустел, и с деревьев опала листва,
И звон колокольный не слышно над черной землей.
Лишь ворон крылатый сидит на плече у волхва
И грезит-пророчит грядущее новой бедой.
Упившись вдрызг вином воображаемых побед,
Решив, что все покончено со злом...

— Такие, как мы, больше не нужны, — сказал Олег с неожиданно прорвавшейся горечью и отложил гитару. — Не-нуж-ны. Мир прекрасно обойдется без нас — без поэтов и мечтателей, грезящих о недостижимом. Миссия искусства на этой земле окончена.

Он встал, пошатываясь, положил руку мне на плечо. У меня вдруг что-то скрутило внутри — мне стало жаль этого нескладного паренька, оторванного от жизни и выброшенного на ее задворки, как, впрочем, был выброшен и я сам.

— Пойду приму ванну, — сказал он. — Устал очень, пора отдохнуть.

Мы пожали друг другу руки со стороны большого пальца, как заядлые друзья, и пьяно засмеялись.

— Удачи, — зачем-то ляпнул я. — Смотри, не утони.

— Не бойся, — усмехнулся тот. — Спирт легче воды. Не утону.

Я остался на кухне один. Алкоголь уже всосался в нервные ткани и поддал пинка моей голове, которая закружилась в противофазе с давно вращающейся обстановкой кухни. За окном была чернота пустого вечера, и одинокая лампочка, лишенная абажура, пялилась в стекло, будто замазанное черной ваксой; исцарапанная столешница с расставленной на ней снедью и стаканами плыла по волнам эфирного течения, колеблясь под моими локтями, подпиравшими осиротевшую в отсутствие рассудка голову.

И зачем, спрашивается, мы живем? Не легче ли нырнуть в трясину и захлебнуться, чем барахтаться бессмысленно и безнадежно? Или того хуже, стоять на кочке, уйдя в болото по плечи, стоять, не в силах пошевелить ни рукой ни ногой, и петь веселые песенки, воображать солнце и лазурный прибой, строить планы и рассказывать самому себе анекдоты, слыша смех несуществующих собеседников? К чему все это?

Держась за край стола, я осторожно поднялся. Мысль созрела давно, и давно уже просилась в мозг, ломилась из-за дверей подсознания, просачивалась вязкой жижей, которую я брезгливо вытирал тряпкой нарочитого невнимания; теперь я лишь открыл дверь, и поток бессвязной рефлексии хлынул на меня, заставляя конвульсивно корчиться остатки разума; но в этой конвульсии было что-то сладостное, торжественное, словно я встал на последнюю ступень освобождения. Кто знает, может быть, там, за гранью, существует иной мир, мир сказки и мечты, мир, где я буду наконец-то счастлив? А даже если нет, даже если я усну навсегда, то это будет лучший выход из положения, где нет никакого выхода.

Опираясь на стены, я добрался до прихожей. В чужой квартире я не стал бы делать то, что задумал. К чему обременять Олега, славного парня, лишними хлопотами? Я просто уйду тихонько, вернусь к себе, поставлю печальную элегическую музыку и открою газовый вентиль... Но почему в прихожей лужа воды?

Я открыл дверь в ванную. Пол был залит водой, струившейся через край ванны. Оттуда же, через Край, свисала рука. Я шагнул ближе и уперся глазами в пустые закатившиеся глаза поэта — он лежал в обмывавшей его тело по плечи густой и жирно блестящей, как красный сироп, жидкости, поверхность которой отражала маслянисто-желтый свет настенной лампы.

В кровавом озере плавал маленьким островком карманный нож; его пробковая рукоятка торчала над поверхностью и, когда я толкнул ее, заколыхалась кощунственным поплавком в озере смерти. На груди поэта вспучилась пропитанная кровью футболка с глумливой надписью: «Жизнь удалась!». Покрытая сеткой бордовых дорожек рука лежала на краю ванны, с кончиков пальцев срывались бусины крови.

Я вспомнил, как пожелал Олегу удачи, когда он уходил, и волна ненависти и презрения ко всему на свете, включая себя самого, накатила со страшной силой, как стая рвущих живую плоть адских псов. Я вывалился в коридор, мой организм и душу выворачивало наизнанку.

Когда я с трудом поднялся с пола, поднялся на трясущихся от перенапряжения руках, скользящих в остро пахнущей спиртом красной по цвету жидкости (выпитое мною выплеснулось прямо в лужу, вытекшую из ванны), я был почти спокоен. И произнес, с привкусом мстительной радости растягивая давно просившиеся наружу слова:

— Шелест, сука, я убью тебя!

Folder VI

D:\Temp\Бесконечная дорога

\Reincarnation

Странник стоял в темноте, слепо уткнувшись взглядом в неожиданно упавшую на глаза черную пелену. Он все еще был человеком — или он снова был человеком? Вокруг себя он не чувствовал ничего — растопыренные руки щупали пустоту. Но где-то далеко шумело что-то, то ли водопад, то ли землепроходческая машина, то ли толпа людей, и Странник пошел на звук, протянув вперед руки и осторожно переступая по твердому и вроде слегка наклонному полу. Постепенно впереди забрезжил свет, вначале как мутное пятно на роговице глаза, которое вполне могло возникнуть от перенапряжения, потом уже отчетливее, так что стало возможным ориентироваться на растущий светлый проход. Когда света стало достаточно, Странник разглядел, что идет по широкому коридору, чем-то похожему на туннель метрополитена, с той разницей, что он был пробит сквозь сплошную толщу камня и лишен опор, а металлические полосы рельсов были проложены по потолку.

Странник дошел до конца туннеля, размеренно шагая и почти ни о чем не думая. Его заботило лишь одно — близок ли он к концу своих испытаний, и если нет, то много ли еще предстоит. То, что кто-то его испытывает, он давно понял, но пока не догадывался, с какой целью. Может быть, он должен что-то открыть в себе, должен произойти какой-то сдвиг, психологический или нравственный? Это было очень в духе происходящих событий, предполагавших некую многозначительность и символичность.

30
{"b":"18902","o":1}