— Я просто не верю, что подобное могло происходить, — твердо сказал Рэймонд. — Возможно, что в пылу допроса следователи могли распалиться, схватить допрашиваемого и начать орать: «Да говори же, черт возьми!»

Мак-Карти внимательно слушал и сделал запись у себя в блокноте, но не перебил Рэймонда. Полковник Рэймонд между тем продолжал, что, по его мнению, были случаи, когда арестованных толкали, в том числе об стену… По его словам, наиболее правдоподобную картину описывает переводчик Фрэнк Штайнер, сообщивший комиссии, что если арестованные отказывались говорить в течение более двух или трех часов, то их толкали об стену.

— Но Штайнер утверждает, что никаких избиений, как таковых, не происходило.

Далее Рэймонд высказал мнение, что многие из заявлений осужденных носят «преувеличенный характер». В применении насилия немцы обвиняли пятерых: следователей Йозефа Кирхбаума, Гарри Тона, Мориса Элловича, капитана Шумахера и лейтенанта Халла. В завершение своего выступления Рэймонд сказал, что все пятеро «горячо отрицают» факты применения какого-либо насилия по отношению к арестованным немцам.

Рэймонд представлял собой мелкую рыбешку, а Мак-Карти ждал крупной. Первым явился бывший лейтенант Перл, к тому времени — доктор Уильям А. Перл. Подкомиссия попросила его рассказать о своей работе старшего армейского следователя. Перл объяснил, что ввиду усиленной идеологической обработки арестованные ждали от американского плена жестоких пыток. Поэтому действенно сломить их мог только «психологический подход», который он с успехом и применил. Мак-Карти стал задавать ему длинный ряд кажущихся бессмысленными вопросов, из ответов на которые потихоньку стало складываться впечатление, что свидетель лжет, и, наконец, добился от Перла прямого утверждения того, что физических пыток к пленным не применялось. После этого висконсинский сенатор, не только радуясь приобретаемой известности самой по себе, но и прекрасно понимая, каково будет впечатление многочисленного немецкоязычного электората в его собственном штате, «выпалил», как писала об этом пресса:

— Мне кажется, вы лжете. Не исключено, что вы водите нас за нос. Мне говорили, что вы очень умны. Но я убежден, что детектор лжи вам не обмануть.

Так первый раз был упомянут детектор лжи, которому предстояло сыграть столь важную роль и в данном случае, и в дальнейшей карьере Мак-Карти.

Но главный козырь Мак-Карти приберег для прокурора того давешнего суда — полковника Эллиса. После того как полковник рассказал о фальшивых судах, проводимых в Швебишхалле, Мак-Карти зачитал письмо от Джеймса Бейли, который был судебным журналистом при комиссии из девяти человек, созданной для получения признаний от солдат «Лейбштандарта». В письме говорилось, что признания добывались с помощью «голода, жестокости и угроз здоровью», а завершалось оно заявлением о том, что «терпеть это дальше нет сил», и просьбой о переводе в другое место. МакКарти закончил чтение и долго пристально смотрел на Эллиса перед тем, как обвинить его в «превращении правосудия в фарс» и фабриковании дел с помощью методов «жестоких до омерзения».

Эллис побледнел под натиском Мак-Карти, но позволил втянуть себя в описание подробностей — темных комнат, фигур в капюшонах, свечей — атрибутов фальшивых судов, добавив при этом, что, по его мнению, обвиняемые должны были понимать, что суд фальшивый, раз им не предоставили положенного адвоката. Однако, когда он заявил, что считает проведение фальшивых судов корректным приемом при условии, что настоящий суд, когда он состоится, будет оповещен о методах, которыми добыты признания, Мак-Карти чуть не бросился на него с криком: «Вы не можете так заявлять!»

Затем Эллису пришлось признать, что до поступления в армию он был налоговым юристом и в суде выступал только на делах о наследстве и разводах. По мнению сенатора, который уже однозначно доминировал на слушаниях, Эллис продемонстрировал «полную безграмотность» в вопросах процедуры ведения уголовного дела; поручение ему такого задания было ошибкой со стороны армии.

Возвращаясь к фальшивым судам, Мак-Карти вынудил полковника ответить утвердительно на вопрос: «Считаете ли вы допустимым применение инсценировок судов при условии, что настоящий суд будет об этом оповещен?» — «Да, считаю, но против применения побоев я всегда возражал», — ответил Эллис.

Позже, отвечая на вопросы Мак-Карти, Эллис проговорился, что иногда признания получал следователь, притворяющийся адвокатом.

— И это вы тоже считаете допустимым? — торжествующе произнес Мак-Карти.

Эллис уныло и еле слышно ответил:

— Да, мне кажется, правила получения свидетельств позволяют подобное.

Мак-Карти безжалостно сломил сопротивление всех бывших обвинителей и поднял на смех сенаторов, имевших отношение к следственной комиссии. Наконец, после иронического замечания о дебилизме всех американских судей, участвовавших в процессе над эсэсовцами в Дахау, он потребовал освидетельствования всех американских офицеров на детекторе лжи.

Потом Мак-Карти повторил то же самое требование применительно к сенатору Болдуину и безжалостно терзал немолодого уже чиновника, пока последний не поставил вопрос о детекторе лжи на голосование перед сенатской комиссией по вооруженным силам, где это предложение и было отвергнуто. Пришло время для Мак-Карти применить прием, который впоследствии станет важной частью его политического репертуара, — демонстративный уход.

20 мая Мак-Карти выдвинул заявление о том, что армия пестует садистов и что Болдуин намеренно покрывает американских военных. У Болдуина есть личные причины скрывать правду. С этими словами МакКарти с важным видом дотронулся до набитого чемоданчика на своем столе, как будто он полон секретных документов, которые раскроют всю правду.[76] А он, МакКарти, не собирается более участвовать «в этом фарсе, в этой намеренной и очень умной попытке обелить военных, за которую Болдуин должен понести уголовную ответственность». Он выходит из состава комиссии!

В последовавшем за этим заявлением беспорядке только один человек догадался проследовать за сенатором — журналист «Нью-Йоркера» Ричард Ровер. Он спросил Мак-Карти, почему тот так взволнован. В ответ сенатор снова дотронулся до своего набитого чемоданчика.

— Вот эти документы скажут сами за себя, — ответил он и показал Роверу, какой увесистый у него чемоданчик. — Увидев некоторые из них, вы согласитесь со мной, что речь идет об одном из самых возмутительных событий в истории этой страны.

Ровер попросил показать ему документы, но МакКарти отказался это сделать, заявив:

— Вы все увидите. Я ничего не собираюсь прятать. Хватит мне этого вшивого расследования. Я сделаю свои сведения достоянием общественности!

Расследование Болдуина шло своим чередом, но демонстрация Мак-Карти и его угроза обнародовать информацию о личной заинтересованности сенаторов Болдуина и Кефовера в подтверждении результатов суда в Дахау возымели действие. Госсекретарь по армии Кеннет Роял потерял терпение, как это случится после него со многими другими секретарями армии под натиском Мак-Карти, который на слушаниях по «делу Мальмеди» понял, что армия — замечательная мишень для нападок, на которых можно сделать себе имя. Роял приказал прекратить казни немцев, заточенных в тюрьме Ландсберг; двенадцать «убийц в Мальмеди», которых ждал смертный приговор, были спасены. Хотя до момента, когда последний эсэсовец выйдет на свободу, оставалось еще несколько лет, основа для этого была заложена именно тогда, летом 1949 года. В итоге Эверетт выиграл, а благодаря вмешательству Мак-Карти сеть убийств, предательства, интриг и шантажа, сплетенная вокруг «дела Мальмеди», оказалась распутанной.

А что же Йохен Пейпер? В феврале 1951 года большинство его товарищей по тюрьме Ландсберг вышли на свободу, и Пейперу осталось только в тысячный раз одиноко перебирать в памяти события той третьей недели декабря 1944 года. В начале зимы 1952 года он сидел перед пузатой печкой и писал длинное страстное письмо своим бывшим товарищам, которое будет без его ведома использовано новообразованным Обществом взаимопомощи СС для привлечения к его делу внимания в очередной раз. Пейпер описывал свои воспоминания о годах войны, которые казались ему «полетом Икара по солнечному небу». Все закончилось, но Запад должен помнить, что тела мертвых эсэсовцев стали баррикадой на восточном рубеже против той угрозы, которую представляют для европейской культуры славянские орды. Он писал: