Даже в теории всё выглядело весьма неутешительно. Чего уж говорить о практике! Витька ещё раз набрал номер Олеси, и на этот раз успешно дозвонился. Но какой-то подростковый голос прокричал, что Олеся ушла на день рождения и будет поздно вечером. Тогда Витька позвонил Костику, который моментально поднял трубку. Быстро выяснилось, что Костик сам вчера набульбенился не хуже и что ушёл тогда, когда Витька ещё оставался. На вопрос «Играл ли я в карты?» Витька услышал утвердительный ответ, что «если ты играл, то явно не при мне». Костик также подтвердил историю про велосипедиста, поскольку верил Витьке и посоветовал найти вора и выбить из него деньги.

Если бы разговор шёл только о трёх тысячах, то, может, совет приятеля имел бы смысл. Скорее всего, свидетелей того, как он по причине дурной головы профукал сорок тысяч долларов, не найдётся. Штеф – вот единственный свидетель! Он наверняка и предложил отыграть те три тысячи! Будь Витька в своём уме, разве бы он согласился на такое?!

Бросив трубку, Витька выругался. Где он возьмёт такие деньги? Его НЗ, то бишь последние сбережения, равны тысяче семистам долларам. Если даже продать всё самое ценное, вплоть до «москвича», вряд ли наберётся больше четырёх-пяти тысяч. А бабка ни за что не позволит продавать древние драгоценности и антикварные вещицы, которыми была забита её квартира. Значит, чтобы спасти шкуру, Витьке придётся продавать это в тайне от бабки. Чем это чревато? Когда всё вскроется, бабка наверняка заявит в милицию. Подумает ли она на внука? Вряд ли, но вот следователь, допросив его, наверняка что-то заподозрит. Потом допросят его приятелей – Костика, например. Вскроется история с долгом, и всё. Мотив – налицо.

Рассуждая так, Витька хотел логично отбросить все варианты, чтобы убедиться в том, что есть только один – рискованный, но возможно, единственный спасающий его. Этот вариант пришёл к нему в голову совсем недавно – после неудачного звонка Олесе.

Итак, достать деньги будет проблематично, и придётся либо воровать, либо занимать у каких-нибудь старых папиных знакомых. Или бросаться в ноги дяде Джиму. Но кто сказал, что задолжать им – лучше, чем Штефу? Всё равно придётся отдавать, а работая бутербродом, он никогда не накопит такую сумму. Придётся батрачить на кого-то за счёт долга, а может, под угрозой расправы или счётчика соглашаться на сомнительные афёры типа «постоять на шухере» или «отвезти пакетик по адресу». Витька совсем не знал, чем занимаются всякие там троюродные тётки или шахматные друзья отца. И кроме как у дяди Джима, ни у кого не может оказаться более менее крупных денег, к тому же, никто не согласится давать их в долг даже под расписку. Придётся, например, закладывать бабкину квартиру. Кошмар…

Единственный, кто может помочь, это дядя Джим. Для него сорок три тысячи долларов – реальная сумма. Но вот захочет ли? Ведь тоже не факт. Племянника он, откровенно говоря, недолюбливает. Тётя Диана, сестра Витькиного отца, относится к Витьке получше, но в семье Пересов права голоса почти никогда не имеет. «Раскрутить мужа на деньги» вряд ли сможет. Короче говоря, надеяться на дядю – почти безнадёжно. Но если Витькин супервариант прогорит, то первое, что он сделает – позвонит в Англию.

Ложиться на дно Витька совсем не хотел. Он понимал, что этот вариант – не выход, потому что спровоцирует Штефа на решительные действия, а Олесю убедит в трусости. Поэтому самый смелый способ решить проблему – захватить Штефа живьём, и под пытками выбить из него бумажку. А затем…

Штеф будет ползать на карачках, целовать ему ноги и умолять пощадить. Штеф простит ему долги, напишет расписку, покается во всех совершённых злодеяниях. Он также подпишется под тем, что не имеет больше никаких прав на Олесю. А Олеся будет умолять Витьку пожалеть Штефа, будет клясться, что отныне и навеки принадлежит только Витьке и никому более. Но Витька только посмеётся, возьмёт топор и снесёт Штефу голову. Олеся заплачет, Витька обнимет её, успокоит, а потом она скажет: «Какой же ты смелый и сильный! Ты избавил этот мир от негодяя и подонка, который причинил боль и страдания стольким невинным людям! Я горжусь тобой, Витя, ты самый храбрый и справедливый, ты самый… и самый… Я люблю тебя…»

Какой пафос! Представив всё это, Витька воспрянул духом и раздвинул плечи. Что ж, если дядя Джим откажет…

Витька пошёл пить кофе и приводить себя в порядок. А с одиннадцати вечера он начал названивать Олесе. Со Штефом нужно встретиться как можно быстрее. В половине первого ночи недовольный уставший голос, ставший для сердца Витьки самой чудесной мелодией на свете, ответил:

– Да, я слушаю вас исключительно внимательно…

– Это я, Витька. Помнишь, я был у тебя вчера?

– А-а-а, – Олеся совсем не обрадовалась, – ну привет, Витька, который был у меня вчера.

– Ничего, что так поздно? У меня срочное дело.

– Мне завтра рано на работу, я очень устала. Что за дело, говори, только побыстрей.

– Мне нужен телефон Штефа. У тебя наверно он есть?

– А-а-а, – снова протянула Олеся, – ну пиши…

Витька быстро записал и перед тем, как проститься, сказал:

– Как только я разберусь с ним, мы с тобой куда-нибудь забуримся. Я никогда не забуду, как мы с тобой вчера…

– Что мы с тобой вчера? – немного оживилась Олеся.

– Ну, танцевали, по-моему. Ну, и познакомились, конечно.

– Сперва танцевали, потом познакомились? Забавный ты, Витька. Ладно, ты извини, но меня ноги не держат. Пока.

Вроде, она повеселела под конец, подумал он. Это хорошо, это очень хорошо… Теперь – Штеф. Его, видать, звоночек-то разбудил, но Штеф был крайне вежлив в своём «Алло».

– Это я. Узнал? – подавляя волнение и дрожь в руках, старался быть уверенным Витька.

– А…лошок… Ты что ль? Чего, урожай «фисташек» собрал?

– У меня есть деловое предложение, – сказал Витька, – нам надо встретиться и поговорить.

– Хорошо, – Штеф не стал его подкалывать, а тут же согласился, – в девять утра около Достоевского.

– Я плохо знаю Москву, – признался Витька.

– Заодно просветишься. Ну, давай, братан, бывай.

Штеф чересчур ласков с ним. Это плохо, это просто отвратительно, подумал Витька.

Жизнь – она не зебра, а скунс. Но смешное прозвище прилепилось к Геннадию Васильевичу Рогожину не благодаря этому зверьку, а из-за детской сказки о приключениях поросёнка Фунтика и компании: в ней добряка бегемота звали Шоколад. Вот и стал с чьей-то лёгкой руки генеральный директор кондитерской фабрики «Сладкоежка» Бегемотом. Ладно бы он оправдывал это прозвище внешне – так нет же! Высокий, подтянутый, активный, без всяких жировых излишеств типа пивного брюшка или пяти подбородков… Современный бизнесмен, порядочный и честный, женатый и воспитывающий дочь, представитель лучшей половины «новых русских» – расчётливый, думающий и справедливый. Таким вот идеальным мужчиной в самом убойном возрасте – сорок пять лет – казался он всем своим подчинённым. Имидж – дело наживное.

Каких-то три года назад устроиться на работу к Бегемоту было плёвым делом – в любом кадровом агентстве могли предложить множество вакансий на «Сладкоежку», начиная от грузчика и электрика, заканчивая комдиром или главбухом. Перемены начались в конце 98-го, когда Бегемот уволил почти половину сотрудников, ввёл жёсткие требования к соискателям и начал бизнес по крупному. Он закупил в Германии три новых линии и технологию производства, наладив выпуск шоколадных батончиков и киндер-сюрпризов. Рынок требовал истинных русских продуктов – засилье изделий фирм «Марс» и «Чупа-чупс», производимых по лицензиям у нас, только подстегнуло Бегемота к выпуску конкурентно-способных товаров. Бегемот считал настоящим гением швейцарского промышленного дизайнера Генри Рота, который в начале семидесятых придумал «игрушку в яйце». Поэтому наибольшую ставку он и сделал на шоколадные яйца с сюрпризом – первый отечественный опыт, первая попытка выбросить на рынок альтернативу безумно популярному в мире товару…