В замковом дворе загудел колокол: сигнал к отбою. Алекс сказал:

— Ладно, всем на боковую.

Все стали укладываться прямо на полу. Полагая, что койка принадлежит Алексу, я собралась было слезть на пол тоже, но он придавил моё плечо тяжёлой рукой. Я осталась сидеть, а он улёгся на пол.

Мне не оставалось ничего другого, как только устроиться на койке, подложив под голову мешочек с опилками, служивший подушкой.

Всё стихло.

Что стало с той девочкой? Может быть, её всё-таки сожрали шакалы, или убил кто-то из хищников, думала я. Перед глазами у меня стояло её залитое слезами личико и маленькие руки, вцепившиеся в заляпанного кровью плюшевого зайца, но я уже ничем не могла ей помочь. Мои зубы драли грязный матрас.

Алекс время от времени нюхал руку, на которой ещё держался запах с косынки Карины.

Через некоторое время я услышала кряхтение. Кажется, это была Виктория. Она никак не могла найти удобной позы и ворочалась на каменном полу, чем вызвала недовольство Дария.

— Тихо ты, хватит вертеться, — зашептал он сердито. — Спать не даёшь…

— Тело ноет, — пожаловалась та.

— У всех ноет, — ответил Дарий. — Но все молчат и не мешают соседям спать.

Виктория на какое-то время стихла, но потом снова начала покряхтывать. Не вытерпев, я слезла с койки, присела возле неё и тронула за плечо.

— Иди, ложись на койку, — сказала я шёпотом. — Там тебе будет удобнее.

Она приподняла голову. В сумраке на меня уставились два водянисто-серых изумлённых глаза.

— Аврора?..

— Нет, папа Римский, — усмехнулась я. — Иди, говорю.

Она недоуменно заморгала.

— А как же ты?

— На полу посплю, — сказала я.

Виктория начала отказываться, но я настояла. В итоге она заняла койку, а я улеглась на холодном каменном полу.

Камень был не самым удобным ложем, но зато стихло кряхтение Виктории.

Холодное тело осталось на холодном полу, под мраком каменных сводов, но жизнь в нём не замерла. Взгляд рассекал пространство, мчался над морской гладью к огням башен из бетона и пластика. Беззвучный крик взорвался в небе, и его услышали те, кто должен был услышать.

«Я в Кэльдбеорге!»

— Встать! Руки за голову, локти в стену!

Я слышала эту команду в течение пяти лет бессчётное количество раз. Она означала, что настало время кормёжки. В двери камеры открывалась небольшая дополнительная дверца, в которую задвигалась клетка с кроликами. После того, как маленькая дверца закрывалась, можно было отойти от стены и приступить к еде.

Команда была исполнена узниками быстро и привычно. Я сделала это почти синхронно с ними, с удивлением обнаружив, что выработавшийся за пятилетний срок рефлекс ещё не забылся.

Кроликов было двенадцать.

— Что же это? — сказала Лавиния, пересчитав животных. — Здесь на шестерых, а нас теперь семеро — вместе с Авророй. Они там что, считать разучились?

Я сказала:

— Я не голодна. Меня можно не брать в расчёт.

Лавиния пожала плечами.

— Ну, как хочешь.

Все взяли себе двух кроликов: сначала Алекс, потом Дарий, Франц, Лавиния. Последними взяли себе пищу Виктория и Гайус. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как их голодные пасти впиваются в тёплых пушистых зверьков и тянут из них хоть и малопитательную, но живую кровь.

— Аврора, — услышала я тихий голос и открыла глаза.

Передо мной сидела на корточках невзрачная Виктория, протягивая мне кролика. Её окровавленные зубы были обнажены в смущённой улыбке.

— На, поешь. Нельзя же совсем голодом-то.

Сначала я не поняла: откуда взялся лишний кролик? А в следующую секунду сообразила, что Виктория делилась со мной своим пайком. В её глазах я прочла благодарность за то, что я уступила ей койку минувшей ночью.

— Спасибо, Виктория, — сказала я. — Но я правда не хочу. Пей сама.

— Бери, раз предлагают, — раздался голос Алекса. — Это от всего сердца. Или брезгуешь? Всё равно ничего другого здесь не дают.

Одного кролика он уже высосал — тушка лежала у его ног. Второго, ещё живого, он держал в руке и поглаживал. Я сказала:

— Я не брезгую. Я пять лет жила на этом.

— Тогда бери, — ответил он.

Я взяла кролика. Виктория простодушно улыбнулась, кивнула и отползла на своё место. Мне стало неловко оттого, что я хотела отказаться от её подношения. Раздвинув пальцами шерсть, я вонзила зубы в горячую плоть.

Четыре дня я провела в битком набитой камере, питаясь кроличьей кровью. Молчаливо, не сговариваясь, то один, то другой из сокамерников делился со мной своим пайком. А то и двое сразу отдавали мне по кролику.

Флегматичный и с виду чванливый Франц сказал, глядя в пространство из-под полуопущенных век:

— Могу сказать лишь одно: твой захват был запланированной операцией, преследующая определённые цели. Наиболее вероятная цель — то, что Орден, держа тебя в заложниках, может оказывать давление на «Аврору». Выражаясь шахматной терминологией, ты — король, Джулия — ферзь, а мы — взятые пешки. Захватив тебя, Орден поставил «Авроре» мат и может теперь предъявлять ей какие угодно требования. Как это ни печально, эта партия «Авророй» проиграна.

— Рано ещё говорить, кто проиграл, а кто выиграл, — отрезал Алекс.

— К сожалению, мой юный друг, положение, сложившееся на доске, весьма неутешительно, — ответил Франц ровным, меланхоличным тоном, задумчиво поглаживая голову. — Плачь не плачь, факт — вещь упрямая. А факты таковы, что Аврора находится в застенках Ордена, и спасти её может только чудо. А сейчас позвольте мне завершить начатую мной партию.

И Франц закрыл глаза, отрешившись от всего окружающего. Никаких шахмат в камере не было: Франц играл в уме. Иногда его веки приподнимались, а губы шевелились, а временами он впадал в подобие транса, и тогда со стороны казалось, что он вообще умер.

— Наш Франц — чокнутый парень, — сообщил мне шёпотом Дарий. — Я никогда не понимал тех, кто играет в шахматы сам с собой, но Франц пошёл дальше. Он играет в уме! Сам себе ставит маты воображаемыми фигурами на представленной доске. Уж не знаю, как он умудряется держать перед собой эту картинку. Одним словом — чудак.

Я сунула руку за пазуху. Косыночка Карины была на месте. Странно было ощущать её дивный запах в этом отвратительном месте: никто из здешних обитателей не мог так пахнуть. Мне до боли в сердце хотелось её снова увидеть и прижать к себе, и меня обожгло отчаянное желание выжить, выбраться во что бы то ни стало, даже если для этого придётся сравнять это место с землёй.

Стул, на котором я сидела, стоял посередине сумрачной квадратной комнаты. На полу горела свеча. Со мной в комнате было ещё двое. Лиц их было не видно: пламя свечи освещало их со спины.

— Ты попалась, Аврора, — сказал один. — Теперь ты наша.

— И ты получишь за всё, — сказал второй.

Зажужжала машинка — маленькая, на батарейках, и с моей головы посыпались пряди волос. Мои руки были связаны за спинкой стула, но это было излишней мерой: я и так была слишком слаба, чтобы сопротивляться.

— Сейчас мы тебя приведём в надлежащий вид…

Машинка двигалась от лба вверх, а тот, кто орудовал ею, стоял у меня за спиной. Он грубо взял меня за нижнюю челюсть и наклонил мне голову набок, и машинка зажужжала вверх по виску.

— Вспоминаешь? Ты пять лет ходила с такой причёской.

Машинка переместилась на второй висок, а потом защекотала мне шею и затылок. По моей голове прошлась чья-то ладонь.

— Так-то лучше! Как здесь и положено. Ну вот, можно приступить и к основной процедуре.

Первый удар опрокинул меня вместе со стулом на пол. Я ударилась затылком о каменный пол. Мне не дали подняться: удары посыпались на меня со всех сторон. Били в живот, по почкам, по голове. Били, пока не запыхались. А потом, выгнув мне спину, меня ударили в поясницу. Помимо моей воли у меня за спиной раскрылись крылья. Меня опрокинули на спину и стали топтаться сапогами на белоснежных перьях. Слышался хруст.