— За какой подвиг? — хмыкнула я. — Может за то, что он вступил с Великим Магистром в бой и победил её? Такого не было. Госпожа Великий Магистр находилась в анабиозе и не могла оказать никакого сопротивления. Кроме того, разве мы находимся с Орденом в состоянии войны? Кажется, мы заключили мирное соглашение, не так ли? А теперь из-за действий этого бойца наши отношения с Орденом снова могут обостриться. Вряд ли они будут благодарны нам за то, что мы подняли руку на Великого Магистра, пусть и находящегося в необратимом анабиозе. Не исключаю, что это приведёт к продолжению нашего конфликта.

— Я не думаю, что они пожелают продолжения войны, — сказал Каспар. — Они не в состоянии её вести, потому что слишком измотаны. Кроме того, ещё не все последователи Октавиана найдены и уничтожены. Мы обезглавили его шайку, но её члены будут нам мстить, а это значит, что в ближайшее время Ордену будет не до войны с «Авророй».

— В ближайшее время, может быть, им будет и не до войны с нами, — сказала я. — А потом? Кто знает! Нет, наградить твоего бойца за этот поступок я не могу. Десять суток ареста — это минимум, что я могу дать ему за это. Возможно, Орден, узнав, что он сделал, может потребовать для него ещё более сурового наказания. Во всяком случае, из-за его чрезмерного рвения у нас появилась новая головная боль — как утрясти эту ситуацию с Орденом? Итак, дружок, десять суток. — Я похлопала бойца по плечу. — Разве был приказ уничтожать Великого Магистра? Нет, не было. Это значит, что тебе не следовало поднимать на неё руку. Не обижайся.

Что получили участники операции «Египетская мумия», за исключением бойца, отрубившего голову Великому Магистру? Благодарность и трёхдневный отпуск. У всех было ощущение, что война кончилась, но предстояло ещё выследить и обезвредить остатки «Истинного Ордена».

Гриша лежал, как пришпиленная коллекционная бабочка, с раскинутыми крыльями. Спицы и пластины ортопедического аппарата поблёскивали в голубоватом свете ночника. Он лежал с закрытыми глазами, но Карину почуял, вероятно, ещё издалека. Не открывая глаз, он улыбнулся и сказал:

— Привет, пуговка.

У Карины тряслись губы, а в глазах стояли слёзы. Гриша открыл глаза и долго в молчании смотрел на неё, потом проговорил тихо и огорчённо:

— Я же говорил тебе, что не надо. Что, на гематогене сидишь?..

— Ага, — вздохнула Карина, вытирая слёзы. — Но это ничего, ты не переживай… Всё уже почти нормально.

Рука Гриши поползла по одеялу к Карине, приподнялась. Карина подсела к нему и сжала её. Сколько она ни вытирала слёзы, они всё равно набегали ей на глаза.

— Доктор сказала, что всё будет хорошо, ты поправишься.

Он улыбнулся.

— Обязательно, пуговка.

— Я буду к тебе приходить каждый день, — пообещала Карина.

При этом она совершенно не думала о том, разрешу ли я ей это, а Гриша, конечно, подумал. Наши с ним взгляды встретились. Он понял всё, что я хотела сказать, и я тоже поняла всё, что хотел ответить он. Карина не заметила нашего молчаливого разговора: она поглаживала руку Гриши.

Идея о том, какими должны быть похороны Эйне, окончательно оформилась. Я сделала все необходимые распоряжения.

Юля высказала предложение, чтобы Эйне было посмертно присвоено членство в «Авроре», но я отклонила его. Зачем это делать посмертно, против её воли, если при жизни она не принадлежала к «Авроре»? У меня была другая мысль.

На холодный и суровый фьорд мы с Кариной прибыли ещё до рассвета. В небе ещё были видны звёзды, а его восточный край только начинал желтеть. На скалистой круче была выдолблена могила, гора камней возвышалась рядом. Дул холодный бриз, бухта фьорда была погружена во мрак и представляла собой неуклюжую кучу тёмных холмов, сгрудившихся у воды. Старая одинокая сосна неподалёку была как будто нарисована чёрной краской на фоне тёмно-синего неба.

— Тут как-то жутковато, мамуля, — пробормотала Карина, поёживаясь от предрассветного холода. В руках у неё был букетик цветов.

— Это пока темно, — сказала я. — А когда рассветёт, будет очень красиво. Это любимое место Эйне.

Рядом с кучей камней стояла каменная скульптура, изображавшая сидящую чёрную кошку. Карина подошла к ней и потрогала её изящное ухо.

— А это что?

— Вместо памятника, — сказала я. — Она будет охранять покой Эйне.

— А почему кошка?

— Эйне как-то сказала, что она — кошка, гуляющая сама по себе. Вот пусть на её могиле и будет кошка. Она даже чем-то её напоминает.

Карина, погладив изогнутую, длинную спину кошки, проговорила задумчиво:

— Красивая…

Вскоре после нашего прибытия четыре «волка» доставили гроб: их тёмные крылатые фигуры, несущие на верёвках продолговатый ящик, вырисовались на фоне неба. Гроб был осторожно опущен у могилы и повёрнут ножным концом на восток, крышку сняли и положили рядом. Карина боязливо пряталась за моим плечом.

— Что ты, куколка? — спросила я.

— Жутко…

Я обняла её за плечи.

— Бояться нечего, родная.

Рассвет набирал силу, небо светлело, звёзды блекли. В голубых сумерках стал виден мраморный овал лица Эйне и её сложенные на груди руки, а полуседые волосы серебрились. Её лицо было обращено к востоку, и первые лучи зари должны были осветить его. Кошка, навострив уши, вслушивалась в тишину.

Когда небо на востоке окрасилось в розовый цвет, я отдала «волкам» команду «смирно». Свет солнца должен был вот-вот брызнуть из-за горизонта, в посветлевшем воздухе была разлита резкая свежесть, а старая сосна начала приобретать свои обычные краски. Карина, переступая озябшими ногами и сжимая свой букетик, смотрела на рассвет.

И вот заря взорвалась. Густо-розовый свет озарил вытянутые фигуры «волков» и кучу камней, загорелся янтарём на стволе сосны, а шлифованная поверхность кошачьего изваяния заблестела, чем-то похожая на настоящую гладкую шёрстку. Спокойное лицо Эйне засияло, его мертвенная белизна проступила чётче, и казалось, что её глаза вот-вот откроются навстречу рассвету, но они были закрыты навек. Эйне была одета в её излюбленном стиле: на ней был новый чёрный кожаный костюм, а обута она была в самые высокие ботфорты, которые только удалось найти. Правда, костюм был надет не на голое тело: под жакетом была белая блузка с жёстким воротничком мужского фасона, а шов на шее был скрыт чёрным шёлковым шейным платком.

Заря была уже в разгаре, когда прибыли Оскар и Юля с букетами цветов. Юля кивнула Карине и встала рядом со мной, а Оскар подошёл к гробу и долго смотрел в лицо Эйне.

Я взяла Карину за руку.

— Пойдём, золотце.

Она робко повиновалась. Я подвела её к гробу и сказала:

— Положи ей свой букетик.

Карина положила букет на живот Эйне, чуть ниже её рук, а я, приподняв неподвижную мраморно-белую руку Эйне, положила под неё пачку сигарет с зажигалкой. Букет я передвинула чуть выше и прижала его второй её рукой. Руки не упали, а прочно лежали на сигаретах и букете: Эйне приняла наши прощальные подарки. Взглянув на Карину, я увидела, что она плачет. Она раньше не видела Эйне и совсем не знала её, но плакала просто так — оттого что ей было невыносимо грустно.

По моему знаку гроб закрыли, и «волки» спустили его в могилу. Камень за камнем начал падать на крышку. Карина плакала, а мои глаза были сухи, слёз не было, но в груди от этого невыносимо саднило. Карина стеснялась своих слёз и прятала их за платочком, но я сказала ей:

— Ничего, куколка, поплачь. И за меня тоже.

Могила была засыпана, и на месте ямы образовался холмик, рядом с которым сидела чёрная кошка и смотрела на рассвет. Никаких плит с надписями не было. По моей команде «волки» отсалютовали над могилой мечами, и я сделала это вместе с ними. Оскар и Юля возложили свои цветы. Никто никому не выражал соболезнований. Я, окинув взглядом фьорд, сказала Карине:

— Ну вот, смотри. Совсем не жутко, а очень даже красиво.