Появляется красная строка, она же рубрика (слово восходит к латинскому rudus — красный); знаки препинания, направляющие и организующие внимание и интонацию читателя; и раз-метка строк, облегчающая поиск нужного материала.

Однако, несмотря на эту прагматическую оболочку, создание рукописи и чтение ее в допечатный период остаются процессами самоценными, авторитет написанного слова — непререкаемым, автор — обезличенным и неизвестным, бледной тенью на фоне победоносно сияющей буквицы (слова «иллюстрация» и «иллюминованный» не случайно восходят к латинским lux и in lumino, означающим «свет», «освещать»). Словом, печатный станок сокрушил поистине прекрасную, разумную и высокодуховную книжную вселенную.

Гарольд Иннис, историк-экономист, автор книги «Империя и коммуникации», отмечал:

«Более прочные носители письма, такие, как пергамент, глина и камень, функционируют во времени… Напротив, менее прочные и нестойкие… такие, как папирус и бумага, в своем функционировании более связаны с пространством». Век печати заменил работу для вечности работой для заказчика. Страница больше не мыслилась как визуальный объект; теперь, благодаря простому и удобному шрифту, глаза могли бежать по ней практически со скоростью мысли, что делало устное чтение невозможным и ненужным. Потребительская постгутенберговская цивилизация подняла на щит понятие авторства — допечатной эпохе важнее было, как используется текст, нежели кто его создал. В силу портативности книги, ее рутинной доступности Маклюэн приписывает ей роль матери европейского индивидуализма: мало того что чтение становится молчаливым, оно еще и требует своего личного экземпляра, ради доступа к которому не надо «быть кем-то», достаточно зайти в лавку и заплатить деньги. Язык превращается в картинку, в бесконечно расширяемый корпус напечатанных текстов, и именно издатели становятся заказчиками нормирования языка — а рука об руку с этим процессом идет национальная самоидентификация «нас, говорящих по-…». Рукописная культура знала, что суждения бывают истинными и ложными, потребители печатной книги узнали о существовании грамматических ошибок. Студенты, которых раньше мотивировало устное общение с наставником и кругом себе подобных, в чем, собственно, и заключалось обучение, обнаруживают, что с помощью книг могут приобретать знания самостоятельно и в одиночку, и университеты отвечают на это системой экзаменов. (Прежде учитель, который имел дело с учеником непосредственно, не нуждался в формальном механизме для оценки его знаний.)

Взрывная демократизация знания заставила саркастичного Рабле вложить в уста Гаргантюа замечание: «Всюду мы видим ученых людей, образованнейших наставников, обширнейшие книгохранилища, так что, на мой взгляд, даже во времена Платона, Цицерона и Папиниана было труднее учиться, нежели теперь… Ныне разбойники, палачи, проходимцы и конюхи более образованны, нежели в мое время доктора и проповедники». На смену философу и богослову приходит ученый, на смену безымянному скриптору и чтецу — популярный автор, развлекающий публику, которую презирает.

Разумеется, Гутенберг, изобретая свой пресс, имел в виду несколько другие последствия. Сам человек благочестивый, он стремился положить Библию на стол в каждый дом. «Бог страдает от того, — писал он, — что существуют великие множества душ, которым нельзя передать его священное Слово; религиозная истина заперта в немногочисленных и малых рукописях, которые стерегут общее сокровище вместо того, чтобы его распространять. Сорвем же печать, которой связаны эти святые вещи, дадим истине крылья, да летит вместе со Словом; уже не ценою огромных затрат, а бесконечно умножаемая с помощью не ведающей усталости машины, — в каждую душу, приходящую в эту жизнь».

Однако первым печатным бестселлером стала почему-то не Библия, а листовка бунтовщика.

В октябре семнадцатого года, если точнее — 31 октября 1517-го, на воротах церкви города Виттенберга в Германии появился лютеровский список из 95 пунктов, полемизирующий с практикой продажи индульгенций. Лютер написал эти тезисы от руки, но они оказались настолько востребованы, что печатники мгновенно поняли свою выгоду. За очень короткое время лютеровские тезисы разошлись огромным тиражом, а 31 октября 1517 года считается официальной датой европейской Реформации. Роль, которую в ней сыграл печатный станок, многие сравнивают с ролью интернета и социальных сетей в недавней революционной «арабской весне».

В шестидесятые годы двадцатый век еще честно заблуждался на предмет компьютерной цивилизации, считая ее электронную коммуникацию принципиально бесписьменной и попугивая себя сюжетами о бунте «разумных» машин, которым удалось «договориться между собой». Чтобы увидеть в дырявых перфокартах путь к общемировой и общедоступной информационной сети, понадобилась гениальность Джобса, начавшего делать машины не для программистов, а для человечества. «Компьютер» значит «вычислитель», от английского compute, но по иронии судьбы вычислительные потребности большинства сегодняшних пользователей прекрасно обслуживает маленькая программка «калькулятор». Зато практически не осталось человека, который бы не пользовался компьютером как системой хранения, поиска и копирования любой мыслимой информации: текстов, музыки, картинок и кино. Названия новых поколений этой техники отражают их изменившуюся функцию: ноутбуки и нетбуки, идущие на смену стационарным компьютерам, напоминают о «книге», а айпады — о маленьком блокноте — pad. Язык невозможно обмануть: успешно переименовав вычислителя в книгу, он указал информационным технологиям их настоящее место в мире людей.

Огрубляя, вся информационная эволюция сводится к попыткам так или иначе преодолеть ограничения, налагаемые материальным миром: временем, пространством и возможностями человеческой памяти. Благодаря Всемирной сети память, в терминах Данцигера, снова сделалась внешней: складом, гигантским хранилищем, но на этот раз снабженным гораздо более быстрыми и простыми механизмами извлечения нужного материала. Социальные медиа — форумы, блоги и социальные сети — активно стирают границу между диалогом, который так нравился Платону, и письменной речью. Физическая сохранность и массовая доступность сказанного, которую обеспечило книгопечатание, получили в Сети свое новое воплощение: «написанное вилами по воде» больше никуда не исчезает, по крайней мере пока существует хостинг, а то, что собака лает, уже не ветер носит, а хранит всеядный Яндекс. Как ранее печатная книга, интернет уравнял в правах серьезную аналитику, качественную литературу, графоманию и болтовню: у любой глупости есть шанс за десять минут стать достоянием всего человечества. У мудрости, конечно, тоже, но глупостей по определению говорится больше.

Независимо от ее качества, сетевой информации слишком много, чтобы ее можно было переработать вручную, поэтому «штамповка», упрощение, вытеснение штучного конвейерным добрались от производства машин и табуреток до производства ценностей и идей. Автоматизирован не только поиск информации, но и некоторые занятия, традиционно считавшиеся ручными: преподавание, проверка знаний, научный поиск. Data mining — техника работы с базами данных — позволяет обнаружить такие особенности поведения объектов, которые при ручной, «человеческой» обработке этих данных остались бы невидимыми — или потребовали бы гения. Интернет-тезаурус подскажет нужное слово, специализированный интернет-словарь — рифму, поисковая система — спектр фактов, источников и идей, причем так быстро и легко, что пользователь получает искомое прежде, чем успевает заметить, что в нем нуждался. Если кремневый топор стал продолжением руки, микроскоп — глаза, то Всемирная сеть больше всего напоминает продолжение непосредственно сознания (с этим связано такое разнообразие в ее оценках: как правило, результаты, полученные в Сети, характеризуют не столько ее, сколько пользователя).