© Михаил Болле, 2016

© Игорь Анатольевич Озеров, дизайн обложки, 2016

Редактор Ольга Юрьевна Юрьева

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Было хмурое и морозное январское утро. За ночь улицы северной столицы обильно замело снегом, вдоль домов и заборов высились немалые сугробы. К утру ночная метель сменилась мелкой, но колкой поземкой. Изредка налетавшие порывы ветра, с омерзительным скрипом раскачивали вывески магазинов.

Рабочий район Васильевского острова просыпался намного раньше аристократического Невского проспекта, поэтому, едва рассвело, как на улицах показались первые прохожие. Они прятали лица в высоко поднятые воротники, с удивлением поглядывая на одинокого всадника в военной серой шинели, чей вороной конь с трудом пробирался сквозь сугробы, высоко вздымая тонкие ноги в белых «чулочках». Издалека могло показаться, что его копыта вязнут не в снегу, а в болотной трясине.

Очередной порыв ветра оказался такой силы, что вороной коротко всхрапнул, а всадник, лицо которого закрывал плотный шарф до самых глаз, негромко выругался по-французски: «Merde!». Кое-как добравшись до оружейной мастерской известного на всю округу мастера Федора Михайлова, всадник резко натянул поводья, торопливо спешился возле крыльца и подозрительно огляделся по сторонам.

Затем привязал коня к ближайшему столбу, достал из притороченной к седлу сумки скромный армейский ранец и решительно толкнул дверь. Сразу за ней начинались ступени, ведущие в полуподвальное помещение мастерской, где царил полумрак и явственно ощущался запах металла.

Спустившись вниз, незнакомец равнодушным взглядом окинул кирпичные стены, увешанные всевозможным кузнечным инструментом – щипцами разной величины, гвоздодёрами, молотками и т. п. При этом он слегка поежился – несмотря на то, что в покосившейся печи весело трещали дрова, а единственное и весьма узкое окошко под самым потолком было законопачено паклей, в помещении было довольно холодно.

– Ну как, готово? – с заметным французским акцентом обратился гость к хозяину, не теряя времени на приветствие и не снимая с лица шарф.

– Всё готово, ваше благородие, – подобострастно откликнулся мастер, приземистый и коренастый мужик с седоватой бородой, напоминавшей растопырившийся веник. – Как изволили сами заказывать.

– Давай мне сюда.

Федор склонился над низким рабочим столом и достал из скрипучего выдвижного ящика кольчугу, выполненную из особых металлических пластин, плотно пригнанных друг к другу. Посетитель взял её, потряс в воздухе и недовольно цокнул языком, будто мысленно примеряя на себя работу мастера.

– Да вы не волнуйтесь, ваше благородие, – поспешно заверил бородач, потирая ладони о замасленный кожаный фартук. – Вещь надежная, не подведёт. На мое какчество ишшо ни от кого жалоб не поступало.

– А как бы они могли поступить, если бы твоя кольчуга подвела? – усмехнулся посетитель и тут же прищурился. – Говорил ты кому-нибудь об этом заказе?

– Упаси Бог! Мы же договаривались.

– Смотри, борода, это дело тайное, тут и головы можно не сносить…

– Дак ведь не знает никто, святыми угодниками клянусь! – и мастер истово перекрестился.

Незнакомец аккуратно сложил кольчугу и спрятал ее в ранец, после чего достал из-за пазухи толстую пачку ассигнаций. Отсчитав несколько новеньких купюр, он положил их на стол, а остальные убрал обратно. Федор осторожно взял в руки деньги, пересчитал их заскорузлыми пальцами и, после недолгой паузы, неуверенно заявил:

– Но ведь тут больше, чем мы условились.

– Это тебе от заказчика столько назначено, чтобы ты всю оставшуюся жизнь язык за зубами держал.

– Уговор, ваше благородие, дороже денег будет, – даже обиделся мастер.

– Вот и хорошо. А теперь прощай.

Проводив гостя до самого выхода, Федор низко поклонился, и дождался, пока тот влезет на коня и двинется прочь. Затем, щурясь от назойливых снежинок, покачал головой, перекрестился и негромко молвил:

– Ну, дай-то Бог, чтобы моя кольчужка кого от смерти спасла…

Тихий январский день был щедро украшен медленно падающим пушистым снегом. Нерадивый дворник лениво скреб лопатой тротуар, неподалеку от входа в отделение милиции, рядом с которым стоял черный «Мерседес» представительского класса с работающим двигателем. Через какое-то время дверь двухэтажного здания распахнулась, и оттуда вышел коротко стриженый мужчина в темном полупальто. За ним следовал сильно небритый молодой человек, ссутулившийся и обхвативший себя обеими руками так, словно его тряс озноб. Он был высок, худощав и при этом отличался той благородной аристократической красотой, которой так славятся нерадивые потомки вырождающихся дворянских родов, позволяющей им вести самый беспутный образ жизни и при этом вызывать самое живое сочувствие – особенно, от представительниц прекрасного пола.

Стоило им подойти к машине, как распахнулась задняя дверца, и из салона выбрался солидный джентльмен лет пятидесяти, в очках и галстуке. Заметно оробев при его виде, молодой человек виновато пожал плечами и забормотал:

– Я не виноват, дядь Гера, ей-Богу не виноват… Это менты все подстроили! И барыгу из меня сделали, и наркоту подложили. Честное благородное слово…

Вместо ответа, мужчина ударил юношу в лицо с такой силой, что тот отлетел в сугроб.

– Значит так, Никита, я вытаскиваю тебя последний раз. Слишком дорого мне стоят твои поганые развлечения. Забудь мой номер и больше мне не звони.

Пока обескураженный протеже вытирал окровавленные губы и отряхивался от снега, джентльмен со своим помощником сели в «Мерседес» и укатили.

Глядя вслед удалявшейся иномарке, юноша презрительно покачал головой и прошипел:

– Вот сука! Крутого из себя строишь? А давно ли таким стал?

– Так что, Герман Петрович, – тем временем поинтересовался помощник, сидя рядом с шефом на заднем сиденье, – вас теперь действительно больше не подзывать, если Никита все-таки позвонит?

Герман Петрович призадумался, беззвучно побарабанил пальцами рук по коленям, а затем тихо ответил:

– Да ладно, подзывай. Кто ещё пацану кроме меня поможет? Двух лет не прошло, как он один остался, а уже так опустился…

– Так ведь сам в этом виноват!

– Это да, но ведь и я его отцу стольким обязан… Может, он сейчас с того света смотрит на меня одобрительно… Кстати, куда мы едем?

– В порт, разбираться по поводу арестованного груза.

– Что за жизнь? Кругом одни аресты… Слушай, а кто меня мог так подставить?

– Не знаю, Герман Петрович, – пожал плечами помощник и тут же поправился: – Пока не знаю, но мы это обязательно выясним.

– Чует мое сердце, что это мой заклятый друг Кукольник… Ну да ладно, эта черножопая гнида еще свое получит!

Проснувшийся поутру Никита долго не мог понять: почему так мучительно ноет его правая рука, и лишь с большим опозданием сообразил, что ее придавило тяжелое бедро спящей рядом Лизы. Бесцеремонно отпихнув спящую возлюбленную, он принялся яростно растирать абсолютно онемевшую руку, стремясь побыстрее восстановить кровообращение.

Затем, добившись желанного покалывания в уголках пальцев, он надел стеганный домашний халат – незаменимая вещь в сыром и холодном климате Петербурга! – и отправился на кухню варить кофе. Пепельница была заполнена окурками, стол – заставлен пустыми бутылками, а из динамиков стереосистемы негромко и медленно, будто расплавленный воск, текла странная восточная музыка. Мурлыкая что-то под нос, Никита перелил содержимое турки в чашку и сел за стол, локтём освободив себе место. Затем взял лежавшую на столе длинную тонкую трубку и достал из кармана халата завернутый в фольгу маленький шарик гашиша. Развернув эту фольгу и зарядив трубку, Никита поспешно закурил и блаженно закатил глаза.