Со времен ладных похорон (гроб не перевернулся, могилу выкопали споро, никто до беспамятства не напился) прошло сорок дней, и Сана побежала с утра пораньше не «на кладбище», но именно что к отцу, к новому его дому, а когда восемь нежных ирисов почти эротично разлеглись на могиле и та, казалось, вот-вот не выдержит, Сане стало совсем уж тоскливо, и она подумала, что даже цветы не может выбрать «приличные», а потом снова не заплакала – да лучше б они ее душили, эти слезы!.. Ан нет: одна лишь тяжесть, сдавившая солнечное сплетение, и душила, а потому на поминки (ужасное, ужасное слово) ноги не шли.

Звонок глух и похож чем-то на тот его кашель (опять кажется?). Сана проходит в большую комнату: серия «Спартак-чемпион» – звук, впрочем, этично приглушен… Сана хочет размозжить телевизор, но вместо этого негромко здоровается и, чувствуя чудовищную неловкость, садится, ловя на себе взгляды: палитра от вялого интереса до легкого раздражения.

Ей предлагают калории – на одноразовой тарелке картошка, курья нога, винегрет, хлеб: съешь, кажется, кусок и подавишься: «Ка-аму салата? А-атличный салат!» – поминальные разносолы, томящиеся между теплым кагором и ледяной водкой, кажутся издевкой: отец не пил, питался скромно – нет-нет, он никогда не купил бы вот эту рыбу или вон тот сыр; неужто все смолотят, думает Сана, поднося к губам кагор, но вкуса не чувствует. «А покойник пожрать-то любил!» – пыхтит горбоносый сосед, отправляя в пасть шматок мяса: Сана не помнит, когда именно залепила ему пощечину – до того как сдернула скатерть?.. после?.. Не помнит.

Отвернувшись к стенке, она долго изучает рисунок обоев. Впрочем, не столько, сколько могла б: надо платить по счетам через апгрейд «устала», «не могу», «нет смысла» или «пошли к черту», а значит, переводить. Или, что хуже оплачивается, механически исправлять «а» на «о», тире – на дефис и обратно, а потом, хоббит, когда из глаз посыплется песок… не думать, не думать! «Давно покончено с жидкими тусклыми прядями… нет больше бледной, без следов макияжа, кожи…» – да неужели т а к до конца? Не думать, не думать нон-стоп: «Волосы ложатся теперь ровными прядями, а некогда мышиный цвет замаскирован всеми оттенками меда и караме…». Сана обрывает фразу и оборачивается: странно, опять показалось… она сохраняет файл и ложится на пол: xⁿ + yⁿ = zⁿ при условии, что степень n равна двум. Но если n больше двух? При n больше двух уравнение в целых числах не имеет решений… А может, она, Сана, и есть это целое число? Может, именно ее n больше двух? Значит, это ее уравнение не имеет решения и винить некого?.. «God wants all human beings to be saved»[5] – переводит она бесплатно на автомате, не понимая, откуда взялась эта брошюра. – «Хочешь услышать истину о Боге и личном спасении? Приходи на христианское богослужение!» – впрочем, как и та: «Хочешь подняться над земными заботами? Обеспечь волосам глубокое увлажнение!» – латиница-кириллица-латиница-кириллица… замолчи, заткнись, пропади!.. На двенадцати дубах Разбойник гнездо себе свил, за десять верст его посвист слышен!

Все что мне нужно, это спрыгнуть. Соскочить с Земли, думает Сана, заваривая чай в пиале из исиньской глины, и, включая радио, застывает: «Проблемы загнали вас в тупик? В жизни не видно просвета? Обзаведитесь личным психологом! Новая служба «Гадания по телефону»: мы подскажем выход из ситуаций, когда найти решение кажется уже невозможным».

Сана идет по обледенелому асфальту: упадет – не упадет? полюбит – позабудет – замуж возьмет – к черту пошлет… Да что это за гадания, в самом-то деле, детский сад! Сколько лет тебе, detka, да и кто такой П.? Плохая копия отца, если разобраться, дурная – грубая, примитивная, сделанная на коленке… Отставить П., отставить! И… р-раз-два, взвейся флаг… – поди-ка, тоже ведь до сих пор помнит… а забудешь разве, как строем в космос ходили? Не в тюрьме, так в школке (рифмуется с: «в конке», «в треуголке», «в двустволке», «волки»), однако шибко ль велика разница?

Сана думает, что если не видеть П., ну то есть если не видеть никогда больше, то она, пожалуй – чем черт не шутит? – и задышит. Звонок распыляет, впрочем, благие ее намерения: медведь в лесу сдох, жизнь превратилась в сон, жизнь превратилась в чудо, привет Кальдерону и Кустурице[6]: почему нет? Съемка! – а хорошо быть фотографом – всегда можно на съемку сослаться, ни одна ж. не докопается, ну а кадры… Так ты едешь?.. Сана кусает губы: а если мы все испортим? Едешь?.. Скажи, я должен знать прямо сейчас, чтобы… Ja i baba i muzhik, смеется Сана. Не понял, кричит П., ты можешь на человеческом языке изъясняться или переводы окончательно мозг выели?..

Она педантично вычеркивает дни, оставшиеся до пятницы, красным капиллярным стержнем, а когда вычеркивать больше нечего, когда П. уже подхватывает ее у перекрестка да гонит машинку по МКАД, Сану накрывает странное оцепенение, переходящее в страх, но П. этого, конечно, не чувствует: он занят дорогой, он хочет как можно скорее переместиться из пункта А в пункт В – тут, собственно, и сказке конец…

Сана же спит и видит – вот лес, вот медведь, вот молодец: жизнь как сон – или же все-таки как чудо? Но П. режет ее фильм, П. выгоняет ее, обескровленную и обезвоженную, из зрительного зала (а ведь у нее билет! билет!) – сначала исчезает звук, а потом и сама картинка: «Чай в термосе». Сана кивает и не проговаривается, что мечтает убить Снежную королеву, ехать в чертовой этой машинке вечность и никуда, вообще никуда не приезжать, ни-ког-да – может, если составить слово из льдинок, так и будет?.. Знаешь, говорит вдруг П., а ведь ты… ведь тебе… тебе я могу рассказать все… ну или почти. Это важно, иметь такого человека (на «иметь» Сана морщится). Ты уникум, а я… да что там… мы же кредит выплачиваем… коробка, скворечня!.. Мальчик и мальчик: добежавшие, как ты выражаешься, сперматозоиды… Из-за них долги. Точнее, из-за них тоже… Я ведь, Сана, всем должен… по жизни. Устал! Изменить нельзя ничего. А иногда хочется… даже не знаю, как и сказать… ну, в общем, слабым побыть… попробовать, как это: слабину дать. Тебе мужики говорили когда-нибудь, что хотят слабыми стать?.. Сана закуривает: местоимение мы («мы выплачиваем…») режет слух больше неожиданного признания.

Да нет, она резко выдыхает дым.

Так – пара мужей, любовник… больше никто.

…а Штайнер вот пишет, что в седьмом тысячелетии все тетки бесплодными станут. – Мамадорогая, наконец-то! – Почему наконец-то? – А что тут думать, сколько можно повторять одно и то же, действия одни и те же? – Ну… божественный замысел. Но ты только вообрази: получается, в седьмом тысячелетии людям на земле уже нечего делать будет! – А сейчас они что делают? Ты вообще понимаешь, что происходит? – Куда малограмотной бабе… – Да таких, как ты, на руках носить надо. – Так носи… – Заняты… – Все две? – Все две. – Соврал бы! – Ты ж не поверишь… – Допустим… – Тогда зачем? – Чтоб я развесила уши чтоб ты подарил мне серебряные вилки чтоб я снимала «лапшу»: классно придумано? – Классно, иди ко мне. – Почему, если обнаженка, говорят «иди ко мне»? – Кто говорит? – Ну, так… вообще… люди… – Не слушай людей, иди ко… – Погоди, а еще Штайнер говорит… – Ну какой опять Штайнер! – …о великой тайне. – Великой тайне? – Если в двух словах… – Покороче. – Если в двух словах, то органы, которые человек называет органами низшей природы… – Эти, что ли? – Да хватит, я серьезно… – Я тоже. – Ну дослушай, эти самые органы, в общем, в некотором роде испорченное изображение богов в земном человеке. – Не понял: кого цитируем?.. – То, что должно было стать, исходя из космического замысла, высшим, наидуховным, стало низшей природой… – Как все запущено-то! – Вот эта самая тайна и скрывает противоречивость людскую… Все это произошло из-за вторжения Люцифера… – Может, не надо столько Штайнера?.. – А что делать?.. – Сходи замуж по новой. – Благодарствуйте! – Я тебя обожаю. – Женись. – Многоженство запрещено… – Что же делать?.. – Иди ко мне. – Я не хочу, не хочу, я не хочу-у!.. – Успокойся. – Не надо меня успокаивать! – Вина хочешь? – Какого вина, какого вина, когда я не знаю, как жить дальше! Хотя, знаешь… нет, погоди-ка: я все, все-все-все, кажется, знаю. Я буду женой Штайнера! – Он умер, Сана… – Штайнер и теперь живее всех живых! – А ты здорово набралась… – И-и-и-ди ка-а мнэ-э… – Не кривляйся. – И-и-и-ди ка-а мнэ-э… в кошмарррном снэ-э-э… – Да уймись ты! – Меня зовут фррррау Штайнеррррррр!..