С противоположного конца коридора до нее донесся чей-то голос. Человек говорил с явным французским акцентом. Его кто-то перебил. Дрю не смогла разобрать слов. Дверь приглушала звуки.

«Григорий, должно быть, сейчас там», — подумала она.

Дома она поняла, что не хочет ужинать. Дрю открыла банку маслин, налила фужер вина и свернулась калачиком в углу большого старого дивана. Открыв сборник поэзии Виктора Ельсина, она прочитала короткое предисловие Григория Солодина, в котором он рассказывал читателю о тех трудных решениях, которые пришлось принять при переводе стихов на английский язык. Желая сохранить образность и богатство языка поэта, переводчик во многих случаях пожертвовал стихотворным размером оригинала. Дрю перевернула страницу, и ее охватил старый, ставший привычным страх, зародившийся еще в начальной школе и благодаря высокомерию Эрика прочно засевший в ее мозгу: «Поэзия — не для тебя. Ты ничего не смыслишь в настоящей поэзии». Даже в колледже Дрю переживала из-за того, что может неправильно понять стих и сказать на занятии какую-нибудь глупость.

К своему удивлению, она нашла эти стихи простыми и восхитительными. Некоторые из них были как песенки, маленькие частушки, звучные и радостные. Другие — гораздо длиннее. Они носили иногда символический, иногда романтический характер, но в обоих случаях смысл их был Дрю понятен.

Одно стихотворение ей так понравилось, что она переписала его в свой блокнот:

Дрю понравилась чувственность этого стихотворения, мир природы и двое влюбленных, запечатленных на ее фоне. Скрытый эротизм, завуалированный под поверхностно-невинной символикой, восхищал ее. Несмотря на превратности судьбы, Дрю еще верила в любовь. Ее неудачное замужество было следствием девичьего романтизма, порожденного двумя годами влюбленности: страстные ночи и долгие рассветы вдвоем, любовные записки, вложенные в книгу и подсунутые под дверь, замученный звонками телефон, бурные примирения и наконец, после помолвки с Эриком, осознание того, что теперь она может не скрывать своей любви, а наоборот — открыто демонстрировать ее, сверкая колечком с бриллиантом на пальце.

Вспоминая свое поведение в тот период жизни, Дрю заливалась румянцем стыда. Ей казалось, что обручальное колечко заставляет людей по-другому смотреть на нее, воспринимать молоденькую девушку с большим уважением, как личность, достойную быть любимой. Родители поддержали ее в намерении выйти замуж за Эрика. До этого они никогда по-настоящему не уважали ее мнение, будь то желание изучать историю искусств вместо чего-нибудь «практичного» или согласие работать в художественной галерее, название которой никому ничего не говорило. Как здорово было на праздновании помолвки! На ней была нарядная голубая юбка и идеально сочетающийся с ней топик с воротом, как будто скопированным с бушлата. Она сама себе казалась девушкой, пришедшей из старого доброго кинофильма, — счастливая, молодая и нарядно одетая. Волосы коротко острижены. Наконец-то она сумела принять правильное решение.

Дрю постаралась отогнать от себя непрошеные мысли. Как бы сложилась ее жизнь, не разведись она с Эриком? У нее, вполне возможно, был бы сейчас ребенок, даже двое детей. Они бы росли вместе и не чувствовали себя одинокими и склонными к самоанализу интровертами, как их мама. Ее шансы родить ребенка уменьшаются с каждым годом. Сколько еще лет пройдет, прежде чем они станут равны нулю?

Такова цена, которую она вынуждена платить за романтические взгляды на любовь. Ей хотелось создать новую семью, но на этот раз с человеком, полностью отвечающим ее представлениям о партнерстве в браке. Иногда, анализируя свое поведение, Дрю с ужасом понимала, что на самом деле уклоняется от принятия решения. Вернее, увиливая от активных поисков подходящего мужчины, она уже приняла решение. Фактически, перестав действовать, Дрю подсознательно утратила надежду на чудо и смирилась с одиночеством.

Инициатива Джен с поиском ей жениха через Интернет не имела ни малейших шансов на успех. Дрю в достаточной степени надоели нестерпимо длинные свидания в суши-барах, ирландских пабах и ресторанах с азиатской кухней. Мужчины удивленно смеялись и чувствовали себя не в своей тарелке, когда она увлеченно рассказывала им о своих любимых картинах и фильмах из гарвардского киноархива. Эти мужчины предпочитали жевательную резинку, клали ногу на ногу и в свободное время играли со своими мобильными телефонами…

«Прекрати!» — как обычно, отогнала она неприятные мысли.

Снова взяв лежащую на коленях книгу, Дрю прочла вслух несколько стихотворений. Они были размещены здесь в хронологическом порядке. По мере чтения она заметила, что тон стихов начинает меняться. Сентиментальность осталась, но появились ностальгия, иногда вдумчивая, иногда меланхоличная. Дрю понимала, что это всего лишь перевод, что на русском языке эти стихи звучат по-другому. Благодаря Григорию Солодину поэзия Виктора Ельсина стала доступна ее пониманию. Эта мысль почему-то растрогала Дрю.

В ее представлении работа переводчика была в чем-то сродни ее работе. То же самое одиночество, когда ты предоставлена самой себе и ищешь необходимую информацию в библиотеке или по Интернету. Конечно, Григорий Солодин мог консультироваться с другими людьми, показывать свои переводы в процессе работы над ними, обсуждать то, что получилось, но в любом случае его переводы, сделанные с искренней любовью и тщательностью, оставались творением только его сердца и таланта, сколько бы людей ни подключались к работе над ними. Дрю знала это из собственного опыта. Как и в случае с Григорием Солодиным, ее работа, оставаясь неблагодарной и незаметной для большинства, была в то же время крайне необходимой. Оба они несли людям красоту. Конечно, труд Григория Солодина предполагал настоящий талан, а ей хватало одного лишь терпения, но общими были аккуратность и сосредоточенность, граничащая с переходящей в одержимость любовью.

Размышляя над этим, Дрю почувствовала себя лучше, не так одиноко. Она сидела на диване, скрестив ноги по-турецки, и думала о том, что на свете есть люди, которые находят радость в маленьких, сугубо личных занятиях и тихом существовании, люди, живущие не только происходящими вокруг событиями, но и собственными мыслями. Приверженность к работе и искусству есть проявление глубокой веры в причастность к бытию. Джен, Стефан и Кейт правы, когда говорят, что она слишком занята своими книгами и собственными мыслями. Ну и что! Внутренний мир богаче реальности, он постоянно развивается и полон возможностей, недоступных в материальном мире.

Зима 1951 года. Лунный свет отбрасывал на мостовую огромные, кажущиеся нереально искаженными тени от зданий, что окружали площадь. Нина чувствовала, как они нависают над ней, давят на нее. Дрожа от холода, она шла к зданию Большого театра. Вокруг и внутри театра было полным-полно чекистов. У входа дежурили люди, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками. Хотя Нина была знаменитостью, ее тоже остановили, проверили пропуск, долго рассматривали фотографию и только потом пропустили. Посты находились практически в каждом проходе. Только предъявив пропуск, артисты могли попасть в раздевалку, гримерную, ванную комнату и даже пройти на сцену. Во время представления маленькие корочки пропусков засовывались куда-нибудь под костюм, и балеринам оставалось только надеяться, что во время танца они не выскользнут и не потеряются.