Когда я вышла на улицу, уже начало светать. Почему Михаилу Борисовичу Серебрякову повезло? Во-первых, потому что я хотела есть — это спасло его от грабителей. Во-вторых, потому что в его крови был алкоголь — это спасло его от меня. А в-третьих, потому что у него была такая замечательная жена и очаровательная дочка. Это ни от чего его не спасло. Это — просто так.

Был тёплый майский вечер, во дворе цвела сирень, но мне было не до красот весенней природы: у меня уже третий день болела спина между лопаток, не давая мне спать и не утихая даже после еды. Как я ни выгибалась, я не могла найти такого положения, чтобы облегчить боль. Эта напасть вконец меня измучила, когда вернулся Оскар.

— Прости, что так надолго тебя оставил, дорогая, — сказал он, склоняясь надо мной. — Вижу, ты без меня тут не пропала. Молодец.

— Кормлюсь потихоньку, — сказала я.

— Скромная какая, — сказал он. — А вот у меня другая информация. Ходят слухи, что ты просто свирепствуешь. Причём специализируешься на… Как бы это сказать? На плохих людях. И попутно совершаешь благородные поступки. Кажется, у нас появился новый герой. Маленький ночной чистильщик, освобождающий общество от всяких подонков. Это ты так успокаиваешь свою душу, совестливая ты наша?

Я промолчала. Разговаривать не хотелось: болела спина.

— А почему лежим? — нахмурился Оскар, присаживаясь рядом. — Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь?

— У неё болит спина, — ответила за меня Аделаида. — Уже который день.

Оскар засиял улыбкой. Мне было непонятно, что он нашёл забавного в этом, а он, погладив меня между лопаток, сказал ласково:

— Детка, так это же крылышки просятся наружу. Ну-ка!

Он заставил меня встать на ноги и вдруг ударил меня в поясницу. За моей спиной раскинулись, топорща маховые перья, два огромных белых крыла, и Оскар с Аделаидой смотрели на меня с улыбкой.

— Подумать только: белые! — проговорил Оскар восхищённо и озадаченно.

— Это очень редкий цвет, дорогая, — сказала Аделаида.

— Редчайший, — согласился Оскар, поглаживая крылья пальцами и любуясь ими. — Я сразу почувствовал, когда увидел тебя, что ты необычная девочка, а теперь я в этом ещё прочнее убеждаюсь.

— Какие же они громоздкие, — сказала я. — Как вы их убираете?

— Это нетрудно, ты освоишь этот приём быстро.

Крылья могли исчезнуть по моему желанию, нужно было только сосредоточиться на их основаниях и приказать им исчезнуть. При этом они как бы втягивались в спину. Чтобы они появились, нужно было слегка напрячь плечи и приказать им появиться. Одежда не была для них помехой: появляясь и исчезая, они как бы проходили сквозь неё, не повреждая её. Это была самая загадочная часть моего тела.

Крылья были очень красивы, и мне не терпелось научиться летать. Я чувствовала их, как руки или ноги, могла ими шевелить, но это была непривычная пара конечностей, как будто лишняя, и поначалу я не могла скоординировать их движения с движениями других конечностей. Сосредотачиваясь на махах крыльями, я не могла пользоваться руками, а если начинала двигать ими, то крылья скрючивались и переставали махать.

— Это похоже на то, как человек учится играть на пианино двумя руками, — сказал Оскар. — Это требует определённого навыка, но навык можно выработать тренировками.

Тренировки проходили на крыше высотного дома. Сначала я училась правильно махать крыльями, стоя на крыше, потом тренировалась совмещать движение крыльями с движениями других частей тела, например, рук. На то, чтобы этому научиться, у меня ушёл примерно месяц. Через месяц упорных тренировок я могла махать крыльями и одновременно выполнять такой сложный вид деятельности, как письмо. Только после этого Оскар разрешил мне попробовать полететь по-настоящему — разумеется, под его присмотром.

Стоя на парапете с раскрытыми крыльями, я долго не решалась полететь. Я сосредотачивалась, сосредотачивалась… пока Оскар просто не столкнул меня с крыши. Падая, я сначала машинально раскинула руки, но они мне мешали, и я, обхватив ими себя за плечи, изо всех сил замахала крыльями. Размах у них был немалый, и я моментально почувствовала, что моё падение не только остановилось, но и перешло в подъём. Я держалась в воздухе, рывками поднимаясь вверх, и внутри у меня всё ликовало: я летела!

— Я лечу! — завопила я. — Оскар, у меня получается!

— Славно! — похвалил он. — Давай в том же духе!

Он тоже взлетел и стал учить меня маневрировать. Я почувствовала, что мне не хватает воздуха, и задышала лёгкими. Полёт требовал затраты немалых сил, и после первой тренировки я жутко проголодалась.

Я учились летать почти всё лето, и настоящим летуном стала только к августу. Я освоила не только обычный полёт, но и сверхскоростной, что было гораздо сложнее. Не обходилось и без географии. Оскар заставлял меня учить наизусть географические карты материков и отдельных стран, закрепляя их полётами над реальной местностью.

В сентябре я держала экзамен по всему, что мы прошли. Оскар дал мне задание проложить маршрут через двадцать пять городов мира, то есть, облететь их, причём сделать это рационально, не перескакивая из Америки в Европу и обратно. По оценке Оскара, я сдала этот экзамен весьма неплохо, и это означало «превосходно». Стиль моего учителя был таков, что он не расточал похвал и не превозносил свою ученицу до небес, и хорошие успехи обозначались в его устах словами «ну, так себе», отличные — «неплохо», а просто блестящие результаты по его системе расценивались как «весьма неплохие». Такая сдержанная манера хвалить очень стимулировала добиваться всё более и более высоких результатов в надежде услышать из уст учителя хотя бы раз слово «отлично». Но такого слова он не произносил.

Аделаида развлекалась тем, что рисовала на больших листах бумаги акварельными красками осенние листья, вырезала их и расклеивала по стенам комнат. Она милостиво позволила мне помогать ей, доверив мне вырезать листья. Это нужно было делать чрезвычайно аккуратно, используя маленькие маникюрные ножницы, и дело оказалось очень кропотливым, но нравилось мне. За этим занятием нас и застал Оскар.

— О, какая красота! — похвалил он, окидывая взглядом стены гостиной, пестревшие нашим творчеством.

— Вам нравится? — спросила Аделаида, польщённая его похвалой.

— Очень, очень красиво, — сказал Оскар. — Вы прирождённый художник, Аделаида. Листья как настоящие.

Если бы бледные щёки Аделаиды могли окрашиваться румянцем, она бы зарделась.

— О… Ну что вы, — пролепетала она. — Мой талант весьма скромен.

— Однако, я пришёл с важным сообщением для нашей юной подопечной, — сказал Оскар, пронзая меня взглядом, от которого меня невольно пробрал по коже мороз.

Он подошёл ко мне, положил руку мне на плечо и негромко, но торжественно проговорил:

— Детка, ты удостаиваешься права подать прошение о принятии тебя в Орден Железного Когтя.

Его слова отозвались во мне лёгким содроганием. До сих пор я могла только строить догадки относительно этого Ордена, и единственный вывод, к которому я пришла к настоящему моменту, был таков, что Орден был некой тайной организацией хищников, чем-то вроде масонской ложи. Каждый уважающий себя хищник должен был состоять в нём, и существование вне Ордена было сродни диссидентству. Разумеется, иного пути, кроме вступления в Орден, я для себя на данный момент не видела и втайне опасалась, что меня туда по каким-нибудь причинам не примут. Слова Оскара вызвали во мне массу чувств: волнение, страх, неуверенность, надежду, любопытство. Проницательно взглянув мне в глаза, он спросил:

— Волнуешься, детка?

Я лишь кивнула.

— Да, ты стоишь на очень важном рубеже, дорогая, — сказал Оскар. — До вступления в Орден ты, строго говоря, ещё не являешься одной из нас, а став его членом, ты по-настоящему вольёшься в наши ряды. Появление нового члена — большое событие для Ордена, весьма редкое, так как мы придерживаемся политики ограничения нашей численности. Нас не должно быть слишком много, иначе мы станем заметными. Итак, детка, настало время кое-что рассказать тебе об Ордене.