— Ну а почему все-таки заяц ест куропаток, а песец — песца?

Алеша рассмеялся, вскочив с кровати, принес из кухни кружку чая:

— Да очень просто. Бывают и у них голодные годы. И с отчаяния сильный песец разрывает своего сородича, который наелся леммингов. А вегетарианец-заяц потрошит куропатку, чует в зобу разбухшие почки…

Далеко за полночь расходились мы по своим комнатам, ложились спать в надежде, что утром распогодится и мы сможем продолжать плавание. Засыпали под аккомпанемент порывистого ветра, тяжелого шума дождя и скрипа старого дома. Но утром лил тот же дождь и выл тот же ветер. Первое время мы еще ходили на метеорологический наблюдательный пост, где тихий, робкий синоптик запрашивал у соседей прогноз, а потом и ходить перестали — и так было видно, что ветер и обложные дожди обосновались здесь надолго. На собственном примере мы убеждались в нелегкости Северного морского пути. Трудность была не только в том, что плыть приходилось вдоль малолюдного, почти дикого берега, но и в том, что коварно и быстро менялась погода. Дело шло к осени, короче становились дни, то обрушивались дожди, то бушевали штормы, то ложились плотные туманы, и редко-редко проглядывало солнце и наступал короткий штиль. Для судов с их совершенными приборами и радарами плохая погода — пустяк, но для нашего катерка плавание в этих условиях было почти таким же рискованным, как для коча Дежнева.

Свое плохое настроение Дима срывал на других. Правда, он не ругался, не кричал. Давил молчанием. Он не мог есть тушенку с макаронами, хотел молочной каши. В магазине, как на грех, не было сгущенки. Володя сварил манку без молока. Дима попробовал и отшвырнул ложку. Целыми днями он валялся на кровати, не писал, не читал, а только буравил потолок своим тяжелым, злым взглядом, как приговоренный к смерти.

Истощив запасы терпения и решив, что хуже погоды не будет, Дима решил выйти в море.

«Замора» стояла на якоре далеко от берега. В волну на лодке подойти к ней мы не смогли. Тогда Дима и я облачились в гидрокостюмы и начали прямо по воде перетаскивать вещи и канистры с бензином. Последним на Диме «переехал» Володя Савельев.

Завели мотор, отрегулировали обороты. Нам нужно было пересечь довольно широкую Байдарацкую губу, выйти к полярной станции Марресале. Мы надеялись не сесть на мель, не наскочить на подводные камни, как-нибудь справиться с волнами. Лишь бы выйти из запутанного, мелководного русла Кары.

Вдруг со стороны верховьев послышалось захлебывающееся гудение подвесного мотора. В серой пелене дождя показалась «казанка». Волны играли лодкой, как игрушкой. Вода с носа поднималась фонтаном и обдавала с головы до ног рулевого, скорчившегося на корме. Человек круто развернул «казанку» и осадил ее рядом с нами.

— Вам жить надоело? — крикнул он.

— А вам? — резонно ответил Дима.

— Мне положено. Я медик…

Так, весь мокрый, с посиневшим лицом, предстал перед нами фельдшер местной больницы, знаменитый в здешних местах Валерий Молчанов.

Увидев надпись на борту — «Москва — Архангельск — Диксон», Валерий посчитал нас людьми бывалыми и больше отговаривать от поездки не стал. Он даже вызвался провести нас по мелководью в устье Кары, хотя и сильно замерз. Прикрывая мотор полой куртки, он прибавил газ и понесся вперед. Мы малым ходом двинулись за ним, едва не задевая килем дно. Делая зигзаги, «Замора» выбралась наконец к створу, обозначенному двумя маяками. Валерий помахал на прощание и повернул обратно.

Мы прорвались через линию прибрежных бурунов и вышли в открытое море. Здесь гремел и ухал настоящий шторм. «Замора» едва не вставала на дыбы. Пришлось держать нос к волне, иначе ветер перевернул бы катер и мы пошли бы сразу на дно, поскольку никакого запаса плавучести у «Заморы» не было…

Компас показывал 30 градусов. Плюс 25 градусов магнитного склонения. Значит, истинное направление — 55 градусов. А чтобы попасть в Марресале, надо было держать строго на восток. Следовательно, мы волей-неволей уходили мористее в океан. Вскоре ветер стал заворачивать. Пришлось держать курс по компасу — сначала 15, потом ноль градусов. Иными словами, мы помчались прямо в эпицентр циклона.

К ночи разразилась гроза. Суматошно заполыхали молнии. Как раздираемый брезент, только еще оглушительнее, загремел гром. Мы не могли держаться на ногах. Палуба плясала отдельно от нас, мы летали от стенки к стенке сами по себе.

Вдруг вхолостую завыл мотор. Дима бросился к люку. Оказывается, он забыл законтрить гайку, которая удерживала вал гребного винта. При работе винта гайка сползла с нарезки, вал ушел в воду, повиснув на честном слове. Кому-то надо было прыгать за борт, чтобы подтолкнуть вал с винтом на место. Проклиная всех и вся, Дима натянул гидрокостюм, привязался шкертиком к борту, спустился в воду. Володя вцепился в вал, чтобы он не ушел на дно. В темноте я пытался посветить ему фонариком, но тут ветер развернул катер, его стало класть с борта на борт. Пришлось срочно поднимать парус, как-то держаться на волне.

Ремонтировались долго. При слабом свете фонарика, в качку пришлось отвинчивать все гайки крепления реверса, снимать его, подгонять тягу, центровать, снова крепить болтами. В спокойную погоду работа не отняла бы часа, но сейчас винты, гайки и ключи выскальзывали из рук, норовя забиться под шпангоуты, откуда их мог извлечь разве что фокусник.

Ветер изменился снова, стал прижимать катер к берегу. В темноте разглядеть что-либо было трудно, но, судя по шуму волн, бьющихся о скалы, берег приближался. Дима с Володей все еще копались в моторном отделении. Я изо всех сил пытался удерживать парусом катер от сноса, но «Замору» все равно тащило к суше.

К рассвету я уже не имел представления, где мы находимся. Я приноравливался к ветру, часто менял галсы.

— Скоро вы там? — кричал я, наклоняясь к люку.

— Держись еще десять минут! — отзывался Дима.

Но проходило и десять минут, и двадцать… Когда, казалось, «Замору» вот-вот бросит на камни, я клал парус на новый галс, выгадывая метры. В этот момент катер почти ложился на борт.

— Еще десять минут! — кричал Дима.

В сумеречном свете стал различаться берег — незнакомый, обрывистый, из темного песчаника. У самых камней дыбились и кипели фонтаны воды.

Наконец Дима завел мотор. Как следует затянуть и законтрить гайку вала все же не удалось. На середине Байдарацкой губы шторм мог бы окончательно растрепать катер, да и на двигатель оставалось мало надежды. Пришлось искать обратную дорогу в Кару.

Новый накат густого тумана застал нас у входных маяков. Красные пятна фонарей сразу же скрылись в темно-серой мгле. Где действуя шестом, где спрыгивая в воду, мы отыскивали фарватер. Как на скверной фотографии, появилось покосившееся двухэтажное здание знакомой гостиницы. Мы снова стали на якорь напротив нее…

Встретил нас тот же Валерий Молчанов. Увидев из окна «Замору», он быстро растопил печь, вскипятил чайник, поставил разогревать вчерашний суп из консервов, изрядно уже надоевший за дни нашего сидения в Каре.

— Проводил вас, и на душе заскребло, — говорил он, помогая перетаскивать спальники в дом. — Плыть в такой ветер по открытой воде — с ума сойти! Мне ли не знать…

Несмотря на молодость, Валерий успел поколесить по белу свету. После десятилетки работал на химическом заводе, поступил в медицинское училище, служил в Забайкалье, Казахстане, на монгольской границе. Какая нелегкая понесла его в Амдерму, он и сам толком объяснить не мог. Просто захотел посмотреть Север. Поработал плотником в порту, потом решил все же вернуться к основной специальности — стал фельдшером в Красном чуме. Научился, как ненцы, есть сырую печенку, управлять оленьей упряжкой, кочевать по зимним пастбищам и летовкам, переплывать через холодные тундровые речки. На становищах, в промысловых избушках приходилось быть и терапевтом, и стоматологом, и хирургом, и акушером. Где еще мог найти врач такую богатую практику! Свою работу он выполнял с удовольствием, с восторгом и всюду в округе был желанным гостем.