Молодой доктор проверил неврологические параметры и предложил госпитализировать ребенка. Я спросил: каков прогноз?
Он ответил честно: «Не знаю». Сказал, что, хотя пока все относительно неплохо, за Вадиком нужно постоянно смотреть, буквально неотрывно.
Если вдруг будет ухудшение – немедленно ехать в Морозовскую или еще куда-то, где есть дежурные нейрохирурги, разбираться с возможной внутричерепной гематомой. Компьютерных томографов тогда почти нигде не имелось, и главным было непрестанное наблюдение.
– А у вас будут так смотреть? – спросил я.
Спасибо парню, он ответил честно:
– В выходные здесь только дежурные врачи. По одному на корпус. Невропатолог подойдет к нему в понедельник утром. А нейрохирургов у нас нет вообще.
После этого я написал расписку, что принимаю ответственность на себя, и забрал сына домой. Выяснив адрес Морозовской больницы, оставил машину под окном – обычно я отвозил ее на стоянку. Положил Вадьку на диван, включил неяркую лампу и стал ждать, время от времени проверяя фонариком реакцию его зрачков на свет или задавая какой-то вопрос.
Часам к одиннадцати пришла Катя, усталая, замученная, – она в то время уже была начальником отдела, самым молодым в министерстве.
Конечно, расстроилась новостям, но, убедившись, что все делается правильно, пошла спать – завтра ей предстоял не менее тяжелый день.
А я подумал, что, если б и мог кому передоверить дежурство, все равно бы не пошел спать. Как можно уйти, когда ответ о будущем твоего сына находится здесь? Глаза мои стали закрываться только к утру. И то только после того, как они весело раскрылись у Вадьки.
А еще был запомнившийся эпизод с Майкой. Тоже связанный с болячками.
На этот раз – последствиями ветрянки. Мы переболели ею довольно легко, сразу с обоими, играя в «елочку» – раскрашивая лопающиеся волдырики зеленкой. Все бы хорошо, но на затылке пара болячек никак не засыхала. Я уж их и зеленкой, и фуксином мазал – ничего не помогало. А любые болячки на голове ребенка меня здорово напрягали – слишком близко к мозгу.
В общем, поехал я к старой подруге мамы, педиатру-кожнику.
Она намутила какой-то белесой болтушки и велела мазать болячки, предварительно убрав рядом находившиеся волоски.
Болтушка оказалась классной: все, что не могло пройти в три недели, прошло за четыре дня.
Вот только одно «но».
Я тогда здорово вымотался – со своей диссертацией возился плюс больные дети – и попросил Катю провести первую процедуру. Она слегка удивилась, но согласилась. А разбудил меня отчаянный рев. Вбежав в детскую, я застал Майку в абсолютном горе. Сон у нее всегда был исключительно крепкий, и Катя так ее спящую и постригла. Ручной машинкой. Наголо.
Я проявил чудеса изворотливости, реанимируя раненую дочкину психику. Мы купили ей пару платков, а один – чудовищно уродливый – даже связали с ней вместе. Это был мой первый и последний опыт вязания крючком.
И все равно, пока волосики не отросли заново, Майка сильно страдала.
Когда я попытался поговорить на эту тему с Катей, она, похоже, меня просто не поняла: волосы срезаны и уже растут вновь. Пугавшие нас болячки на голове исчезли без следа. Ну а слезливость девчонки – следствие слишком нежного воспитания.
Я так и не смог объяснить Кате, что все люди – разные. И что это – нормально. Ненормально, если бы все были такими, как я. Или как она.
Впрочем, объяснил, не объяснил – что это меняет?
В Кате – ничего. В моем к ней отношении – тоже.
И все осталось, как есть, к обоюдному, похоже, удовлетворению.
4
Басаргин так Чистову и не позвонил.
Басаргин к Чистову приехал.
Фирсова подошла к Владимиру Сергеевичу слегка встревоженная:
– Тут вас какой-то серьезный мужчина домогается. «Лексус» еле в наш переулок вполз. И два охранника.
Чистов сразу понял – Басаргин пожаловал.
Видать, несколько продвинулся в этой жизни сын рабочего-металлурга и воспитательницы детского сада. А еще говорят, что капитализм не дает людям низших сословий никаких шансов.
Врут, похоже.
А вот и сам Иван, лично.
Тяжелой походкой и с тяжелым дыханием.
За ним мелькнул было тревожным глазом специфический человек, совсем не запыхавшийся на лестнице. Но был прогнан недовольным движением басаргинской брови.
– Здравствуй, Володя, – протянул он руку-лопату и тяжело плюхнулся в кресло напротив.
– Привет, – нейтрально поздоровался Чистов и протянутую руку пожал.
В конце концов, Басаргин не сделал ничего, за что ему нельзя было бы пожимать руку. Увод любимой в поступки такого рода явно не вписывался.
– Я понимаю, что вызываю у тебя… противоречивые чувства, – отдышавшись, наконец сказал Иван.
– Да ладно, – махнул рукой Чистов. – Быльем поросло.
– Э-э, не скажи, – не согласился Басаргин. – Что реально зацепило, быльем не порастет.
– Наверное, ты прав, – не стал спорить Владимир Сергеевич.
Да тут особо и не поспоришь. Все так остро, как будто и не было двадцати лет между.
А похоже, будет еще острее: не зря приперся к нему этот кошмар его ночей. И не зря так щемит чистовское сердце.
Басаргин неспешно осмотрелся.
В этом кабинетике его, мягко говоря, недешевые костюм и часы смотрелись явно неорганично.
Зато Владимир Сергеевич, в своем свитерке и джинсах, выглядел лет на десять моложе. И несравнимо здоровее гостя.
Но не все же можно купить за деньги.
– Слушай, Володя, – наконец совсем пришел в себя Иван. – У меня к тебе несколько просьб тире предложений.
Так и сказал – «тире».
– Валяй, – отозвался Чистов.
Он никогда не искал приключений. Но никогда и не прятался от них.
Тем более куда ж от них спрячешься.
– У меня жена есть, Марина, – начал Басаргин
– Поздравляю, – усмехнулся Владимир.
– Чего ты ржешь? – улыбнулся Басаргин. – Думаешь, старик олигарх пригрел молоденькую дурочку?
– Ну какой же ты старик? – ушел от прямого ответа Чистов.
– Я знаю, на сколько я выгляжу, – хмуро сказал Иван. – И медицинское заключение свое читал, хоть врач не рекомендовал. У меня ж двенадцать лет вредного стажа. Да по факту – по полторы смены в среднем, с кадрами на комбинате была проблема. Так что насчет старика – почти верно. Насчет олигарха и молоденькой – еще ближе. Правда, дурочкой там не пахнет.
– А чем пахнет? – Чистов действительно заинтересовался. Даже, скажем так, слегка сочувственно заинтересовался. Все же наличие жены у Басаргина делало его несколько менее опасным для Чистова.
Хотя с этим субъектом никогда ничего не скажешь наперед.
– Любовью – вряд ли, – задумался Иван.
– А тогда чем же? Деньгами?
– Точно нет. – Басаргин, похоже, раздумал раскрывать карты. – В общем, долго объяснять. Особенно то, что самому до конца не ясно. Короче, ей нужна работа. Что-нибудь связанное с экономикой. Зарплата значения не имеет. Тем более я ее тебе все равно буду возвращать.
– Так ты предлагаешь твою жену у меня трудоустроить? – наконец сообразил Чистов. – Ты хоть в курсе, какого масштаба у меня фирма?
– В курсе, – усмехнулся Иван. – Я на свою службу безопасности трачу больше, чем у иной области бюджет.
– И отчего тогда такой выбор? – Владимир действительно не понимал басаргинской логики, и это начинало напрягать.
– Она у меня, – попытался объяснить Басаргин, – человечек своеобразный. Сложно рассказывать. Узнаешь ее – может, поймешь. Мне, в принципе, без разницы, где она будет работать. Лишь бы не со мной и с порядочными людьми.
– Звучит двусмысленно, – ухмыльнулся Чистов. – Не со мной, но с порядочными.