– С какой целью? – она взглянула на него, ресницы ее были влажными от непролитых слез, – Ты слышал, что сказал Глиссон. Что-то извне помогло формированию нашего эмбриона. Что это было?

– Откуда мне знать?

– Кто-то должен знать.

– Я знаю тебя, – сказал он, – Ты можешь верить, что это бог.

– А что еще это могло быть?

– Любое – шанс, случайность, какой-нибудь манипулятор высшего порядка. Может быть, кто-то открыл такое, о чем они и не подозревают.

– Один из нас? Они бы не смогли!

– Тогда сама природа, – сказал Гарви, – Природа сама встала на защиту интересов человека.

– Иногда ты говоришь как приверженец культа.

– Но это же не Киборги, – сказал он, – Мы знаем это.

– Глиссон сказал, что это благоприятно.

– Но это же генетическое формирование. Это же для них богохульство. Физическое изменение биорамы, вот что это такое по-ихнему.

– Таких, как Глиссон, – сказала она, – Это робот с человеческой плотью, – Она снова прижалась к нему щекой, – Вот чего я боюсь – они сделают это с нашим сыном, с нашими сыновьями.

– Служба курьеров считает, что Киборгов приходится один на сотню, – сказал он, – Пока мы будем держаться вместе, мы победим.

– Но мы ведь просто плоть, – сказала она, – и такие слабые.

– И мы можем сделать то, что все эти стерри, взятые вместе, не смогут сделать, – напомнил он ей, – Мы можем сохранить навсегда наш род.

– Какое это имеет значение? – спросила она, – Оптимены никогда не умирают.

Свенгаард подождал до вечера и проверил все места через экраны наблюдения в своем кабинете прежде, чем идти в комнату с чаном. Несмотря на то, что это была его больница, и у него были здесь все права, он сознавал, что совершает недозволенное. Значимость беседы в Централе не ускользнула от него. Оптименам это бы не понравилось, но он должен был взглянуть в этот чан.

Он задержался в темноте комнаты с чаном, постоял там возле двери, ощущая то непривычное чувство, что он никогда не присутствовал в этой комнате без того, чтобы она не была полностью в блеске огней. Видны были только сияющие лампочки, в приборах и записывающих устройствах – слабые точки и кружки люминесценции, по которым он ориентировался.

Звук – трам-трам-трам – жизнеобеспечивающих насосов создавал странный контрапунктный ритм, который наполнял полумрак ощущением срочности. Свенгаард представил все эмбрионы (по утренним подсчетам двадцать один), клетки их вытягивались, двоились и еще раздваивались, и еще раз в странном экстазе роста – становясь уникальными, отличными, разными индивидуальностями.

Контрацептивный газ, который пронизывал все пространство, в котором находились простые смертные, был не для них. Еще не для них. Сейчас они могли расти почти так же, как их предки вырастали до того, как появились генные инженеры.

Свенгаард принюхался.

Обоняние его, инстинктивно обостренное темнотой, ощущало аминотическую засоленность воздуха. Из-за этого запаха эту комнату можно было бы принять за естественный берег моря с бурлящей жизнью его живительного озона.

Свенгаард встряхнулся и напомнил себе: «Я субмолекулярный инженер, генный хирург, и здесь нет ничего необычного».

Но даже и эта мысль не действовала.

Он оторвался от двери, направился по линии, ведущей к чану с эмбрионом Дюранов. В мозгу у него ясно запечатлелась картина, которую он увидел в этом эмбрионе – вторжение, которое наполнило клетки аргинином. Вторжение. Откуда оно взялось? Может Поттер был прав? Это какой-то неизвестный создатель стабильности? Стабильности… порядка… систем. Расширенных систем… бесконечных аспектов энергии, которая оставляла все вещество несубстанциальным.

В шепчущей темноте эти мысли вдруг стали устрашающими. Он споткнулся о низкую подставку для инструментов, тихонько ругнулся. Желудок его напрягся от ощущения срочности, тревоги и страстным желанием закончить визит до того, как дежурная сестра пойдет с ежечасным обходом.

Фигура насекомого, тень против тени, выступила на стене перед ним. Он застыл на месте, и ему понадобилась минута, чтобы узнать в тени знакомые очертания мезонного микроскопа.

Свенгаард повернулся к светящимся цифрам на чанах – двенадцать, тринадцать, четырнадцать… пятнадцать. Вот наконец и нужный. Он проверил фамилию на надписи, прочитав ее при свете лампочки прибора: «Дюран».

Что-то в этом эмбрионе заставило встревожиться оптименов, а в Безопасности поднялся шум. Его постоянная компьютерная сестра ушла – куда, никто не мог сказать. Замена ее ходила, как мужчина.

Свенгаард обошел вокруг микроскопа, мягко двигаясь в темноте, установив инструмент над чаном, устроил удобно ноги. Под пальцами ощущалось биение в чане. Он настроил на сканирование и наклонился.

Из бурлящей клеточной массы вверх шел гидрофелический генный сегмент. Он сфокусировал на него, забыв про темноту, когда он направил взор в поле зрения микроскопа. Мезонные пробы скользили вниз… вниз в митохондрильную структуру. Он нашел альфогеничные структуры и начал проверять полипептидные цепи.

На лбу у него появилась хмурая озадаченность. Он перешел еще на одну клетку, затем еще одну.

В клетке сейчас было мало аргенина – он видел это. Мысли проносились в мозгу, когда он рыскал взглядом и выискивал нужное, как могло в эмбрионе Дюранов из всех других эмбрионов, быть так мало аргенина? Любой нормальный мужчина имел бы больше проталина спермы, чем этот. Как могла система обмена АДП-АТП не иметь даже признаков оптимена? Формирование не могло бы привести к такому большому различию.

Внезапно Свенгаард послал инструмент в идентификатор пола, просканировал нависающие спирали.

Женские!

Он выпрямился, проверил номер и табличку: «Пятнадцать. Дюран».

Свенгаард наклонился к инспекционной карте, прочитал на светящихся приборах. Она отражала записи дежурной сестры на восемьдесят первый час. Он взглянул на часы: еще двадцать минут до того, как она проведет проверку восемьдесят второго часа.

«Эмбрион Дюранов никоим образом не мог быть женским, – думал он, – несмотря на операцию Поттера».

Он понял, что кто-то подменил эмбрионы. Один эмбрион реагировал на жизнеобеспечивающие системы чана точно так же, как и другой. Без наблюдения в микроскоп такое изменение нельзя заметить.

Кто?

В уме Свенгаарда самыми вероятными кандидатами на такую подмену были оптимены. Они заменили эмбрион Дюранов, а его перенесли в другое безопасное место.

Почему?

«Наживка, – думал он, – приманка».

Он выпрямился, во рту у него пересохло, сердце бешено колотилось. Звук на стене слева заставил его резко обернуться. Компьютерная панель чрезвычайной ситуации комнаты с чанами пришла в движение, ленты начали вращаться, огни мигать. Табло считки затрещало.

Но никакого оператора не было!

Свенгаард резко повернулся, чтобы выбежать из комнаты, столкнулся с неподвижно ставшей на пути преградой. Руки и кисти сжали его с безжалостной силой, и он увидел, как за спиной схватившего его секция стены открылась и в открытом пространстве в тусклом свете было видно движение.

В черепе разлилась темнота.

Новая компьютерная сестра ситакской больницы вызвала по телефону Макса Олгуда только после короткой задержки, пока агенты Безопасности отыскали его. Глаза Олгуда казались ввалившимися. Рот вытянулся в тонкую линию.

– Да, – сказал он, – Ага, это вы.

– Произошло что-то важное, – сказала она, – В комнате для чанов Свенгаард изучает под микроскопом эмбрион Дюранов.

Глаза Олгуда округлились:

– О-о, ради всех… Это поэтому вы вытащили меня из… вот почему вы вызвали меня?

– Но был шум, и вы сказали… – Забудьте об этом.

– Я говорю вам, что в той комнате было какое-то движение, а сейчас пришел д-р Свенгаард. Я не видела, когда он уходил.

– Он, вероятно, ушел через другую дверь.

– Но другой двери нет.