Он показал старику список судей и чиновников разного ранга, сотрудников милиции, адвокатов, некоторые из которых уже были заключены под стражу, а другие томились на свободе, ожидая ареста. Старик, впервые понимая, что обстоятельства намного сильнее его, отдал начальнику кейс отца Вовочки и, с внезапно навалившейся на него усталостью, прошептал, прикрыв отяжелевшие веки: «Кончайте!»

Вечером того же дня в машину, на которой сытого и довольного жизнью Вовочку с допроса доставляли в СИЗО, на них на большой скорости буквально налетел КамАЗ. Как сообщили СМИ об этой «трагической случайности», водитель «КамАЗа» не справился с управлением, слишком поздно заметив ехавшую впереди «легковушку» и не успев затормозить. В результате аварии все пассажиры погибли на месте.

– Так вы хотите сказать, будто все здесь написанное случилось только потому, что Каллиопе объявили войну и затронули ее младшую дочь и внучку? – задумчиво уточнил красавец в белом костюме, возвращая папку. Старик слишком поспешно протянул руку, на какую-то долю секунды коснувшись руки гостя. Он ощутил такой леденящий холод, что у него содрогнулась душа, и он чуть не выронил злополучную папку.

– Нет, я хочу сказать, что… ну, вы же сами понимаете! – растерянно ответил он. – Вы же понимаете, что никто бы не стал заводить дело по поводу пропажи полоумной старухи восьмидесяти лет. А все эти рисованные завещания и доверенности давно стали обычным делом. А сейчас у меня все прикормленные нотариусы делают вид, будто знать меня не знают, видят впервые и абсолютно не понимают, о чем я им намекаю.

– Ах, вот вы о чем! – догадался незнакомец. – Но это дело поправимое, такие вещи наша контора делает намного надежнее, тут и беспокоиться не о чем. Лучше скажите, какие, к примеру, лично у меня гарантии, что вы абсолютно искренне со мной и не передумаете прекратить все эти безобразия, проистекающие от нашей общей знакомой?

– Какие гарантии? – переспросил старик, начиная догадываться, что это не только деловое предложение, но и нескрываемая угроза. – Мне поздно меняться. Хотя… некоторые меняются именно на пороге… вечности. Но она всегда у меня вызывала раздражение непредсказуемостью, этим своим фарсом, умением перевернуть все слова… Даже не этим! Вы полагаете, легко ощущать себя с ней каким-то щенком, с которым играют? Я с ней – «никто и звать никак», как это она заявляла не мне одному.

– Все же этого… недостаточно, – с сомнением проговорил молодой человек и особым движением щелкнул пальцами так, что у старика похолодела и начала саднить рука, которой он прикоснулся к ладони гостя.

– Вы меня в чем-то подозреваете, что ли? – постарался он не выдать голосом своего страха. – Я сделал все, что в моих силах! И продолжаю делать, несмотря на трудности. А подмоги мне ждать неоткуда. Между тем, подчеркну, обстоятельства изменились, это дело объединило две старшие музы, чего мы ни разу не допускали за весь минувший век. А как она написала статью про налогообложение и всю нынешнюю бухгалтерию, так возле них крутится третья старшая муза, Урания. Стоит ей признаться, что где-то она встречала в написанных Каллиопой романах знакомые ей личные жизненные коллизии, как та запустит ее часики, она найдет способ! Эвтерпа тоже уже где-то рядом только ждет своего часа…

В конце своей речи старик начал сбиваться на скороговорку, с мольбой глядя на продолжавшую безучастно молчать Окипету. Ему показалось, что в ее больших миндалевидных глазах теплилось какое-то сочувствие.

Внезапно горячей волной, залившей краской щеки его побледневшего лица, он вспомнил свой последний разговор с Каллиопой в ее блоге накануне суда. Это было больше года назад, но все отчетливо тут же всплыло в услужливой памяти.

Он тогда высказал ей все, что думает о ней, зная, что следователи никак не могут написать ей обвинительное заключение. У него на самом деле было такое чувство, будто она предала их всех, вставив в смешном виде все проведенные в отношении нее следственные мероприятия, подло сорвав попытку навсегда избавиться от нее, поместив в психиатрическую лечебницу. Каллиопа ответила, что в верности его ведомству не присягала и обеспечивать успехи их отвратительных «следственных мероприятий» за счет будущего своего ребенка – тоже не намерена. А скоро ему самому придется доказывать свою преданность со словами обычного предателя: «Ну, пожалуйста! Дайте мне еще немного времени! Я сделаю все, что в моих силах, прошу вас!» – в таких условиях, что врагу не пожелаешь. И тогда посмеялся над ее очередными фантазиями, пожелав ей сполна получить за ее экстремизм.

Он с ужасом увидел, как на холеных ладонях медленно приближавшегося к нему удивительно красивого мужчины выросли заостренные перламутровые ногти, будто все это время его гость с большой неохотой их втягивал. Глаза женщиныптицы засветились какой-то немыслимой в этом мире страстью, и старик, чувствуя, как намокают брюки его пижамы, в отчаянии прорыдал: «Пожалуйста! Дайте мне еще немного времени! Я сделаю все, что в моих силах, прошу вас!..»

Никогда в жизни Анна не поверила бы, что судьба ее зарулит так круто, как ей всегда втайне хотелось, как только она посмотрела в детстве заграничное кино «Триста спартанцев». Можно сказать, к своей вполне реалистической биографии она с того времени относилась с определенной долей прохладцы, без огонька.

С самого начала ее жизни все шло к тому, что до самой пенсии перед ней расстилалась ровная дорожка, протоптанная ее родителями, дядей и двумя тетками. На Анну заранее нападала дикая тоска от мысли, что жизнь ее пройдет тихо и мирно, без громких битв и душевных терзаний, – так, как жили ее родные, испытывая нескрываемое довольство. Она понимала, что и ей придется смириться, а после уж до самого конца говорить вслух те же мысли, так сказать, «проверенные временем», в точности так же полагая их «мудростью народной». Скорее всего, трудиться ей доведется в том же коллективе на комбинате. Она так же, как родители, будет годами ходить со своим цехом на демонстрации и даже праздники отмечать аналогично, «продолжая традиции». А на стол она будет выставлять те же самые привычные блюда, с такими же домашними консервами, которые они героически закручивали на зиму все лето из года в год. И от того, что изо дня в день до самой пенсии придется терпеть одно и то же, Анне заранее хотелось наорать на всех, начиная с кота Мурзика.

Пенсии еще надо было дождаться. И в ее ожидании Анины тетки, притворно вздыхая «старость не радость!», сшили себе по зимнему пальто с норковыми воротниками и по демисезонному пальтецу с воротничками из каракульчи. Мать, с нескрываемой завистью обсуждая их обновки, тоже вслух прикидывала, как и ей придется «сварганить» такие же пальто перед пенсией. А у Анны в голове лихорадочно роились мысли, как бы ей попасть на пенсию, минуя необходимость радостной встречи с осточертевшим ей за все предыдущие праздники их слаженным коллективом. Думая, почему это пенсию не дают сразу после школы, а только тогда, когда никаких приключений не светит, она с тоской искала для себя лазейку, как бы ей встретить свободное от социалистического производства времечко – без шитья мешковатых, но зато «практичных и носких» теткиных пальто.

Исторически сложилось так, что поступать после школы кроме индустриального техникума Анне было некуда, потому она вслед за своими подругами поступила в техникум, а когда устроилась на комбинат, то до замужества немного проучилась на заочном отделении машиностроительного факультета.