Закрытый гроб с телом Насера установили в одном из помещений бывшего Высшего совета революционного командования. Было жарко, душно, тревожно. Масса народа толкалась в помещении и вокруг него. Время от времени кому-то становилось плохо. Сначала рухнул ближайший соратник Насера Али Сабри, а потом и Анвар Садат решил

111

упасть в обморок, чтобы никто не смог упрекнуть его в черствости и бездушии.

Каирская знать, дипкорпус, иностранные делегации напирали друг на друга, а когда катафалк с гробом, запряженный шестеркой лошадей, сдвинулся с места, все кинулись к нему и началось столпотворение. Часть охраны прибывшего на похороны А.Н.Косыгина была заблокирована в городе, и мы (несколько наших и местных охранников и сотрудников посольства) образовали живое кольцо вокруг Косыгина и подставили под удары свои спины и ноги. Потом, видя, что опасности быть задавленной подвергается премьер-министр Цейлона Сиримаво Бандаранаике, мы впустили ее в свой круг, а потом как бы по воздуху туда влетел и последний император Эфиопии — маленький и тщедушный Хайле Селассие. До того как началась эта давка, мы успели подойти к гробу и попрощаться с Насером, навеки закрывшим свои усталые и печальные глаза.

Из многочисленных высказываний по поводу кончины Насера приведу лишь одно, запомнившееся мне из-за его точности и ясности. В беседе с нашим послом, примерно через месяц после смерти Насера, вице-президент Египта Али Сабри сказал: «Насер в силу своего абсолютного авторитета мог объединить людей с самыми различными взглядами и заставить их работать вместе, двигаться в одном направлении. Умер Насер — и все распалось».

Исторически значимая и самобытная личность Насера, его деятельность по преобразованию Египта в современное государство, его роль в Движении неприсоединения, в котором он встал в один ряд с Джавахарлалом Неру и Иосипом Броз Тито, по-прежнему вызывают интерес к нему со стороны историков, политиков, журналистов. Думаю, со временем найдется и арабский писатель, который воссоздаст его образ в литературном произведении.

Самолетом — на заседание политбюро

После смерти Насера новый президент Египта Садат, как известно, взял курс на скрытый до поры до времени отход от Советского Союза и на решительное сближение с Соединенными Штатами. Вообще-то говоря, добросовестный анализ внутренней и внешней политики Садата, знание его прошлых идеологических воззрений позволяли сделать правильный вывод уже на начальном этапе его деятельности на посту президента.

Анализ не занял бы много времени и не потребовал бы особых умственных усилий. Но одни считали, что наши политические, военные и экономические вклады в Египет делают невозможным в обозримом будущем отход Садата от СССР; другие полагали, что Садат, побалансировав немного между СССР и США и получив от тех и других определенные льготы, снова вернется к прежнему, насеровскому, курсу; третьи, в силу соображений карьерного порядка, не хотели пугать советское руководство начавшимся отходом Египта от СССР, авось обойдется.

Но ручейки тревожной информации доходили все же до политбюро. В первую очередь такая информация поступала из резидентур КГБ и Главного разведывательного управления Генерального штаба Советской Армии. Разведка есть разведка, и даже в условиях того времени она в подаче своих материалов, в отличие от других ведомств, была более беспристрастной и объективной. К тому же мы располагали достоверными сведениями об истинном характере отношений Садата с президентом США Никсоном.

113

Справедливости ради надо сказать, что в большинстве случаев наши оценки ситуации в Египте совпадали с мнением заведующего отделом стран Ближнего и Среднего Востока МИД СССР Михаила Дмитриевича Сытенко и его заместителя Евгения Дмитриевича Пырлина.

И вот… совершенно неожиданно, без какой-либо предварительной переписки, в Каир прибыл самолет, который должен был доставить в Москву на заседание политбюро посла Владимира Михайловича Виноградова, старшего военного советника генерал-полковника Василия Васильевича Окунева и меня, представителя КГБ.

Все произошло как в кино. 28 апреля 1971 года во второй половине дня после работы я спокойно поехал в город, в школу Берлица к преподавателю и другу Сократу Енглезосу, который по каким-то причинам взял себе имя Мишель. Он одинаково свободно владел арабским, французским, английским и греческим языками (отец его был грек, а мать наполовину арабка, наполовину гречанка). Раз в неделю я позволял себе удовольствие пойти в школу Берлица, куда более регулярно ходил пятнадцать лет назад поупражняться в арабском, французском и английском языках, попить с Мишелем сладкого, ароматного кофе («суккар зияда») и отдохнуть таким образом от нескончаемых дел.

Мишель пил кофе с таким наслаждением, что создавалось впечатление, будто большей радости у него в жизни нет. Он отпивал кофе маленькими глотками, шумно выдыхал воздух, закрывал глаза, откидывал голову назад и всем своим видом показывал, какое неземное блаженство испытывает в данный момент. Такой манифестацией сопровождался каждый глоток. Подобная сцена повторялась в течение десяти лет, и когда я теперь пью кофе в одиночку, Мишель как бы присутствует при этом, и я уже ловлю себя на том, что и сам часто повторяю его жесты и мимику.

И вот во время такого безмятежного кофепития прибегает кто-то из посольства (дежурный по посольству, естественно, знал, где я нахожусь, — таковы разумные законы заграничной жизни) и объявляет, что мне надо срочно лететь в Москву. Сборы, понятно, были недолги. Чтобы успеть к заседанию политбюро на следующий день, мы вылетели из Каира ночью 29 апреля 1971 года, а рано утром пересели

114

в Будапеште на более быстроходный самолет. Во Внуково-2 уже ждали машины, которые и развезли прибывших по начальству: посла — к А.А.Громыко, военного советника — к А.А.Гречко, а меня — к Ю.В.Андропову.

Ю.В. (как мы его называли для краткости, и это звучало более многозначительно, чем просто Юрий Владимирович) сказал, что наша информация о положении в Египте представляется ему правильной, но докладывать обстановку на заседании политбюро надо более доказательно, приводить убедительные факты и… соблюдать осторожность… (Ох уж эта осторожность! Как она много значит в нашей жизни! Где ее пределы и осязаемые границы?) А потом мы очень долго сидели в приемной зала, где проходило заседание политбюро, так как вопрос о положении в Египте ввиду его сложности поставили в самый конец повестки дня.

Все очень волновались, и я мысленно переделывал свое выступление несколько раз. Друг с другом мы свои выступления не согласовывали. Каждый понимал, что от того, как он выступит, во многом будет зависеть и то, как сложится в дальнейшем его служебное положение. Ожидание было тягостным, томительным и бесконечным. На этот вопрос повестки дня было приглашено много знакомых и незнакомых мне людей. Дела в Египте интересовали различные ведомства. Мы переговаривались между собой, а иногда нас подкармливали бутербродами, сушками, кофе и чаем.

Поздно вечером подошло наше время. За большим столом в центре зала заседаний сидели члены политбюро, кандидаты, секретари ЦК, а приглашенные расположились на стульях вдоль стен. Я сразу обратил внимание на то, что единственным человеком без галстука в этой компании был Л.И.Брежнев. Очевидно, он мог позволить себе эту вольность и надеть темно-синюю шерстяную рубашку под цвет костюма. Вел он заседание спокойно, как мне показалось, без всякого интереса, скорее как бы по необходимости.

Послу СССР В.М. Виноградову для сообщения было определено 20 минут, старшему военному советнику В.В.Окуневу — 15, а мне — 10. Все по рангам, все по ранжирам, все согласно установленным нормам. Посол и военный советник выдержали свои выступления в достаточно оптимистическом духе (мы-де навеки связаны с Египтом в деловом отно-

115

шении), хотя некоторые опасные тенденций ими, естественно, отмечались. Мое выступление звучало скорее за упокой: в нем утверждалось, что Садат ведет линию на разрыв с нами и обманывает нас. При этом была дана нелестная характеристика самому Садату как личности. Кроме того, я сообщил о нестабильности в руководстве Египта и возможном расколе в правящей верхушке в ближайшее время. За выступлением последовала оживленная и даже бурная дискуссия. Большую обеспокоенность судьбой наших отношений с Египтом проявили А.А.Громыко и А.А.Гречко. Маршал Гречко говорил, например, что наша военная помощь Египту вызывает массу проблем, все время осложняет советско-египетские отношения, и ему порой бывает весьма затруднительно дать ответ, следует ли продолжать наращивать нашу помощь Египту новейшими вооружениями и увеличивать там наш военный персонал.