Простого решения здесь не существует. Наблюдая толкотню визжащих малышей, я чувствую, как меня накрывает волна жалости к рыжему мальчику, который должен нести такое тяжкое бремя на своих хрупких плечах.

– Но одно все же я могу для него сделать, – говорит Генрих. – Ему уже шесть лет, он слишком долго прожил среди женщин. Нельзя, чтобы он вырос мягким и женственным. Ему пора полностью переходить под начало мужчин.

У меня еще сильнее сжимается сердце от боли за дитя, потерявшее мать при рождении. Теперь это замкнутый мальчик, который редко улыбается, все время помня о своем высоком положении и предназначенной ему великой судьбе. Я решаю обязательно подобрать для него душевного и внимательного наставника, который будет добр с принцем и привьет ему любовь к учению.

В последующие недели несколько ученых мужей рассматриваются для приглашения на эту выгодную должность. Король позволил мне присутствовать во время его бесед с ними, и после мы обсуждаем и сравниваем достоинства каждого из них.

– Каково ваше мнение, Кэт? – спрашивает король.

– Я думаю, что выбор лежит между двумя, сир. Доктор Ричард Кокс и доктор Джон Чик оба хороши.

Он смотрит на меня с недоверием:

– Но они оба из Кембриджа, Кэт. А Кембридж, боюсь, кишит людьми, которые имеют крайне реформистские взгляды или даже разделяют мерзкие догматы Мартина Лютера. Вы считаете, что доктор Кокс и доктор Чик свободны от этой еретической заразы?

Втайне я надеюсь, что нет, но, конечно, не смею об этом сказать. Я это в них подозреваю. Как говорит король, Кембридж кишит такими людьми.

– Ничего об этом не знаю, сир, и, разумеется, никогда не слышала чего-либо дурного об этих блестящих ученых. Я бы не вызвала их сюда, если бы у меня были подобные опасения.

– Тогда я положусь на ваше суждение, Кэт, – говорит он, лаская мою щеку своим пухлым пальцем с кольцом.

– И я уверена, сир, что вы не пожалеете. Ученая репутация этих мужей такова, что мы не можем упустить подобной возможности.

– Совершенно верно, Кэт! – поддерживает он. – Я нанимаю их двоих.

Я мысленно себя поздравляю. Но если бы он вдруг заподозрил… Страшно даже представить, каковы были бы последствия. Я бы, конечно, все отрицала.

Затем мы проводим несколько приятных часов с доктором Коксом и доктором Чиком, составляя программу, которой будет следовать принц. Решено вначале делать упор на чтение, письмо, математику, теологию, грамматику и астрологию. Эдуард – смышленый ребенок, и я уверена, что он быстро станет делать успехи и радовать своего батюшку. Кроме того, я, к своему облегчению, узнаю, что оба его наставника предпочитают лаской, а не битьем прививать детям любовь к наукам.

Также я питаю тайную надежду, что принца еще кое-чему научат, вне королевского ведома. Что эти славные мужи сочтут долгом совести исподволь внушить юному Эдуарду, что, помимо официально одобренных церковью Англии, есть и другие пути к Господу.

Сегодня чудесный свежий осенний день, и мы плывем вдоль по Темзе из Дорсет-Хауса в Гринвич-Палас. Утреннее солнце залило Лондон золотым сиянием, шпили сотен церквей благоговейно указывают вверх, в небеса. К счастью, на реке не так чувствуется городская вонь. Город величественно встает из-за широких берегов. С реки открывается лучший вид на Лондон.

Я еду в королевский дворец на встречу с самой королевой и трепещу от нетерпения и тревоги. Боюсь, что орлиный взор моей матушки, которая ждет нас во дворце, не пропустит ни единого огреха по части манер и осанки.

Мы с миссис Эллен сидим в открытой кабине роскошной лодки моих родителей. Мы обе безуспешно пытаемся удержаться на тугих подушках флорентийского бархата, пока лодка качается как пьяная, борясь с сильным течением. Над нами деревянный навес с голубыми атласными занавесками, которые сегодня откинуты, дабы мы могли насладиться свежим ветерком. Я бы лучше села на скамью с гребцами, чтобы опустить руки в воду, но я ведь дочка маркиза, так что об этом не может быть и речи. Мы с миссис Эллен нарядились в свои лучшие туалеты. Она говорит, что меня очень красит мое шелковое парадное платье цвета шалфея с нарукавниками из куницы и в тон ему французский капор с золотой тесьмой, но лиф затянут так туго, а бархатный шлейф так тяжел, а ветер вот-вот сорвет у меня с головы капор, в который я отчаянно вцепилась… Няня одета в простое платье дорогого черного шелка.

Несмотря на все неудобства, я так счастлива, ибо королева, освободившись наконец от тяжкого бремени регентства, которое она несла, пока король уезжал воевать с французами, нашла время, чтобы поговорить со мной в связи с моим дальнейшим образованием, и предложила матушке привести меня во дворец.

Пройдя пять миль вниз по Темзе, мы видим длинный Гринвич-Палас: крутые крыши и фасад ярко-красного кирпича, обращенный к реке. Потрясающее зрелище. Я глазею на высокие башни, бесконечные ряды блистающих эркеров, отражающих сияние солнца, пораженная их величием. Это поистине изумительное место.

Мы поднимаемся по ступеням королевского дворца. Камердинер в красной ливрее, расшитой инициалами «ГК»[7], провожает нас в личные королевские покои. Нас окружает невообразимая роскошь: живописные, благоухающие сады, водопады, тенистые беседки, расписные ограды и шесты для геральдических зверей, окружающие ухоженные цветочные клумбы, длинные галереи с мраморными статуями древних богов и богинь, чудесными портретами и картами в рамах, величественные парадные залы с итальянскими гобеленами и турецкими коврами – я не в состоянии охватить всего, мне не верится, что все это великолепие существует на самом деле. Повсюду блистают драгоценные камни, толпы вельмож в своих пышных павлиньих нарядах теснятся по сторонам, надеясь ухватить хоть взгляд, хоть слово или – что ценится выше всего – снискать милость короля, моего внучатого дяди.

Дворец вообще полон народу. Многие с надеждой ожидают в приемных или поспешают по важным поручениям. У каждой двери стоят стражи в бело-зеленых тюдоровских ливреях. Задумчивые или хмурые люди в длинных, отороченных мехом одеждах и черных шляпах ведут серьезный разговор и недовольно расступаются, чтобы дать нам дорогу. Церковники в своих черных рясах тащат охапки пергаментных свитков или увесистые тома. Шныряют мальчишки, у которых, вероятно, нет повода здесь находиться. Время от времени надменно проплывет модно одетая дама в сопровождении служанки.

Одна вещь особенно меня занимает, пока мы торопимся вслед за камердинером. Я замечаю, что во всех дворах кто-то нарисовал по стенам через равные промежутки красные кресты.

– Для чего это сделано, сэр? – спрашиваю я нашего проводника.

Ухмыльнувшись, он поясняет:

– Миледи, это сделано в надежде, что никто не осмелится помочиться на такой священный символ.

Чувствую, как мои щеки вспыхивают огнем. Я сожалею, что не придержала язык, особенно потому, что мы уже достигли королевских покоев и от королевы нас отделяет всего одна или две двери.

Камердинер вводит нас в приемную королевы Екатерины, где еще больше людей, желающих подать петицию, попросить протекции или просто поглазеть на ее величество, если вдруг она явится сюда. Протиснувшись сквозь толпу и распахнув дальнюю дверь с резным цветочным орнаментом, наш спутник сообщает, что только избранным разрешается проникать из этой комнаты в личные покои. До чего же удивительно, что мне, скромному ребенку, оказана бóльшая честь, чем всем этим важным дамам и господам, которые с завистью наблюдают за мной.

За нами закрывается большая дверь. В дальнем конце просторной, украшенной цветами комнаты, на престоле, под балдахином с коронами, стоит трон, покрытый красным бархатом. На троне сидит королева Екатерина, а по обе стороны от нее стоят ее фрейлины. Среди них я замечаю матушку, высокую и надменную, в платье малинового атласа с золотой нитью. Я чувствую, как ее орлиный взор впивается в меня, принуждая держаться с достоинством, подобающим моему положению. Сделав серьезную мину и потупив глаза, я приближаюсь к трону со всей грацией, на которую только способна, затем берусь за юбки и исполняю идеальный реверанс, кротко склонив голову. Миссис Эллен следует позади в нескольких шагах.