Вишенка подняла последнюю подушку и вдруг тихо и пронзительно, на одной ноте, застонала. Я бросилась к ней и, прижимая ее голову к груди, искоса взглянула вниз. Там, на полу, лежала яркая игрушечная машинка.

Вишенка еще всхлипывала, когда я засыпала. Мне приснилась сестра. Она сейчас должна была быть на севере, в эвакуации. Сестра сказала, что они с мамой живы, и повторяла это до тех пор, пока я не перестала ей верить.

…На церкви не было позолоченного креста. Купола ободрать не успели, и они сверкали нестерпимо, до рези в глазах. Тригемист поднялся на верхнюю ступеньку. Пленный стоял чуть ниже, его конвоировали Макс и Алекс.

– В соответствии с Законом военного времени, – сказал Тригемист, – мы, собравшиеся здесь члены общины в количестве двадцати шести человек, являемся достаточным кворумом для принятия решения юридической силы. На обсуждение выносится судьба этого… – ровный голос Тригемиста неуловимо прервался, – человека, младшего офицера фробистских войск, который, выполняя приказ командования, уничтожил мирное население поселка. Я, глава общины, считаю, что этот человек достоин смерти. Кто поддерживает это предложение?

Макс вскинул руку автоматически, как приклад винтовки, но Алекс был быстрее, его сжатый кулак стремительно выстрелил вверх еще на последних словах Тригемиста. Вся площадь перед церковью ощетинилась поднятыми руками. Меня толкнули под локоть, и, обернувшись, я встретилась глазами с Вишенкой, гневной, дрожащей, подавшейся вверх вслед со сжатой, как у Алекса, в кулак пухлой белой ручкой.

Выражение лица пленного фробиста не изменилось. Только медленно двигались, обводя площадь, бесцветные глаза. Точно так же он высматривал тогда, кого еще осталось убить. Я подняла руку.

– Приговор вынесен, – сказал Тригемист.

Все вдруг разом зашевелились, забурлили, закричали что-то нестройно-дикое – и в один момент смолкли, когда Тригемист заговорил снова.

– Казнь будет осуществляться посредством AZ-12, вы знаете, это фробистское электрическое оружие, работающее на автоматике. Среди нас нет палачей. Всю подготовительную работу я выполню сам. Все свободны.

Никто не сдвинулся с места. Не знаю, наверное, я бы тоже осталась, если бы… Но я была чужая. Я бы просто не смогла разделить это с ними.

Я вернулась к Вишенкиному дому и присела на скамью в палисаднике. Заросли молодых вишневых деревьев как раз начинали распускаться. И светило солнце. Я сощурила и прикрыла глаза.

Когда он проносился мимо, я уловила только движение высокой стремительной фигуры, а узнала его чуть позже, когда обернулась – он как раз взбежал на крыльцо.

– Алекс!

Он вздрогнул и резко остановился.

– Алекс, ее там нет.

Он повернулся и медленно спустился со ступенек.

– Я вообще-то знаю… Она еще оставалась, когда я… Дина, они не казнили его! Машинка не сработала, это же фробистская техника, наши никто в ней не разбирается, и его не казнили! Эту сволочь, этого подонка! Всадить в него десяток пуль, или нож, или хоть задушить! – он же не имеет права жить, разве не так, Дина?! Дина, я бы сам, я бы прямо сейчас это сделал… А Тригемист говорит: среди нас нет палачей. Тригемист собирается чинить этот AZ-12, черта с два он его починит, и этот мерзавец будет жить, жить! – который убил…

Алекс вдруг отвернулся, и я точно знала, что он заплакал. Взять его за руку. Только взять за руку – потому что обнять за плечи и дотронуться до волос – такого в реальности просто не бывает. Но Алекс, конечно же, не хотел, чтобы я заметила, что он плачет. Алекс, гордый, отчаянный и совершенно бессильный. Он быстро, украдкой провел рукой по глазам и сел на скамью. И тут подошла Вишенка.

Я бродила кругами по безлюдному поселку, старательно обходя те дома, куда кто-то вернулся. Где сейчас собирали и приводили в порядок уцелевшие от мародерства вещи покойников. И ненавидели до сих пор не казненного убийцу.

Честное слово, я тоже его ненавидела. Но, наверное, не так.

Мне попался Макс. Он слегка кивнул мне, явно собираясь пройти мимо.

– Что они там решили? – спросила я у него. Почему-то очень не хотелось, чтобы мимо меня вот так проходили. А вообще я никогда особенно не общалась с Максом. Он был такой, как все. И, как все, был влюблен в Вишенку.

– Пока отложили, – ответил Макс на ходу, но потом приостановился. – Тригемист чинит азетку. Починит он ее, как же. – Макс остановился по-настоящему и повернулся ко мне: – У фробистов действительно классное оружие! Я думаю, этот парень специально что-то там испортил. Чуть-чуть сбил поля – и пожалуйста: все работает, лампочки мигают, а он стоит живой, только что не смеется над нами. Он толковый парень. Я его охранял ночью, так он много рассказал интересного. Как у них поставлено дело в армии. Знаешь, почему фробистская армия непобедима? У них своя система: железная дисциплина плюс солидные материальные поощрения. И там каждого ребенка с пеленок воспитывают солдатом. Хотя воинская служба – дело добровольное. Но все равно они все туда рвутся, это же честь нации, понимаешь? У наших совсем другая психология.

У Макса тут, в поселке, жил старый отец. Бросивший семью лет пятнадцать назад. Макс в какой-то степени тоже был чужой общему горю, оно лишь зацепило его по касательной. Почему бы Максу не порассуждать на отвлеченные темы вроде фробистского воспитания? Я бы на его месте не стала – но это же Макс. Он помахал мне рукой, имитируя приветствие фробистов, и зашагал дальше.

В тот день казнь так и не состоялась. Вечером Тригемист собрал людей и призвал всех переходить к созидательной деятельности, поднимать хозяйство, втягиваться в русло мирной жизни. Тригемист умел говорить с народом. Он сказал, что смерть военного преступника – рядовое событие и что жить его ожиданием недостойно. Он пообещал объявить о времени казни отдельно. Все ему поверили. Все всегда верили Тригемисту.

Ночью куда-то уходила Вишенка. Может быть, к Алексу, не знаю.

Утром мы убирали дом. Я выносила на крыльцо круглые половики, а Вишенка ожесточенно вытряхивала их, стиснув в ниточку губы. Потом мы выскребали и драили пол, потом стирали белье и занавески, которые Вишенка срывала с окон. Затем в едкой щелочной воде мыли посуду. Дребезжали ножи и ложки, скрежетали кастрюли, а Вишенка молчала, ее брови съехались совсем близко над маленьким носиком.

– Интересно, будет ли сегодня казнь, – сказала я.

Вишенка вскинула голову, а я больно закусила изнутри губы. На ее месте я бы кого-нибудь убила за такое «интересно». Я с плеском опустила покрасневшие руки в щелочную воду и мысленно поклялась, что уеду отсюда. Завтра же. Сегодня. Куда угодно. Если бы не Алекс. Все равно.

– Не знаю, – вдруг тихо сказала Вишенка. – Мы его казним. Но ведь это никого не вернет. Нас двадцать шесть, а он один, очень просто его убить, но что это даст? Только то, что мы все будем чувствовать себя убийцами, все! Ты, конечно, не поймешь, Дина, но мне, например, не станет легче от того, что казнят этого человека.

На грязной воде расходились беловатые разводы. Я чужая, я действительно чего-то не понимаю. Мои мама и сестра на севере, в эвакуации. Они живы, они должны жить! – а палачи во фробистских мундирах должны умирать. Так и никак иначе.

– И потом, он же только выполнял приказ, – прошептала Вишенка.

Солнце жгло и слепило, было жарко, как в середине лета, и я бежала по пыльной улице поселка. Никого не было видно, все разбрелись, чтобы заниматься мирным строительством, поднимать хозяйство, мыть посуду. На площади перед церковью тоже было пусто, в церкви стояла тишина и колебался разноцветный виражный свет, а на скамье серела бесформенным пятном короткая грузная фигура. Одна. Его даже не охраняли. А впрочем, куда бы он ушел?

Я подошла к нему близко-близко и попробовала заглянуть… нет, лицо – это у людей, а у фробистов… не знаю. Его глаза были закрыты, а распластанные ноздри ритмично раздувались. Он спал! В воздухе стояло тонкое, противное посвистывание, в свете витражей колыхался столб пыли. Пыль разъедала глаза, и над серым воротником мундира расплылось беловатое плоское пятно.