– Вот и я говорю, – согласился Скорцени, – в тридцать восьмом сам лично устраивал его и Джилл на обучение. Что-то тут не вяжется. Но Анна в сумасшедшем доме. Это факт. С ним не поспоришь.

– Он показал тебе какие-то бумаги? Заключение врачей? Какой у нее диагноз? – спросил Науйокс. – С какой стати ты веришь ему на слово? Сам-то он, этот Людер фон Блюхер, нормальный? Может, его самого надо отправить на экспертизу. Может, он получил ранение в голову на фронте, а теперь начались галлюцинации. Признаться, я был обеспокоен, что ты к ним отправился. Если бы ты не появился еще час или полтора, я бы взял парней и отправился к ним сам, проверить, в чем, собственно, дело.

– Я не думаю, что для него большое удовольствие встречаться со мной просто так, – заметил Скорцени. – Он и его брат Хуберт явно опечалены всем тем, что произошло с Анной, и это еще слабо сказано. И факт состоит в том, что она действительно больше никогда не появилась в Берлине. А это очень на нее не похоже.

– Анна фон Блюхер сошла с ума. Ха-ха. Никогда бы не подумал. – Науйокс с усмешкой мотнул головой. – Вот так поворот. А ведь была такая уравновешенная девица, просто кремень, хоть на спецзадание отправляй. Жаль, Ирма ничего об этом не узнает, – он вздохнул. – Ее бы позабавило такое дельце.

Он помолчал. Затем, вскинув голову, взглянул на Скорцени.

– А с чего они взяли, что это Ким упрятала ее в психушку? Зачем? И как бы она могла там находиться, что бы нам в Управлении об этом ничего не было известно? Они, правда, того, – Науйокс повертел пальцем у виска. – Сами не знают, о чем говорят.

– По их словам она находилась там под фамилией матери. Поместил ее в Шарите какой-то помощник де Криниса, фамилия которого им неизвестна, они во всем полагались на семейного доктора и его связи. А Ким… Людер утверждает, что она в прямом контакте надломила психику Анны и спровоцировала болезнь. Отвела ее в Шарите, и так показала какого-то тяжелобольного, чтобы Анна испугалась. Ты веришь в такое?

– Ким?! – Науйокс снова присел на нары. – Которая собственными руками спасла столько людей? Которая готова спорить с Мюллером за каждого заключенного, чтобы его как можно скорее отдали Красному Кресту, еще недавно в марте и апреле. Спорить так, что даже Мюллер не выдержал, сдался, делай, что хочешь, только отстань. Ким намеренно лишила рассудка какую-то вздорную девицу, только за то, что она обещала устроить неприятности ее сыну в армии, когда он туда, может быть, пойдет. А кто тогда, в тридцать восьмом году, мог точно утверждать, что Штефан пойдет в армию? Он мог пойти по линии Риббентропа или Геббельса, остаться у нас в Управлении. Он же сам захотел вступить в армию, воевать, как его отец, этот английский художник, как его там, я уже забыл. Ким, ты, я, Ирма, чуть ли не сам Шелленберг его отговаривали, точно предчувствовали, чем закончится. Но он настоял на своем. Повторил судьбу отца. Был ранен в сражении, только тот благодаря Ким пожил еще немного, а на Штефана такой сестры милосердия не нашлось, он сгорел в танке. Но только, скажите мне, что за провидица такая эта Анна фон Блюхер, что она еще осенью тридцать восьмого года, когда еще и войны-то не было, уже знала наперед, как все будет. Да еще Ирме рассказала. Нет, не смешите меня. Все это выдумки. Весьма нездоровые. Я бы на твоем месте, – он наклонился к Скорцени, – не очень то доверял их болтовне. Ни в каком Анна не в сумасшедшем доме, просто уехала от войны в Швейцарию и живет там себе спокойненько. Зачем ей терпеть бомбежки? Будь мы сейчас на Беркаерштрассе, можно было бы проверить, кто ей выдавал документы на выезд и когда. А заодно и всех фон Блюхеров прошерстить, как у них вообще с головой. Может, у них это семейное заболевание – сумасшествие. По мужской линии. И болен как раз Людер, а ему кажется, что больна Анна. Такое я слышал, у них бывает. Вот кого надо бы показать де Кринису.

– А кем мы были для нее? – Скорцени опустил голову. – Ты думал об этом?

– Для кого? – Науйокс не понял. – Для Ким? В каком смысле? Ты еще сомневаешься? – он усмехнулся.

– Может быть, все-таки врагами? Надсмотрщиками в лагере, как этот Ваген, который издевался над ней и ее детьми?

– Мне кажется, что полфляги шнапса выпил я, а не ты, – Науйокс подошел и встал напротив. – Но голова у меня на месте? А чем тебя напоили фон Блюхеры, что у тебя мозги съехали? Кто был для нее надсмотрщиком? Ты? Вальтер Шелленберг, прошу прощения?! Профессор де Кринис? Конечно, Ким скрытная женщина, она вся в себе, ее так просто не поймешь. И у нее весьма богатое прошлое, которое тоже никуда не денешь.

Она самостоятельная, ей вроде как никто не нужен. Но уверен, что если у нее и были какие-то сомнения, какие-то остатки обиды, то это кончилось в тот день, когда погиб Штефан. Она сделала свой выбор. Я не сомневаюсь в этом. Иначе не осталась бы до конца, до самого краха. Она сбежала бы раньше, и Шелленберг помог бы ей в этом. Наверняка, он предлагал ей, и не один раз, я думаю. Но она осталась. А что касается Анны фон Блюхер, – заложив руки за спину, Науйокс прошелся по землянке. – Не думаю, что мы скоро узнаем, где правда. Не до Анны нынче. Если она в сумасшедшем доме, то это жаль, конечно. Но мало ли горя теперь? Она по крайней мере в безопасности. И у ее братьев хватит средств, чтобы содержать ее до конца. А у нас вряд ли сейчас есть время и возможность разбирать, кто кого куда водил на экскурсию в тридцать восьмом году. Боюсь, что нескоро мы свидимся и с Маренн, если вообще когда-либо свидимся, – он вздохнул, – чтобы спросить ее о этом. Но, знаешь, даже если мы и свидимся, я бы не стал ее спрашивать. Я бы расцеловал ее, с твоего разрешения, конечно, – он усмехнулся. – За все, что она сделала для Ирмы. И даже за то, что она не смогла для нее сделать. – Он помолчал. – Смерть никому еще не удалось победить, – продолжил, понизив голос, – я солдат, меня не напугаешь, но хотел бы знать, что Маренн и Джилл добрались до Парижа, и им больше ничего не угрожает. Что для них кончилась война.

– Так и есть, господин штандартенфюрер.

Скорцени и Науйокс оба повернулись на голос. Раух. Он спустился по ступеням в землянку.

– Я проводил фрау Ким и ее дочь до швейцарской границы. Они в безопасности. Для них все кончилось.

– Фриц!

Скорцени быстро поднялся и обнял адъютанта. Больше, чем адъютанта. Своего друга. Раух побледнел, оброс щетиной, осунулся. Но все же он пришел. Пришел.

– Фриц. Живой…

– И ты живой…

– Как ни странно, – невесело пошутил Науйокс. – Ну, садись.

Горьким был рассказ Рауха о последних днях обороны Берлина, и о том, что им с Маренн пришлось пережить там. Разлив остатки шнапса по железным кружкам, они молча почтили память тех, кто погиб.

– Интересно, кто помянет нас, – все так же мрачно заметил Науйокс.

– А ты уже на тот свет собрался? – спросил Скорцени. – Не рановато?

– Рановато, не рановато, а меня там ждут.

– Когда я прощался с ней, она просила меня сказать тебе, – произнес Раух, глядя Скорцени в лицо, – что любит и будет ждать. Всегда. Всю жизнь. Мне очень хотелось добраться сюда живым, чтобы передать тебе ее слова.

– Спасибо, Фриц, – Скорцени с неподдельной теплотой сжал руку адъютанта. – Я едва смел надеяться на то, что все получится. Устал?

– Очень. Но ради Маренн и Джилл я сделал бы еще не то…

– А как Джилл? – осведомился Науйокс. – Как ее голова? Надеюсь, все-таки не так серьезно?

– Ей стало лучше. И она, к большой нашей радости, смогла идти сама. Иначе пришлось бы очень туго. Маренн, конечно, волновалась, что такой переход не пройдет для Джилл бесследно. Что делать – другого выхода не было. Русские пришли в Шарите. Так что нам пришлось пойти на хитрости, а потом просто сбежать, воспользовавшись непогодой. Джилл вела себя молодцом. Но все время плачет о Ральфе…

– Надо думать. Я с радостью дал бы тебе отдохнуть…

– Я понимаю, Отто. Только побреюсь – и я готов.

Пока Раух приводил себя в порядок, Скорцени переговорил с Науйоксом. Прежде чем приступить к осуществлению плана, надо было сделать первый, очень важный шаг. Выкупить себе свободу, принеся жертву, которая давно уже была намечена, – обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер. Его не предполагалось брать с собой в «голубой экспресс», который доставит их к станции новой жизни. Он будет тем, кто перед всем миром будет отвечать за деятельность СС. Для Кальтенбруннера наступило время расплаты. Вот во что ему обойдется конфликт с Шелленбергом. Его просто вычеркнули из списков тех, кто, скрывшись за его спиной, уютно расположится в ближайшем будущем на заранее обустроенных ранчо Южной Америки в ожидании лучших времен, ни в чем не зная нужды и потихоньку, конспиративно, будет продолжать свою деятельность. А Кальтенбруннера повесят. За них за всех. Так решил Вальтер Шелленберг. Он не простил Кальтенбруннеру притеснений, которые ему пришлось терпеть от шефа СД в последние годы. К тому же толку от Кальтенбруннера мало, он туповат и труслив, а потому – опасен. Он мог предать, а значит, от него надо избавляться. Такой балласт обычно сбрасывают в первую очередь с тонущего корабля. Игра, которая вот-вот должна начаться, – не для него. Он просто запутается в ней и запутает всех остальных. Скорцени не сомневался, что единственная цель Кальтенбруннера состояла в том, чтобы украсть припрятанные в горах сокровища и документы и за них выкупить свободу, почтительность и комфорт, предав всех остальных. Этого нельзя допустить. Итак, решение было принято давно. Теперь надо его исполнять. Науйокс отправится к Кальтенбруннеру и позаботится о том, чтобы американцы вовремя обнаружили его. Тем более что сдаваться в плен вдвоем им нельзя. Два высокопоставленных офицера Шестого Управления – это вызовет подозрения. Надо действовать поодиночке. Так вернее. Каждый рассчитывает на себя. Надо прорваться, а там… Там встретимся.