Рассказывать дома о посещении главного дирижера она не стала, пообедала мамиными котлетами и ушла заниматься в свою комнату. Дело не в конкурсе, дело во внешности, — с унынием думалось ей. Арфа стояла в изголовье возле постели, подальше от окна и внешней стены. У внешней стенки помещалось пианино. Больше в маленькую комнатку ничего не втиснулось, было тесновато и скромно, но инструменты были хорошие.

Она села на постель, подобрав ноги. Посидела тихо-тихо, словно затаилась, потом прерывисто вздохнула, поднялась, прошла, не подымая глаз, мимо зеркала к телефону в передней.

— Слушаю вас, — ответил сильный мужской голос.

— Алло, — еле слышно начала она. — Можно мне… — и запнулась.

— Рэшительнее, дэвушка! — весело засмеялся Карен, нарочно усиливая акцент. — Из «Городской нови»? Шурочкина подруга? Созрели? Жду вас на первые смотрины завтра к одиннадцати часам. Без очереди.

— Грач? Я, Алекс. Приятная новость. Я вычислил твоего двойника. Процентов на девяносто.

— Кто он, Андреич? Я ему голову сверну.

— Ха-ха. Это сотрудник «Каскада», артист из «Белой звезды» в амплуа первого любовника. В свободное время любит играть в разбойников. Его зовут Виктор Селезнев. Последи за ним. Он может быть нам полезен.

— Понял, шеф.

— Мягко, неназойливо. Он чуток и восприимчив. Не спугни.

— Ясно, Андреич. Будет сделано.

На Ленинградский вокзал Толика пришла проводить жена. Она стояла на перроне в беличьей потертой шубке, в пуховой шали на голове, держа в руке букет недорогих ветвистых гвоздик. Ее тревожил негастрольный отъезд мужа, и лишь безусловное доверие между ними охраняло от подозрений. Не ведала она и о деньгах, не видела их, а то бы испугалась.

Они дорожили друг другом. Он появился в ее жизни шесть лет назад, вечером после похорон ее матери, когда она почти без сознания стояла у своей двери и не могла войти. Три месяца мать ее, молодая, в сущности, женщина, умирала от рака. В последнюю минуту дыхание ее выровнялось, глаза открылись, и перед взором развернулись быстрые картины, полные света и смысла, потому что зрачки съузились в точку, как от солнца, а между бровей заломилась легкая складочка внимания, знакомая дочери по прежним временам.

Анатолия же судьба привела в тот вечер прямо на ту же лестницу, к закрытому окошку между этажами, где стояла горячая отопительная батарея и где он расположился на ночлег. С окончанием учебы общежитие для него закрылось, жить было негде. Анатолий не ухаживал за девушкой, он выхаживал ее. В армию, подводником на Северный флот, ушел уже семейным человеком, на пятый месяц службы родился его первый сын. Сейчас жена его работала медицинской сестрой в послеоперационной палате. Взяток не брала. Толик подшучивал над ней и ценил ее.

— Когда прибудешь, позвони или дай телеграмму, — она шла под фонарями вдоль перрона вровень с окном его купе, под которым было написано «Москва-Мурманск».

— Да, да. Иди домой, — так же знаками отвечал он.

Наконец, закончились и вокзальный перрон, и прощание с женой. Он остался один на один с тем, что задумал.

В купе, кроме него, оказались два моряка, соседние купе заняли еще несколько человек в морской форме. Больше пассажиров не было. Поезд шел незагруженным, пустовала половина вагона. Да и кому охота уезжать из Москвы под зимние праздники! Морячки ушли к соседям, а он, постелив, что дали в пакете, залег под одеяло на нижней полке.

По окончании второй «операции» он стал человеком, имеющим начальный капитал. Это еще не деньги. Деньги должны работать. А вот в том, что дерзкая афера удалась дважды, что пережитый им гибельный «трус» не обагрил его рук и принес целое состояние, явственно ощущалась благосклонность судьбы, обязующая его взрастить взамен нечто прочное и благотворное. В бытность свою на северах, в заливе близ Кандалакши, где стояла его часть, приметил он, бог знает зачем, ладно работавший заводик стройматериалов — гранитной крошки, щебня и гравия. Даже память о Кольском полуострове, искристый кусок розового гранита, взял из его отвалов. Нельзя сказать, что свет сошелся клином на приполярном сельце, или что валяльное производство под Верхней Салдой сулило меньший размах — отнюдь нет. Просто, из многих равенств следует брать то, куда тянется душа.

Он выбрал.

За окном было черно. Колеса стучали и словно ворочались под вагоном, бились и валились друг на друга. Резкие пристанционные огни слепили даже через простыню. Уже через сутки вновь увидит он неяркое небо без солнца, розовые, пересыпанные снегом и поросшие соснами гранитные увалы в косом, всегда вечернем зоревом освещении, ледяные зеленые торосы в заливе, низкий, грозный Млечный путь над головою, и холодное полыхание северного сияния.

«Да, — подумал он, поворачиваясь под теплым одеялом лицом к стенке, спиной к синему потолочному ночнику. — Коли есть на мне грех перед той Валентиной, то я искуплю его, расплачусь когда-нибудь, ей-богу. Только бы споро пошло. Собственное дело — не хухры-мухры, как говорится, а хрю-хрю. Да».

Митяй появился в агентстве незаметно. Посидел в одной комнате, у Екатерины Дмитриевны, заскучал в тамошнем обществе и сел за свободный стол в другой комнате. Народу здесь было мало, лишь Шурочка да Максим Петрович, потом пришел Виктор. Увидев, что стол его занят, хлопнулся на место Агнессы. Шурочка поговорила с новыми клиентами, позвонила двум-трем старым, условилась о встрече и стала собираться в путь.

— Нравится наша работа? — спросила приветливо у новичка.

К новичкам здесь привыкли, как к бесплатному развлечению, потому что каждый из них был непохож на другого и чем-то интересен. У этого, к примеру, была очень модная прическа «горшком», когда русые сыпучие волосы растут до середины затылка, а ниже побриты чуть не наголо.

— Нормально, — кивнул Митяй. — Сколько в месяц?

— Чего сколько? Звонков или денег?

— Денег, конечно.

— Как постараешься. Двенадцать процентов от суммы договоров.

— А кому остальное?

— Сорок процентов берет газета, остальное… не наше дело. Каждый делает лишь свой бизнес.

Митяй хмыкнул.

— Ничего себе, бизнес. Двенадцать процентов!

— В других местах вообще по шесть дают, а люди работают.

Она увязала цветастый платок поверх пальто и ушла. В комнате остались мужчины. Виктор никак не мог бросить «Каскад». Почему-то казалось, что была необходимость в том, чтобы знать, что происходит здесь каждый день. После блистательного договора на целую страницу без скидок он мог без зазрения совести бить баклуши на глазах у всего агентства, потому что таких денег хватает на полгода, а звание суперсоветника, как не крути, у него не отнимешь… И проще было зайти, перекинуться двумя-тремя словами, даже прозвонить прежних клиентов, их свеженьких звонкоголосых секретарш, чем опасаться неведомо чего.

А чувство опасности не проходило.

— Где здесь курилка? — спросил у него Митяй.

— Пойдем вместе.

Они спустились по лестнице. Митяй, щуплый, вертлявый, спускался вприпрыжку, словно пританцовывая.

Строители успели поставить глухую перегородку подальше по коридору, а поближе к торцу построили другую, с дверью, для переговорной комнаты. Ни обоев, ни мебели еще не было, стояли два стула из верхних комнат. Виктор сел и посмотрел на быстроглазого малого.

— Работать пришел?

Тот дернул щекой.

— На пробу, да вряд ли останусь. Эту рыжую, я смотрю, стригут здесь, как овцу, а она блеет от удовольствия. «Мой би-изнес!» Двенадцать процентов! Ничего себе, ага? — его глаза обежали Виктора, его новый «прикид». — Ты тоже так вкалываешь?

Виктор усмехнулся.

— Со мной особый расчет.

Митяй понимающе кивнул русой головой.

— Знаешь анекдот?

— Ну?

— Приходит один наниматься в уборщики. Ему дают штуку баксов в месяц. «А что так много?» — удивляется он. «А ты думаешь, здесь только мусор убирать придется?»… Ага?