Античный лоб, нос с еле заметной горбинкой, аристократичные (так бывает) губы… у П. какое-то детское выражение лица: спящий мачо почти всегда похож на ребенка, думает Сана, не потому ли инфантильность – обратная сторона «чисто мужских» качеств? «Спи, шесть только…». П. тяжело дышит – что видит душа его, гадает Сана, что вообще видит душа, покидающая – пусть ненадолго – тело, по каким мирам путешествует? А может, это не душа путешествует, а какой-нибудь двойник астральный – или как его там?.. Что она, Сана, вообще знает об астральных двойниках? И куда улетала ее тень? А никуда, закуривает она минуту спустя, никуда ее тень и не улетала – сегодня Сана не сомкнула глаз: первый раз в жизни слушала она сердце П., видела, как танцуют на щеках его странные, не пойми откуда взявшиеся отсветы, и запоминала, запоминала; предчувствуя же нечто неизбежное, фотографировала зрачками каждое мгновение иллюзорного своего рая – никогда, быть может, не была она настолько осознанна: я смотрела на того, кого любит душа моя, и… «Спи-и, кому говорю!» Все хорошо, волчок, все хорошо, серый, и тебя вылечат… А ведь ночь действительно нежна, думает Сана: кажется, колумбарий ее редких, исчезающих как вид, чувств пополнит новая урна – быть может, не так нескоро: кто знает? Ну а пока… пока физическое тело Саны прижимается к физическому телу П., а эфирное сплетается с эфирным – тук, тук: как странно, и этот ритм выдает все тот же дурацкий метроном, как странно!..
Сана подходит к окну – кажется, все это она уже видела: очередное дежавю – а бывает ли дежавю дежавю, интересно?.. Год кончается, и дни мои текут. В голосе ветра холод, пронзающий душу[7] – обмакивала ли когда-нибудь Сана тончайшее перышко в резную тушечницу?.. Последнее время снятся странные сны – она видит себя то придворной дамой императрицы Сёси, то не слишком набожной (дамская добродетель, как ни печально, всегда имела рыночную стоимость) монахиней-бенедиктинкой, то гладиатором, снимающим, согласно закону чести, шлем, дабы проткнуть себе горло, а то и колдушей – вот, да вот же он, маленький ее домик на краю сельца! О, как хорошо там и покойно, сколько целебных трав на стенах, сколько людей приходит к ней, веселой горбунье, за помощью!..
П. дергается, П. поворачивается сначала на бок, затем на спину: плед соскальзывает с тела. Сана накрывает его своим и лежит так до тех самых пор, пока рассвет не заставляет то, что раньше было «высшим, наидуховным», а теперь считается «испорченным изображением богов», превратиться в поток. Волна за волной, волна за волной – да есть ли еще что-нибудь в мире этом?.. Еще что-нибудь, кроме волн этих?.. Джизус Крайст, коли Ты создал меня по образу Твоему и подобию, шепчет Сана, зачем лишил памяти? Для чего отнял единственно важное? Чувствами одарил – к чему?.. Сана отворачивается – П. не должен, не должен видеть ее лица: во всяком случае, не сейчас.
Она хочет сбежать, испариться, исчезнуть. Даже у улитки, думает порой Сана, имеются зачатки нервной системы, а то, что не хватает (так ли уж?) мозга… да что там! У улитки есть домик (обладание недвижимостью снимает немало вопросов); у людиков же мозг худо-бедно присутствует – пусть понарошку, пусть латентно, – а вот домика чаще всего нет…
Все, что есть у Саны, – это она сама: много? мало?.. Что такое «она сама»? Что она о себе знает? Тени на потолке, блики, мерцание, кружение – достаточно разве хоровода чудес фантомных для счастья ее?.. Да и что есть счастье (не путать со щастьем)? Если в единицах измерения, то, разумеется, тепло – да, да, счастье есть тепло, и нечего мудрствовать… Вот латимерия[8] наверняка счастлива – латимерия почти не изменилась за все эти миллионы, а человек (Сана не уверена, что э т о звучит гордо) чего только с собой не вытворил; от умишка же и подавно – горе одно: ну развилась кора б. полушарий – дальше-то?.. Знал ли умелец, что ожидает его, когда придет пора выпрямиться и образумиться?[9] Так ли уж стремился б усовершенствовать палку-копалку, дабы стать «самосознающей информационной материей»?.. Объем мозга, на минуточку, полторы тысячи кубических ме… Сана осекается и толкает П.: – Не спи, Штайнер сказал, что когда-нибудь изобретут лекарство от души… – Спи… – Ну изобрели ведь противочумную вакцину! А душа… душа для некоторых своего рода чума, иначе стали бы разве до «патологий» гётевских докапываться?.. – Спи, при чем тут Гёте… – Знаешь, иногда я думаю, что кое у кого и души-то на самом деле нет. – Спи… – И не было никогда: то есть с девяти до шести – и нормально. – Спи… – Ну то есть у них на самом деле кристалла нет… Такая, блин, машинка: фио-био… – Спи уже… – О, спать ночью – это так же верно, как то, что молекула состоит из атомов, клетка из молекул, организм из клеток… – Сана, что с тобой, спи… – Произвожу обмен информацией между человеком и человеком… – Спи… – Между человеком и автоматом… – Устыдила, спи. Или я буду думать, что у тебя логорея…
Она видит, как дрожит в небе Луна, как прикидывается – вся в кольцах туманных – Сатурном… Луне проще, у Луны нет П., усмехается Сана, – впрочем, кто такой П., как не опечятка? Опечятка, которую она не имела права не заметить (вот к чему приводят двойные отрицания): глупо, впрочем, рассуждать о каких-то правах, коли солнечное твое сплетение вполне профессионально припорошили инеем, а в Анахату вставили огромный серый булыжник: минус одно сердце – бухгалтерия чувств c’нежных безупречна, amen.
А что, если, кусает губы Сана, что, если содрать с себя шкурку да и соскочить с Земли?..
Последнее время ее настигают видения: особенно в переулках – в их переулках. Сана пока не знает, как к этому относиться, и все же, набирая ljubila (транслит), прозревает Прошедшее Продолженное – ведь ljubila продолжается в Настоящем и перетекает в Будущее; времена эти и сходятся в одной точке, – в той самой черной дыре сингулярности, где она, Сана, тщетно зализывает выпадающие наружу кишки. Именно в такие моменты и дергают больней всего за ниточки, именно тогда и прорывается из чужих наушников «а ты танцуй, дурочка, танцуй и улыбайся…», именно тогда и мечтает Сана забыть, скажем, вот что: П. стоит за ней на эскалаторе, а его рюкзак, который он держит в руках, ритмично бьется о ее спину – и кажется, будто сквозь рюкзак этот, сквозь кожу зверя убитого, просачивается в ее не содранную до конца шкурку тепло: навсегда просачивается… Какое, разобраться если, словечко пугающее – как, впрочем, и никогда… Получается, Сана всегда будет любить П., но П. никогда не полюбит ее так, как она того хочет – то есть с той интенсивностью, с которой это ей, Сане, необходимо… Но если проявить мыслеформу иначе, если действительно позволить себе представить ход событий другим? Повернуть, перевести стрелки? Если мысль действительно материальна, то что?.. что?.. Ок, тогда так: имеет ли она право? Право вообразить, что сливается с П.? Две капли, превращающиеся в одну, и… Дура, дура, мотает головой Сана: когда-то она уже обманула себя – элементарная техника выживания в момент телесной горячки, – будто капля эта и не нужна ей вовсе; спрятала боль в «мешочек» – наподобие яйца «мешочек», аура-то на яйцо похожа, острием вниз – туда-то, в ноги, и запрятала, пленочкой прикрыла тонюсенькой, живьем сварила… Золотилась боль, плавилась, очами сверкала, снегом белым прикидывалась, что от солнца пред смертушкой млеет; а н а д, сверху – еще тоньше пленка, еще нежней: ткни – и нет ничего, строка пустая, мертвая: пробел… П., конечно, о том не ведает, потому на взрыв Сану и провоцирует – вот лава-то пленку и прожигает, вот контур «яйца»-то и пробивается – оттого и болеет Сана, оттого за сердце хватается: «Как смириться с тем, что тебя любят не так, совсем не так?» – она все еще зависима, она все еще не обладает силой, позволяющей смотреть сквозь пальцы и на это, а потому опять тонет в глазах П. – если точнее, в зрачках: всего-то, казалось бы, отверстия в радужке, а поди-ка, выплыви! «Радужка-радужка, я тебя съем…»: в тебе – как учили – почти нет пигментных клеток, отсюда и цвет: прозрачно-голубой, льдинистый… А может, это отблески «голубых столбов», незаметных из-за северного сияния? – эхо пришельцев одной из ближайших вселенных? Наша – зеленая, соседняя – желтая, третья – голубая… И вот в этих-то самых бирюзовейших льдах, на двух сияющих инопланетных айсбергах… Сану сносит, сносит: с бешеной скоростью летит она по гололеду его сетчатки, кувыркается на хрусталике, в склере, и – дальше! дальше! страшно-то как! – пока не достигает uterus[10]: во сне П. нередко является к ней в иньском обличье. Эта-то Инь и впускает в себя сперматозоид, в котором заархивирована вся Санина жизнь: так живчик Саны и закрепляется в матке П., становясь плодом больного воображения другой Вселенной; у П. схватки, П. кричит, П. выталкивает из себя сначала шар, а потом – привет, Пабло, привет – девочку на шаре, «тужься-тужься!», рожает, а девочка эта – «чужие дети быстро растут» – Сана: папочкиродные, не задохнуться б!
