Макошин усмехнулся:

— Каждый из нас занимается своим делом. Мне даже приятно иметь вас всегда под рукой: сейчас без бодигара советскому человеку прямо-таки опасно ходить в Константинополь.

— На меня можешь положиться: в обиду не дам, — деланно добродушно произнес полицейский. И добавил: — Если, конечно, не угодишь в руки врангелевской контрразведки. За советскими они охотятся, даже премию обещают тому, кто выдаст или изловит.

— Спасибо за предупреждение. Век живи… А сколько премия-то?

— Смотря какая птичка попадется. За тебя я, например, и двух пиастров не дал бы: физиономия в дырках. Белые продырявили?

— Гораздо раньше: в Куликовской битве. А потом в Бородинском сражении добавили. Навешали крестов и списали вчистую.

Полицейский понимающе закивал головой: мол, слыхал, слыхал!

— А в большевики как попал?

— Да никак. Кому я нужен с перебитыми ребрами?

Полицейский снял фуражку, почесал в затылке.

— Я вот тоже оказался никому не нужным. А служил на корабле.

— Буду звать вас капудан-паша.

— Зови как хочешь. Последние константинопольские новости слыхал?

— Откуда мне? Я больше по санитарной части.

Полицейский надел фуражку, лицо сделалось жестким.

— Боюсь, не доберешься ты, да и твои друзья, до Константинополя. А если и доберешься, то не позавидую вам.

Макошин насторожился: этому типу что-то известно, чего не знали чекисты.

— Что так? — спросил он нарочито испуганно.

— А вот что: англичане решили весь ваш Центросоюз арестовать! Ну, всех из совдепии, красных.

И трудно было понять, шутит он или говорит всерьез.

— Почему? Мы с англичанами торгуем. Почти что друзья.

— Вы торгуете с англичанами, которые в Лондоне. А тут другие англичане, военные: с Лондоном не советуются, хватают вашего брата — в подвал на пытки, за решетку.

— Но должна же быть причина? Нельзя же ни за что ни про что?

— Причина? — полицейский зло рассмеялся. — Кемаль-паша готовится наступать на султана — вот тебе и причина!

— Ну а Центросоюз тут при чем?

Хитро сощурившись, полицейский погрозил Макошину пальцем:

— Слышал в своем полицейском участке: ваши сотрудники из Центросоюза готовят восстание в Константинополе, хотят установить там Советскую власть.

Макошин потер лоб.

— Так это же глупость! Турки сами установят то, что им захочется. Навоевались, хватит, пора за плуг…

— Это ты так рассуждаешь. Англичане рассуждают по-другому: раз человек из совдепии, значит, он большевик, хочет установить Советы на всей земле. Мировая революция! Может, вот ты и твои товарищи едете делать мировую революцию?

Можно было бы посмеяться над полицейским-политиканом, но Макошин вдруг почувствовал прямую угрозу. Он знал: все будет зависеть не от турецкой полиции, а от поведения англичан и французов. Они могут устроить любую провокацию, подкрепив ее фальшивками. Какими бы намерениями ни руководствовался полицейский, он, несомненно, был посвящен в затею англичан и теперь откровенно издевался над Макошиным: ведь Макошин и его товарищи, по сути, находились у него в руках. Макошина даже пот прошиб: залезли в ловушку… и на помощь рассчитывать не приходится. Если бы все случилось на берегу… Он окинул тревожным взглядом море и подумал: «Из этой воды можно и не выплыть…»

Пыл полицейского как-то сразу пропал. Он сделался даже дружелюбным. Произнес с веселой усмешкой:

— А ты не из пугливых. Слышал от знакомого человека: аллах сейчас за красных! Он почему-то недолюбливает англичан и французов.

— С каких это пор?

— Как только вы дали Кемалю двести килограммов золота в слитках и оружие. Тут и дураку понятно: аллах сделал своим орудием большевиков. Хвала аллаху, господу миров, веди нас по дороге прямой…

Макошин с изумлением слушал его: дурачится, что ли? Но полицейский, словно бы потеряв интерес к политическому разговору, стал всматриваться в горизонт. Ткнул пальцем в сгущающуюся тьму, из которой выкатывались взлохмаченные волны.

— Новый шторм идет!

Пароход закачался на крутых черных валах с седыми гривами. Хлынул холодный ливень.

Макошин спустился в каюту. Неужели их миссия окончится неудачей?.. Он не стал ничего рассказывать товарищам, чтоб не тревожить их понапрасну. Почему полицейский выложил Макошину о планах англичан? Запугать? Зачем? Поиздеваться? Или намеревался что-нибудь выведать? Поведение полицейского прямо-таки сбивало с толку. Этот грудастый, свирепый на вид полицейский вовсе не походил на болтуна или шутника. Судя по всему, он хорошо знал психологию и нравы англичан, знал и расстановку сил в их лагере, как бы мимоходом помянул Керзона, британского военного министра Черчилля — заклятых врагов Советской России… Да, тут было над чем поломать голову.

А «Решид-паша», пробиваясь сквозь кромешный мрак и ливни, все качался и качался на волнах, качался и день, и два, и три, неуклонно приближаясь к заветной цели.

Константинополь… Рим Востока. Сказочный город на семи буро-красных холмах: одной ногой стоит в Европе, в Румелии, другой — в Азии, в Анатолии. Пролив Босфор, как сабля из синей стали, разрубил страну на два континента. И только на фелюгах да на пароме можно перебраться с западного берега Босфора на восточный, из Европы в Азию, из Румелии в Анатолию, в район Ускюдар. Босфор с древнегреческого значит «коровий проход» — через него переправлялась Ио, превращенная в корову. Он кажется искусственным сооружением — каналом, и как-то забывается, что именно по нему в мифические времена плыли аргонавты из Эгейского моря в Черное, в Колхиду, за золотым руном. Крутые обрывистые берега, вода чистая, как слеза, на много метров просматриваются глубины, где лениво плавают рыбы. Кое-где дома подступают к воде.

Деловая жизнь, в общем-то, сосредоточена на европейском берегу. Эта часть города, в свою очередь, разрезана заливом Золотой Рог. А через залив переброшен знаменитый Галатский мост, почти сто метров ширины и полкилометра длины. В южном районе, собственно Стамбуле, — целое гнездо величественных серых мечетей, с куполами и темно-голубыми минаретами, и среди них великий храм — Айя-Софья. Неудержимый людской поток, поток экипажей переливается по мосту из южного района в Галату — самое бойкое место Константинополя.

Макошин затерялся в людском месиве. Ему нужно было пробраться в аристократический район Бейоглу, на холм Перы, так как он высадился не в главном порту, а в грузовом. Утро еще только занималось, а город кипел-бурлил. Турки в засаленных красных фесках, тюрбанах, чалмах, турчанки с темными вуалями на лицах, в траурных черных одеждах, армяне, евреи, болгары, греки, сербы; толпы нищих с тарелочками у мечетей, водоносы и торговцы фруктами, бесконечный крытый рынок, лавчонки, кофейни, харчевни, стаи желтых псов, грызущихся между собой, ревущие ослики; дворцы, древние крепостные стены и башни — все плыло мимо сознания Макошина. Его всегда почему-то манил Восток, с его экзотикой, непонятной жизнью, непонятными верованиями и причудливыми письменами.

Сурово-сосредоточенный, он неторопливо брел по улицам, пристально вглядываясь в лица встречных белогвардейских офицеров и солдат. В своей помятой шинели, в фуражке без кокарды, в сильно стоптанных сапогах, он ни у кого не вызывал интереса. Просто не существовал. Таких здесь было очень много, чтоб обращать на них внимание. Когда ветер распахивал шинель, на гимнастерке можно было видеть белый Георгиевский крестик. Константин Макошин находился здесь под собственной фамилией, имел подлинные бумаги, подтверждающие, что ушел он на фронт в 1915 году добровольно, был дважды ранен и контужен, награжден за доблесть и храбрость. Затем после продолжительного лечения освобожден от военной службы. Был солдат второго класса, инвалид, увечный воин. Кому нужен инвалид?

Он носил густую черную бороду, которая скрывала шрамы на лице. Борода придавала ему величественный вид. Рослый, бородатый, с гневно изломанными тонкими бровями и яростным взглядом темно-серых глаз — таким знали красноармейцы Макошина, лихого рубаку и прекрасного наездника.