Наступило неловкое молчание, и я поспешил продолжить:

– Меня зовут Мейсон. Питер Мейсон. Руководитель этой научной станции. Вам приблизительно известно, чем мы занимаемся, забравшись в ледяную пустыню. Это метеорологические, гляциологические наблюдения, исследование земного магнетизма, полярного сияния. Свечение воздуха, ионосфера, космические лучи, магнитные бури и десяток других предметов – все это темы, которые, я полагаю, также не представляют для вас интереса. – Взмахнув рукой, я продолжал: – Как вы успели заметить, мы обычно одни не остаемся. Пять наших товарищей отправились в полевую экспедицию на север. Недели через три они должны вернуться. Затем мы соберем свои вещи и, прежде чем наступит зима и паковый лед у побережья замерзнет, уедем отсюда.

– Прежде чем наступит зима? – выпучил глаза человечек в клетчатой куртке. – Вы хотите сказать, что здесь бывает еще холоднее, чем теперь?

– Конечно бывает. Один исследователь по имени Альфред Вегенер зимовал милях в пятидесяти отсюда в тысяча девятьсот тридцатом – тысяча девятьсот тридцать первом годах, тогда температура опустилась до шестидесяти пяти градусов ниже нуля по Цельсию. И это была еще не самая холодная зима, насколько нам известно.

Подождав, пока это радостное известие дойдет до сознания моих слушателей, я перешел к процедуре знакомства с гостями.

– Это что касается нас. Мисс Легард, Мария Легард, не нуждается в представлении.

Шепот удивления, несколько голов повернулись в сторону актрисы. Оказалось, я был не вполне прав.

– Но вот, пожалуй, и все, что я знаю о вас.

– Корадзини, – представился мужчина с рассеченным лбом. Белая повязка, запачканная кровью, выделялась ярким пятном на фоне его редеющих темных волос. – Ник Корадзини. Держу курс в милую моему сердцу Шотландию, как пишут в туристских проспектах.

– В отпуск?

– Увы, – усмехнулся Корадзини. – Еду управлять филиалом «Глобал» Международной тракторной компании, что в пригороде Глазго. Слышали о ней?

– Слышал. Так, говорите, тракторная компания, мистер Корадзини? Вы для нас на вес золота. У нас есть допотопный трактор, который обычно заводится лишь при помощи кувалды и какой-то матери.

– Вот как, – опешил, как мне показалось, Корадзини. – Конечно, я могу попробовать…

– А по-моему, вы уже много лет не имели дела с тракторами, – заметила проницательная Мария Легард. – Так ведь, мистер Корадзини?

– Боюсь, что так, – грустно признался тракторозаводчик. – Но в ситуации наподобие этой я охотно применю другие свои способности.

– У вас будет такая возможность, – заверил я его и перевел взгляд на стоявшего рядом проповедника, беспрестанно потиравшего руки.

– Смоллвуд, – представился он. – Преподобный Джозеф Смоллвуд. Делегат от штата Вермонт на Международную ассамблею унитарных и свободных объединенных церквей, которая состоится в Лондоне. Возможно, вы слышали о ней? Это первое наше крупномасштабное совещание за многие годы.

– Прошу прощения, – покачал я головой. – Но пусть это вас не беспокоит. К нам довольно редко забегает почтальон. А кто вы, сэр?

– Солли Левин. Житель Нью-Йорка, – зачем-то прибавил человечек в клетчатой куртке. Он покровительственно обнял за широкие плечи молодого человека, сидевшего рядом. – А это мой мальчик Джонни.

– Ваш мальчик? Сын?

Мне показалось, что они похожи.

– Выбросьте это из головы, – растягивая слоги, произнес молодой человек. – Меня зовут Джонни Зейгеро. Солли мой менеджер. Извините, что затесался в столь приличное общество. – Окинув взором собравшихся, он задержал взгляд на роскошной молодой даме, сидевшей возле него. – Я что-то вроде кулачного бойца. Это и означает «боксер», Солли.

– И вы ему поверили? – патетически воскликнул Солли Левин, воздев сжатые в кулаки руки. – Вы ему поверили? Он еще извиняется. Джонни Зейгеро, будущий чемпион в тяжелом весе, извиняется за то, что он боксер. Это же надежда белого мира, вот кто он такой. Соперник номер три нынешнего чемпиона. Друзья зовут его…

– Спроси доктора Мейсона, слышал ли он когда-нибудь обо мне, – осадил его Зейгеро.

– Это еще ни о чем не говорит, – улыбнулся я. – Но внешность у вас не боксерская, мистер Зейгеро. Да и речь тоже. Я не знал, что бокс – один из предметов, которые изучают в Гарвардском университете. Или вы окончили Йельский?

– Принстонский, – осклабился Джонни. – А что тут удивительного? Вспомните Ганни, специалиста по Шекспиру. Роланд Ла-Старза был студентом колледжа, когда выступал за звание чемпиона мира. Почему же я не могу быть боксером?

– Вот именно, – попытался поддержать своего протеже Солли Левин. Но голос его прозвучал неубедительно. – Почему бы нет? Когда мы победим вашего хваленого британца, эту старую перечницу, которую вследствие самой чудовищной несправедливости в долгой и славной истории бокса назвали претендентом номер два… Когда мы уделаем этого старого обормота, из которого песок сыплется, то мы…

– Успокойся, Солли, – прервал его Зейгеро. – Сделай паузу. На тысячу миль отсюда ты не найдешь ни одного журналиста. Побереги свои драгоценные силы для них.

– Просто не хочу терять форму, малыш. Слова шли по пенсу за десяток. А у меня их в запасе тысячи…

– Надо говорить «тыщи», Солли, тыщи. Держи марку. А теперь заткнись.

Солли так и сделал, и я обратился к особе, сидевшей возле Зейгеро:

– Слушаю вас, мисс.

– Миссис. Миссис Дансби-Грегг. Возможно, вам знакомо мое имя?

– Нет, – ответил я, морща лоб. – Не припомню.

Конечно, имя это было мне знакомо, как и ее фотография, которую я раз десять видел на страницах самых популярных ежедневных газет. О ней, как и о многих других светских бездельниках, сплетничали досужие репортеры, излюбленными персонажами которых были представители так называемого светского общества, развивающие бурную и совершенно никчемную деятельность – источник неиссякаемого интереса для миллионов читателей. Насколько я помню, миссис Дансби-Грегг особенно отличалась в области благотворительности, хотя не слишком распространялась о своих доходах.

– В конце концов, это и неудивительно, – приторно улыбнулась она. – Вам так редко доводится бывать в приличном обществе, не так ли? – Посмотрев на девушку со сломанной ключицей, светская львица произнесла: – А это Флеминг.

– Флеминг? – Удивление, написанное на моем лице, на сей раз было подлинным. – Вы имеете в виду Елену?

– Флеминг. Моя собственная горничная.

– Ваша собственная горничная… – раздельно произнес я, чувствуя, как во мне вскипает негодование. – И вы не захотели помочь, когда я делал ей перевязку?

– Мисс Легард первой вызвалась ассистировать вам, – холодно заметила аристократка. – Зачем же было мне вмешиваться?

– Совершенно верно, миссис Дансби-Грегг, – одобрительно произнес Джонни Зейгеро. И, посмотрев на нее внимательно, добавил: – А то могли бы и руки испачкать.

На изысканном, тщательно размалеванном фасаде впервые появилась трещина. Покраснев, миссис Дансби-Грегг не нашлась, что ответить. Люди наподобие Джонни Зейгеро и на пушечный выстрел не приближались к кругу состоятельных лиц, в котором вращалась леди. Поэтому она не знала, как с ними разговаривать.

– Выходит, осталось еще два человека, – поспешил я вмешаться.

Рослый «полковник» с багровым лицом и белой шевелюрой сидел около худенького взъерошенного еврейчика, выглядевшего нелепо рядом с грузным соседом.

– Теодор Малер, – негромко проговорил еврейчик.

Я подождал, но он ничего не прибавил. Весьма общительная личность, нечего сказать.

– Брустер, – объявил толстяк. Потом сделал многозначительную паузу. – Сенатор Хофман Брустер. Рад, если смогу быть как-то полезен, доктор Мейсон.

– Благодарю вас, сенатор. Во всяком случае, вас-то я знаю. – И действительно, благодаря его удивительному умению рекламировать себя половина населения западного мира знала этого не стеснявшегося в выражениях сенатора, уроженца юго-запада, отличавшегося антикоммунистическими и чуть ли не изоляционистскими взглядами. – Совершаете поездку по европейским странам?