– Не думаю, что вы захотите помочь мне, – раздался его голос, и прошло несколько секунд, прежде чем Адель поняла, что он обращался именно к ней.

Она неуверенно откашлялась и вышла из своего укрытия, всеми силами стараясь скрыть смущение.

– Похоже, меня обнаружили.

Он посмотрел в ее сторону, усмехнулся самой соблазнительной из его усмешек, и ей показалось, что все ее тело растаяло, превратившись в сладкую липкую массу. Она схватилась рукой за стенку, чтобы не упасть.

А Дамьен вернулся к тому, чем он занимался до ее прихода, и продолжал чистить вполне довольную лошадь. Наконец Адель смогла свободно вздохнуть. Потом она постаралась вспомнить причину, по которой оказалась здесь.

– Я подумала... – начала она, – что вам интересно узнать, чем закончился визит доктора Лиддена.

Дамьен замер. В конюшне стояла полная тишина, не слышно было даже лошадиного ржанья. Он опустил щетку и сделал несколько шагов к ней, слышно было, как шуршало сено под его ботинками.

А ей казалось, что к ней все ближе и ближе придвигается источник тепла, и вскоре она, не в состоянии вынести этот жар, отошла на шаг назад и постаралась набрать воздух в легкие. Ей хотелось, чтобы он этого не заметил, но она прекрасно знала, что он замечает все.

– И что? – спросил он, остановившись напротив нее.

Она ощутила аромат его одеколона, такой знакомый аромат, вызвавший в ней настоящую бурю.

– Он сказал, что все в порядке, – тихо ответила она.

Плечи его поднялись и опустились, когда он вздохнул с облегчением:

– Слава Богу.

– Да, слава Богу, – повторила она.

Он молча стоял перед ней. Она тоже не знала, что можно было еще сказать. Они ведь решили, что будут избегать друг друга, когда вернутся в дом Осалтонов.

– А все остальное тоже в порядке? Вы чувствуете себя комфортно, у вас есть все, что вам нужно? – спросил он.

Адель быстро кивнула. А он стоял не отворачиваясь. Лошадь его заржала. Адель подумала, что она тоже заржала бы, если бы ожидала, когда Дамьен погладит ее.

– Я рад, что вы пришли, – наконец сказал он мягким, хриплым голосом. – Я думал о вас.

Ощущая непреодолимое желание, она смотрела в его темные дьявольские глаза и пыталась заставить себя быть рассудительной. Она думала обо всех его любовницах, о его репутации и о том, что он был кузеном Гарольда, а она была помолвлена с этим самым Гарольдом. И она не хотела разрушить эту помолвку, так как считала, что это был правильный выбор. Искушение, которое она испытывала, находясь рядом с этим человеком, было слишком сильным, она не должна чувствовать себя охваченной страстью в его присутствии. Она ведь никогда не захотела бы выйти замуж за него.

Почему же ей не удается справиться с этими чувствами? Почему она не в состоянии бороться с желанием видеть его, с желанием остаться на этом месте и с желанием чего-то большего?

Дыхание ее участилось.

– Я тоже думала о вас... – Она запнулась. – Я очень хотела, чтобы вы узнали, что у меня все в порядке.

Они оба стояли, молча глядя друг на друга, и Адели казалось, что сердце ее сейчас выпрыгнет из груди. Его взгляд переместился по ее лицу, от ее глаз к ее губам, где он остановился на секунду, а потом по всей ее фигуре.

У нее было такое ощущение, как будто он касался каждого кусочка ее тела. Она была ослабевшей и растерянной, стоя перед ним, мужчиной, у которого был, несомненно, большой опыт в общении с женщинами. Неудивительно, что у него было так много любовниц. Адель подозревала, что любая женщина с радостью кинется в его объятия.

– Ну теперь, когда я вам все рассказала, – наконец выговорила она, – мне надо вернуться в дом.

Он немного наклонил голову:

– Да, наверное, надо.

Губы ее чуть-чуть раскрылись.

– Хорошо, – сказала она, чувствуя себя невероятно неловко, – я пойду.

Адель повернулась и вышла из конюшни, чувствуя его взгляд у себя на спине.

В одной ночной сорочке Адель выскользнула из своей спальни и направилась в комнату матери. Она тихонько постучала в дверь, так как было еще раннее утро, и зашла в комнату. Мать ее спала, открыв рот и негромко похрапывая.

Адель опустилась перед кроватью на колени и прошептала:

– Мама?

Всегда спавшая очень чутко, Беатрис сразу проснулась, сонными глазами посмотрела на дочку и отвернула тяжелое одеяло.

– Адель, дорогая, залезай сюда, ведь холодно.

Вскочив в теплую постель, Адель улеглась рядом с матерью. И снова вспомнила жизнь в Висконсине, когда вся семья ютилась в одной комнате. У них не было слуг, которые могли бы по утрам топить печку, и они часто прижимались друг к другу в кровати.

Несколько минут Адель тихо лежала, глядя на мать, потом заговорила:

– Могу я спросить тебя кое о чем?

Беатрис широко открыла удивленные глаза:

– Конечно.

– Ты и папа, вы всегда говорили, что я самая послушная из ваших детей. Я никогда не попадала ни в какие неприятности, и я пытаюсь понять, почему я так сильно отличалась от Софи и Клары.

Беатрис положила руку на ее щеку:

– Ты отличалась от всех с того момента, когда родилась. Будучи младенцем, ты никогда не плакала, когда тебя укладывали в кровать, ты просто сразу засыпала. Когда ты стала маленькой девочкой, ты всегда была счастлива и весьма независима. Казалось, что у тебя не было потребности ни с кем спорить.

– Но я ведь спорила с Софи и Кларой, я даже жаловалась на них, когда они делали что-то непозволительное.

Беатрис задумалась над словами дочери, потом тихо сказала:

– Это случалось уже в Нью-Йорке. В Висконсине все было не так. Ты там просто занималась своими делами.

– Я сильно изменилась, когда мы переехали?

– Да, конечно, ты же выросла.

Адель задумалась о своей жизни. Она всегда рассматривала ее как состоявшую из двух частей. Сначала она была «Адель из Висконсина», которая обожала свою лошадь и с восторгом гоняла верхом по лесам в одиночестве. Потом она стала другой, это была уже «Адель из Нью-Йорка». Эта девушка любила своих родителей, старалась сделать им приятное, часто злилась на своих сестер, которые делали то, что им вздумается, то, чего она не могла делать.

Почему она не могла?

– Ты думаешь, мама, что я родилась такой правильной?

– У нас у всех есть врожденные предрасположения, – ответила мать.

– Но могут эти предрасположения измениться?

Беатрис беспокойно нахмурилась:

– Что-нибудь не так, Адель? Ты чувствуешь себя несчастливой? Это твое страшное происшествие...

– Нет, нет, мама, – перебила ее Адель, – я вполне счастлива. Пожалуйста, не волнуйся. Я просто хочу понять, каким человеком меня считают и такая ли я на самом деле.

Ее мать улыбнулась:

– Тебя считают тем, кто ты есть. И ты у нас идеальная.

«Идеальная, совершенная», опять эти слова, подумала Адель. Раньше от этих слов она никогда не чувствовала неловкости. Но теперь, после того, как ее похитили и она позволила Дамьену целовать ее и лежать рядом с ней в постели в темноте, она чувствовала себя обманщицей. И ей казалось, что стены вокруг нее сжимаются, угрожая задушить ее.

За завтраком на следующий день Адель улыбалась и принимала участие в оживленном разговоре о приготовлениях к свадьбе. Ее мать и Юстасия сидели рядом за столом и кудахтали как куры, в то время как Вайолет искоса бросала понимающие взгляды Адели.

В разговоре упомянули домашнюю белошвейку, и Вайолет, возмутившись, буквально бросила свою чашку на блюдце.

– Нет, мама, – запротестовала она, – надо обратиться к модистке в Лондоне. Или в дом Уэрта в Париже. Бракосочетание Адели и Гарольда должно быть идеальным, у нее должно быть платье по самой последней моде. У ее сестры, Софи, подвенечное платье было от Уэрта.

Юстасия с интересом посмотрела на дочку, а мать Адели гордо кивнула.

– Да, конечно, – с апломбом произнесла она, – платье должно быть от Уэрта.

Адель взглянула через накрытый белой скатертью стол на свою будущую невестку, Вайолет, которая явно была довольна собой и своими предложениями. Сама ж Адель слышала только «идеальный», «совершенный», и от этих слов у нее что-то сжималось в груди.