В доме напротив засветились окна. Пора. Все было собрано заранее. Посуда, белье, тапочки, халатик… по списку. Даже термометр. Родители еще спали, когда тихо-тихо отворилась и закрылась входная дверь, бесшумно повернулся ключ с той стороны.
Отринув ночные сомнения, она устремилась навстречу судьбе.
Несмотря на ранний час, клиника уже работала. Полы блестели свежей влагой, на утреннюю смену пришли врачи и медицинские сестры, уходили домой уставшие дежурные. Ладу провели в палату на две койки. На одной из них лежала и еще спала женщина с перебинтованной головой. На белых бинтах у лица проступали пятна крови. Сердце захолонуло. Еще не поздно… бегом!.. Сдерживая себя, она застелила постель своим цветастым бельем, поставила на тумбочку тарелку и чашку, переоделась и стала ждать. Соседка проснулась, взглянула, все поняла.
— Не бойся. Врач — золотые руки, — сказала она, едва шевеля губами.
— А у вас… что было?
— Простая подтяжка. У меня муж молодой. В командировке. Завтра бинты снимут. Вроде получилось.
Дверь открылась. Сестра в зеленой рубашке и брюках повела Ладу в конец коридора. В светлой комнате ее уложили на узкий операционный стол, пристегнули руки, ноги. Мелкая дрожь вновь заходила по телу, но после уколов стало спокойно и тепло, только лицо одеревенело.
Вышел Карен, огромный, веселый, в белых резиновых перчатках на обнаженных волосатых руках. Посмотрел ее карту с анализами, кивнул и наклонился к ней, укрытой зеленой тканью.
— Звездой будешь, милая. Потерпи немного.
Через минуту на лице развернулась настоящая строительная площадка. Гулкие удары молота, хруст, лязг пилок и сверл… Оглохшая, она лежала, не шевелясь, и твердила, твердила:
— Звездой не звездой, но самою собой, но самою собой…
Наконец, тишина. Сестры вытирали ей лоб, быстро бинтовали голову.
— Умница, хорошо вела, — похвалил врач. — На свадьбу пригласить не забудь.
И ушел. А ее, в бинтах и скрепах, осторожно переместили на каталку, повезли в палату, на жесткую постель без подушки. На лице холмилось нечто незначительное, едва угадываемое под белыми пеленами.
Январь застал Виктора в Новосибирске. Здесь, в драмтеатре, работали трое его друзей, приглашенных в сибирский академгородок по окончании училища. По разному складывались их пути. Двое по прежнему жили в квартире-общежитии, мечтая о своем доме, но больше всего тоскуя о Москве, как скучает о ней каждый, кто жил или учился в столице. «В Москву, в Москву!». Третий, Парфений Морозов, успел все на удивление: жениться, стать отцом, сняться в кино в роли молодого Михаила Бакунина. Того же героя, но в пожилом возрасте играл в фильме маститый Алексей Петренко. Участь друзей была нелегка, скупа на подарки, щедра на потрясения и творческое счастье, в общем, как раз такова, какова и назначена судьбой служителям Мельпомены.
Виктор появился под Новый год с пачкой денег и поселился у ребят в общежитии.
Как и в Москве, магазины здесь ломились от дорогой еды, но, как и там, она не была главным питанием горожан. Жили просто и бедновато, крепились и терпели, как могли. Лишь морозы стояли обычные, сибирские, без оттепелей и снежных дождей. После новогодней ночи с тяжелой головой ребята отправились на утренние спектакли в школы, с них помчались на дневные, потом на обычные ежевечерние. И так все десять дней рождественских каникул. Когда-то и Виктор вкалывал не меньше. Но сейчас на правах гостя он оставался дома, и сюда, прослышав о дармовой выпивке, набивался весь театр, актеры, суфлеры, знакомые знакомых. Виктор верховодил. Его отчетливый голос перекрывал всех, звенел в ушах, поучал и требовал внимания, обрывал на полуслове, высмеивал и уничтожал. Виктору быстро наскучили речи о нужде и повседневности, и даже об искусстве, если говорил не он, Виктор Селезнев.
— Гамлет? — кричал он, покачиваясь в завесе табачного дыма, — я вас научу, как играть Гамлета. Во-первых, наши евнухи, эти господа интеллектуалы оскопили шекспировский текст, не оставив ни одной ядрени, ни одной непристойности, а ведь это средневековье! У вас в городе, в Новосибирске, есть поэт, который впервые перевел «Гамлета» как надо, я читал в НЛО первый акт. Блеск! Жизнь!.. А во-вторых… Кто там болтает? Замолчи, тебя, кажется, не спрашивают!.. Да, а во-вторых, господа, «Гамлет» — это пьеса о страхе смерти. «Быть или не быть» надо произносить шепотом, немеющими от ужаса губами… Все просто убегут из зала!
— Это слишком в лоб, прямолинейно, — возражали ему. — Гамлет современен. У него дядя в мафии.
— Молчать! — кричал он. — Вы все здесь и трехсот рублей не стоите!
Через две недели, трезвый, бледный, он летел в Москву вместе с Парфением. Того пригласили в столичный театр и даже обещали помочь с квартирой. Парфений был радостен, мечтал о работе, о славе, о том, как вызовет семью и заживет по-московски. Пассажиры узнавали его, смотрели подолгу, подходили за автографом. Виктор мрачнел. Если бы его пригласили в телесериал, у него было бы больше поклонников. Его лицо значительнее, чем у Парфения. Хотя, крупным планом все значительно.
— Как тебе это удалось? В Москве столько безработных артистов… Мохнатая рука, да?
— Нет, — отвечал Парфений раздумчиво и не сразу. — Дело в другом. Ты просто работаешь, пашешь по-черному, и когда оказываешься готов, к тебе подходят и предлагают. Тогда все получается как по маслу. Если полезешь сам, получишь по шапке. Вот и все.
— «Подходят» — кто?
— Нужные люди. Судьба присылает.
Виктор отвернулся, стал смотреть на белые облачные равнины. «Вот и я был готов. Толик ко мне и подошел. Поэтому и прошло, как по маслу» — вывернул он в свою пользу весь разговор.
В начале февраля в прессе прошла утечка сведений о том, что Запад поспешно сбрасывает свои пакеты ГКО. Среди российских держателей ценных бумаг началась паника. Чтобы ее успокоить, доходность по ГКО пришлось поднять до сорока пяти процентов. Если учесть, что один процент уплаты по этим обязательствам стоил пятьсот миллионов долларов, то можно представить, в какие расходы входило государство! Мировые цены на нефть летели вниз, азиатский кризис набирал обороты, а президент в своем послании по-детски радовался процветанию и экономическому росту.
Семен Семенович ходил мрачный, и разговаривать с ним было трудно. Едва увидев друга возле дома, он хватал его за рукав и кричал командирским голосом.
— Что они себе думают? Их всех гнать надо поганой метлой, а их опекают, как наследных принцев! Посадили на голову до двухтысячного года! Где это видано? Неужели они хотят сделать Черномырдина преемником президента? Кто за ним пойдет? Как ты думаешь, Викентий Матвеевич?
— Навряд ли. Там просто растерялись. Побираются по всему миру, долгов наделали на сто лет вперед. Боятся, что новая власть поддаст коленкой всему семейству. Что значит «преемник»? Это выборная должность, как народ решит, так и будет.
— Народ, народ… Задурили с экранов, чародеи. Слушай… давай напишем в Кремль, может, прислушаются?
— Обязательно, — хмыкнул Викентий Матвеевич. — Ты ли это, Семен Семенович? Кому нужны наши письма! Там советников пруд пруди. А вот почему Степаныч обещает устойчивый рост экономики к концу века? Мужик ответственный, не с потолка же берет.
— Явлинский говорит, что удач нет. А он часто бывает прав.
— По-противному, в белых перчатках, прав. Все равно как предсказать, что алкоголик напьется к вечеру «Видите, я же говорил!»… А что скажешь про историю Клинтона с Моникой Левински? — неловко усмехнулся Викентий Матвеевич.
— Фу. Даже говорить не хочу, — отрезал отставной майор, но в ту же минуту хмыкнул и рассмеялся. — Ему можно. Быль молодцу не укора.
Замолчав, они стали подниматься в горку к оптовому рынку. Там принялись ходить вдоль палаток, набирать в сумки продукты, сравнивая цены с магазинными. Оптовые были ниже.
Ребенок захныкал среди ночи, сначала тихо, будто нехотя, потом громче и громче. Агнесса взяла его к себе под одеяло. Он был горячий, с мокрыми волосами. Не открывая глаз, стал карабкаться на подушку и просить-умолять разумным голосом.
