Ночь я провел, гуляя по бульварам, окружавшим центр Парижа. Чтобы убить время, пошел в кино. Рано утром, после многочасовых хождений, зашел в парикмахерскую побриться и помыть голову. Затем поспешил к условленному месту встречи, чтобы быть на станции метро к десяти утра. Когда я вышел на платформу, то сразу же увидел сотрудника нашей разведки Агаянца, работающего третьим секретарем советского посольства в Париже. Он уже уходил, но, заметив меня, тут же вернулся и сделал знак следовать за ним. Мы взяли такси до Булонского леса, где позавтракали, и я передал ему свой пистолет и маленькую записку, содержание которой надо было отправить в Москву шифром. В записке говорилось: «Подарок вручен. Посылка сейчас в Париже, а шина автомобиля, на котором я путешествовал, лопнула, пока я ходил по магазинам». Агаянц, не имевший никакого представления о моем задании, проводил меня на явочную квартиру в пригороде Парижа, где я оставался в течение двух недель».

Из Парижа Павел Судоплатов по подложным польским документам отправился сначала на машине, а затем поездом в Барселону. Местные газеты сообщали о террористическом акте в Роттердаме, где украинский националистический лидер Евген Коновалец был взорван бомбой на улице. В газетах выдвигалось несколько версий: либо его убили советские чекисты, либо агенты гестапо, либо соперничающая группировка украинских националистов, либо, наконец, польские спецслужбы — в отместку за убийство генерала Перацкого. В бульварной прессе муссировался слух о том, что Коновалец мог покончить жизнь самоубийством, вследствие неразделенной любви к некой польской красавице Ганне 3. Тут же приводилась лубочная открытка с изображением Коновальца в виде гетмана, ведущего в бой толпы своих соратников, и фото какой-то мордоворотистой тетки с лаконичной подписью «Красавица Ганна 3.».

Однако стопроцентными фактами и уликами для раскрытия истинных причин гибели Коновальца не располагала ни голландская полиция, ни абвер, ни ОУН. Было известно, что он собирался встречаться с курьером-радистом с советского судна, но никто не знал наверняка, с кем именно встречался покойный в тот роковой день.

Смерть Евгена Коновальца вызвала раскол в ОУН. 27 августа 1939 года группировка «стариков» провозгласила новым вождем организации ближайшего сподвижника Коновальца Андрея Мельника. В свою очередь группировка «молодежи» была категорически не согласна с этим решением. «Геть Мельника! Даешь Степана Бандеру!» — возмущались горячие головы. Масло в огонь подлило освобождение немцами в сентябре 1939 года из польской тюрьмы С. Бандеры, который отбывал наказание за покушение на генерала Перацкого. В итоге в феврале 1940 года «молодежь» устроила настоящий бунт. Бандера собрал в Кракове конференцию, на которой был создан главный революционный трибунал. Члены трибунала тут же вынесли смертные приговоры «за предательство дела освобождения Украины» многим сторонникам Мельника. Начались кровавые разборки, в ходе которых было убито около 400 мельниковцев и более 200 бандеровцев. Окончательное размежевание организации произошло в апреле 1941 года, когда Бандера собрал в Кракове «великий сбор», после которого ОУН распалась на ОУН-М (мельниковцы) и ОУН-Б (бандеровцы).

В июле 1938 года торговое судно, на котором Павел Судоплатов благополучно прибыл из Западной Европы, ошвартовалось в ленинградском порту. В тот же день, ночным поездом, он выехал в Москву. На Ленинградском вокзале столицы его встречали начальник Иностранного отдела Залман Пассов, только что назначенный вместо скоропостижно скончавшегося А. Слуцкого, заместитель начальника ИНО С. Шпигельглаз и Эмма Карловна.

— От себя лично, от лица парткома и от лица товарищей, поздравляю с прибытием! — громогласно приветствовал новый начальник своего героя-подчиненного.

Пассажиры на перроне неодобрительно косились на шумного Пассова, одетого в цивильный костюм. «Ну, залил зенки с утра пораньше…» — укоризненно молвила какая-то гражданка.

На следующий день Павел Судоплатов, вместе с Пассовым, был вызван в кабинет к Л. П. Берии, новому начальнику Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД, первому заместителю Н. И. Ежова.

Павел Анатольевич вспоминал:

«Моя первая встреча с Берией продолжалась, кажется, около четырех часов. Все это время Пассов хранил молчание. Берия задавал мне вопрос за вопросом, желая знать обо всех деталях операции против Коновальца и ОУН.

Спустя час Берия распорядился, чтобы Пассов принес папку с литерным делом «Ставка», где были зафиксированы все детали этой операции. Из вопросов Берии мне стало ясно, что это высококомпетентный в вопросах разведывательной работы и диверсий человек. Позднее я понял: Берия задавал свои вопросы для того, чтобы лучше понять, каким образом я смог вписаться в западную жизнь.

Особенное впечатление на Берию произвела весьма простая на первый взгляд процедура приобретения железнодорожных сезонных билетов, позволивших мне беспрепятственно путешествовать по всей Западной Европе. Помню, как он интересовался техникой продажи железнодорожных билетов для пассажиров на внутренних линиях и на зарубежных маршрутах. В Голландии, Бельгии и Франции пассажиры, ехавшие в другие страны, подходили к кассиру по одному — и только после звонка дежурного. Мы предположили, что это делалось с определенной целью, а именно: позволить кассиру лучше запомнить тех, кто приобретал билеты. Далее Берия поинтересовался, обратил ли я внимание на количество выходов, включая и запасной, на явочной квартире, которая находилась в пригороде Парижа. Его немало удивило, что я этого не сделал, поскольку слишком устал. Из этого я заключил, что Берия обладал опытом работы в подполье, приобретенным в закавказской ЧК.

(…) Берия хорошо говорил по-русски с небольшим грузинским акцентом и по отношению ко мне вел себя предельно вежливо. Однако ему не удалось остаться невозмутимым на протяжении всей нашей беседы. Так, Берия пришел в сильное возбуждение, когда я рассказал, какие приводил аргументы Коновальцу, чтобы отговорить его от проведения ОУН террористических актов против представителей советской власти на Украине. Я возражал ему, ссылаясь на то, что это может привести к гибели все украинское националистическое подполье, поскольку НКВД быстро нападет на след террористов. Коновалец же полагал, что подобные акты могут совершаться изолированными группами. Это, настаивал он, придаст им ореол героизма в глазах местного населения, послужит стимулом для начала широкой антисоветской компании, в которую вмешаются Германия и Япония».[16]

Помимо профессионализма и дотошности первого заместителя наркома НКВД в вопросах разведдеятельности и диверсий, Павел Судоплатов обратил внимание на его неброский костюм, а также несколько старомодное пенсне, делающее Лаврентия Павловича похожим на скромного советского служащего.

«Некомчванист, по-ленински доступен и прост», — одобрительно отметил по себя Павел Анатольевич.

После встречи с Берией Судоплатов получил краткосрочный отпуск, чтобы навестить живущую в Мелитополе мать, а затем родителей жены в Харькове. Предполагалось, что по возвращении в Москву он получит должность помощника начальника Иностранного отдела, на которого будет возложено непосредственное руководство разведывательно-диверсионной работой в Испании.

Во время поездки Эмма Карловна рассказала мужу о трагических событиях, происшедших в стране и в органах безопасности. Нарком Н. И. Ежов провел жесточайшие репрессии: арестовал в 1937 году весь руководящий состав НКВД, а в новом году репрессии докатились и до Иностранного отдела. Были арестованы многие друзья и знакомые Судоплатовых (И. Каминский, Д. Быстролетов, В. Горожанин и другие), которым они полностью доверяли и в чьей преданности Советской власти не сомневались. «Мы думали тогда, что это стало возможным из-за преступной некомпетентности Ежова, которая становилась очевидной даже оперативным работникам», — позднее признается Павел Анатольевич.[17] К сожалению, он ошибался. Незримые тучи начали сгущаться уже и над ним…