Невыносимо всё время стоять прямо, с приподнятой головой, но именно так желал надзиратель, чтоб мы стояли.

— А не будете стоять как следует, вообще пайка лишим, — грозил он.

Но он не всегда смотрел за нами, иногда отлучался, и тогда мы ненадолго расслаблялись. Но он возвращался и начинал покрикивать:

— Так, куда осанка девалась? Голову как держим? Не прислоняться!!!

Мы задирали головы, изнемогая, и каждый из нас желал смерти нашему мучителю.

Изредка, оставаясь одни, мы перешёптывались, придумывая для него способы казни.

— Я бы вспорол ему живому брюхо и ме-е-едленно вытягивал бы из него кишки, — мечтал Каспар.

— А я… А я бы залила ему в глотку кипящее масло, — поделилась Пандора. — Так, чтобы оно сразу лилось в желудок, поджаривая его потроха.

— Садисты вы, — усмехнулся Цезарь. — Я бы просто положил его на плаху, взял топор и хрясь! — отрубил бы его куриную башку. Незамысловато и эффективно.

— Нет, надо, чтобы он помучился, — подала голос Лира. Она еле говорила от усталости, и её голос был чуть громче шелеста листвы. — А я бы, ребята, сначала сняла бы с него скальп, посыпала бы его голову солью… Потом я бы стала выжигать раскалённым железом ему глаза… Вырвала бы все зубы без наркоза… Отрезала бы язык… Отхватила бы большим ножом его яйца…

Из колодцев мужчин послышалось:

— Уй…

— Эх…

— Да, — продолжала Лира чуть слышно. — Потом засунула бы его яйца ему в рот, сломала бы все пальцы и вырезала бы у него, ещё живого, сердце!..

— Вот это казнь, — восхитился Каспар. — Лира, ты просто мастер пыток. Вот это я понимаю, смак… Ребята, согласитесь, Лира придумала самую лучшую казнь.

Мы охотно согласились, только сама Лира что-то больше не подавала голоса. Пандора позвала обеспокоенно:

— Дорогая, с тобой там всё в порядке? Ты там не в обмороке? Поговори с нами!.. Скажи что-нибудь, родная! Если тебе плохо, мы зашумим, будем звать доктора!

Послышался тихий, измученный голос Лиры:

— Я в порядке… Просто что-то голова кружится немного. Это, наверно, от усталости.

— Это от голода, — с уверенностью сказал Цезарь. — У меня самого, если честно, ноги подкашиваются. Эх, сейчас бы кровушки литрика два! Пусть хотя бы кроличьей… Но вволю!

— Ох, не говори, меня мутит, — простонала Пандора.

— Слушайте, — сказал вдруг Каспар. — А Аврора у нас казнь не придумывала. Аврора, а ты бы как его урыла?

— Всё, ребята, баста, — отозвалась я. — Хватит об этом. У меня башка раскалывается.

— Тоже от голода, — сказал Цезарь. — Ох, ну что за изверги! Я начинаю с вами соглашаться…

— Насчёт чего? — спросил Каспар.

— Чтоб его помучить.

— А ну-ка, ну-ка!.. Как бы ты его?

— Ну-у… Сначала я бы отрубил ему ноги.

— Так, неплохо.

— Потом я отрубил бы ему руки.

— Гм, а дальше?

— А что дальше? Потом — башку его куриную, и всё тут!..

Каспар вздохнул.

— Тебе бы всё только топором махать… Это как-то не очень изощрённо, как девчонки придумали.

Наши разговоры были прерваны звуком приближающихся шагов. Подумав, что это возвращался наш мучитель, мы кое-как подобрались — выпрямили спины, подтянули животы, подняли подбородки, ноги поставили вместе. Но поступь была не его. Она была лёгкая, быстрая, до боли знакомая и любимая. А потом послышался тихий голос над колодцами:

— Это я… Как вы там, ребята?

— Док?!

— Да, мои дорогие, это я… Умоляю вас, тише.

— Док, — сказал Каспар, — мне это мерещится, или это правда вы?

— Правда, правда, — послышался тихий, серебристый смех.

— Вы — здесь?! Как вы сюда…

— Ш-ш! — шикнула док. — У меня мало времени. Я вам кое-что принесла. Кто из вас чувствует себя хуже всех?

— Это Лира, — сказала Пандора.

— Она, она, — подтвердил Цезарь. — Нам всем хреново, док, но ей хуже всех, это точно.

— Она у нас уже в обморок падала, — сообщила я.

Было слышно, как док перемещалась к колодцу Лиры.

— Мадемуазель Лира, вы меня слышите? Это доктор.

— А?.. — ответил слабый, как будто сонный голос Лиры. — Док? Вы здесь? Это не сон?

— Мадемуазель Лира, я сейчас просуну вам в яму трубочку. Сосите, пока я не скажу «стоп». Так, вот она… Берите. Нашли?

— Угу… Угу.

— Теперь сосите, только умоляю вас, ни слова.

Около минуты царило молчание, только иногда до нас доносились причмокивающие звуки. Потом док сказала:

— Стоп, мадемуазель… Всё. Оставьте и вашим друзьям.

— Док… — умоляла Лира, — я прошу вас… Можно ещё?

— Нет, всё, — ответила док строго, но с оттенком ласки. — Ваши друзья тоже голодны.

— Да, док, вы правы… Ребята, это кайф. Сейчас и вам дадут пососать.

— Что ты там такое пила? — изнывал Каспар. — Док, что там у вас?

Док сказала:

— Два с половиной литра крови… По пол-литра на каждого. Больше пронести не смогла.

Каспар прохрипел:

— Док, родная вы наша!.. Дайте, дайте скорее!

— Возьмите, друг мой, только не выпивайте всё, оставьте другим.

Ещё одна мучительная минута. У нас с Цезарем и Пандорой урчало в животах, и мы с нетерпением ждали, когда к нам в колодцы спустится благословенная трубочка. Каспар напился, вернее, выпил свою долю, и док вынула трубочку из его колодца. Пандора запросила:

— Мне, док, мне!..

Док дала ей трубочку. Потом, переместившись к колодцам, где стояли Цезарь и я, спросила:

— Ну, кому?

Великодушный Цезарь сказал мне:

— Пей, милая. Пей досыта, а мне оставь пару глоточков.

Я приникла к трубочке. Это было наслаждение. Мне с каждым глотком становилось лучше, я чувствовала прилив сил, проходила усталость и головная боль. Однако я остановилась: нужно было оставить и Цезарю. Я, оторвав рот от трубочки, спросила:

— Там ещё достаточно?

Док ответила:

— Можете сделать ещё пару глотков.

Я отпила и сказала:

— Всё… Цезарь, остальное тебе.

— Давайте…

Цезарь выпил остатки. Док Гермиона, вытянув трубочку, проговорила тихо и нерешительно возле его ямы:

— Цезарь… Я хотела вам сказать… Я вам очень благодарна за ваше… гм, гм, за ваш благородный порыв, и мне очень жаль, что всё так кончилось для вас… Не знаю, как сказать…

Её голос совсем сошёл на шёпот и смолк. Из ямы послышался хрипловатый ласковый голос Цезаря:

— Родная, не говори ничего. Если можешь, протяни сюда свои губки, моя сеньорита, а я как-нибудь дотянусь.

После секундного молчания док Гермиона ответила со звенящими в голосе, как кристаллы льда, нотками:

— По-моему, это немного слишком. Если вы думаете, что вам теперь всё можно, то вы ошибаетесь.

Она ушла, а Цезарь со стоном поник в своей яме. Каспар посмеивался:

— Что, норовистая попалась сеньорита?

— Да уж, с ней так нельзя, — вздохнул Цезарь.

— Что, получил щелчок по носу, герой-любовник? — не унимался Каспар. — Ты-то, наверно, привык, что девчонки сами тебе на шею вешаются, а? Ты их как орешки разгрызал, а эта не по зубам оказалась!

— Да если бы она была такая доступная, я бы к ней не смог так относиться, как я к ней отношусь, — прорычал в ответ Цезарь. — И всё равно эта сеньорита будет моя. Или она, или никто.

Срок нашего наказания был уже на исходе, когда однажды дверь моей камеры в изоляторе открылась, и я, жмурясь от яркого света, бившего мне в глаза, услышала:

— К тебе посетители, номер двадцать семь. Видно, важные персоны, потому что начальник тюрьмы велел тебя из изолятора достать, покормить, помыть и приодеть. На выход!

Я, пошатываясь, вышла.

— Ребята, — сказала я, обращаясь к четырём закрытым камерам. — Я посмотрю, кто там ко мне пришёл, и вернусь.

— Ладно, давай, — послышался голос Цезаря.

Я шикарно помылась горячей водой. Своим поведением я вряд ли заслужила свидания, но, видимо, это действительно были важные персоны, раз ради них меня вытащили из изолятора и старались придать мне божеский вид. Но кому я ещё могла быть нужна? А меня уже ждала одежда, вся с иголочки: штаны и куртка, как только что из-под швейной машины и гладильного пресса, новёхонькие сапоги, носочки. Вид этих беленьких носочков так меня поразил, что я долго смотрела на вещи, не веря, что всё это — мне.