А вот то, что он должен был спросить с меня — дела о Центробанке, о Чубайсе, Козленке, Березовском, Кохе и других, — не спрашивал. Потому что, я так полагаю, — не велела дочь Татьяна.

Татьяне же он доверяет стопроцентно, полностью, и все свои информационные источники сузил всего до нескольких человек, из которых Татьяна Дьяченко стала главным. Виной всему была, конечно же, болезнь: Борис Николаевич не мог уже работать так, как работал раньше. Возникла некая изоляция, пояс отчуждения, который разорвать очень трудно.

Хотя Генпрокуратуру Ельцин поддержал во многих начинаниях. Например, одобрил идею установления Дня работника прокуратуры — такой день был учрежден 12 января. В результате мы отметили 275-летие российской прокуратуры, а следом 276- и 277-летие. Повысил зарплату военным прокурорам — они стали получать столько же, сколько и сотрудники военных трибуналов. При встречах президент готов был подписать любой указ — лишь бы прокуратуре было хорошо, но я никогда не делал этого, никогда не подсовывал ему никаких бумаг, ибо всякий указ должен проходить предварительную юридическую экспертизу.

Я не был ни разу ни в семье президента, не был с ним ни на охоте, ни на рыбалке, ни в бане. Но вместе, за одним столом, бывал неоднократно и видел его, что называется, с расстояния вытянутой руки, когда человека и рассмотреть основательно можно, и понять, что он собой являет, можно.

Так, я был вместе с президентом на серебряной свадьбе Коржаковых, вместе мы встречали новый, 1998 год.

На новогоднюю встречу Ельцин пригласил десять супружеских пар. Были Черномырдин с женой, Куликов, Юмашев, Немцов с женами, а также дочери президента Татьяна и Елена с мужьями. Ничто не предвещало тогда, что Куликов вскоре будет освобожден от занимаемой должности вице-премьера и министра внутренних дел, что Черномырдин через три с небольшим месяца будет отправлен в отставку вместе со своими замами и членами кабинета. Разговоры были совсем иными, и настрой, тоже был иным.

— Давайте договоримся — в наступающем году работать дружно, работать вместе, душа в душу, не разлучаться, поддерживать друг друга, — предложил Ельцин, — не то, понимаете ли, надоела кадровая чехарда. Предлагаю за это выпить…

Выпили. Что произошло дальше — вы уже знаете.

По иронии судьбы, на том празднике я произнес тост за президентскую семью, за то, что она является надежным прикрытием человека номер один в нашей стране, в России, оберегает его, создает условия для работы… Словом, обычный доброжелательный тост. Не думал я тогда, что скоро милое, теплое, святое слово «семья» станет нарицательным и будет олицетворять уже совсем иную истину и рождать совсем иные чувства.

Встречались мы и в так называемом президентском клубе. Идея создать такой клуб возникла в свое время у самого Бориса Николаевича. Идея, конечно же, была хороша, на Западе таких клубов много: в непринужденной обстановке, после игры в теннис или в футбол, можно поговорить о делах, выпить свежего бочкового пива, съесть бутерброд из черного хлеба с салом и чесноком либо заказать себе яичницу. Это был чисто мужской клуб, и душою клуба был, естественно, Ельцин.

Однажды он мне подарил вазу. Дело было так. Я играл в футбол в клубе «Ильинка», организованном Павлом Павловичем Бородиным, хотя сам Бородин играл в другой команде — созданной Юрием Михайловичем Лужковым, и «Ильинка» иногда встречалась с лужковцами.

Играли мы, естественно, по выходным дням.

Второго июня 1996 года я поехал на игру в Лужники. Водитель у меня был новый, неопытный, запутался в лужниковских проездах, в аллеях, промахнул нужный поворот, в результате я очутился в футбольном клубе, но не своем, а в чужом. Хотя лица в большинстве своем были знакомые.

Это была команда Лужкова, я уже собрался было уехать, но в это время зашел Юрий Михайлович, увидел меня, искренне обрадовался. Другой же мой знакомый, драматург Виталий Павлов, уговорил меня:

— Сыграйте-ка, Юрий Ильич, с нами, за нас. А?

Я подумал, а почему бы нет, сравню уровень игры с нашей командой, и я остался. Обычно я играю в защите, но на поле мне неожиданно дали пас из глубины и я решил из защиты переместиться в нападение. Во время маневра с кем-то столкнулся. Столкновение было сильным, грубым.

Оказалось, на меня налетел Шохин. Он ведь в очках с толстыми линзами, не видит совершенно ничего, координация движений слабая, в футбол таким спортсменам играть вообще противопоказано… В общем, врезал он мне здорово. В голове — боль, под глазом — синяк от оправы его очков.

С поля мне пришлось переместиться к врачу. Сидел я у него и невесело размышлял о разных перипетиях жизни, о том, как случайности становятся закономерностями. Случайность — то, что водитель промахнул нужный поворот, запутался и я очутился в чужой команде, случайность — то, что я не отправился на поиски своей команды, случайность — то, что я вместо нападения решил сыграть в защите, случайность — то, что на меня налетел Шохин — не хотел же он меня изуродовать специально, в конце концов, и вот закономерность: фингал под глазом.

На следующий день у меня намечался праздник — день рождения, который, как известно, бывает раз в году.

В этот же день Борис Николаевич возвращался в Москву из очередной предвыборной поездки. Надо было ехать во Внуково, в аэропорт встречать его. По протоколу мне ездить было необязательно, но я поехал: мне нужно было обсудить с ним один вопрос.

Синяк под глазом разросся, пришлось прикрыть его темными очками. Когда самолет приземлился и президента уже встретили, кто-то подсказал ему:

— А у Скуратова сегодня день рождения.

Коржаков нашел где-то роскошную вазу, — она появилась у него в руках, будто по мановению волшебной палочки, и президент торжественно вручил вазу мне.

Поскольку был день рождения, а дни рождения положено отмечать, то появились, естественно, и бутылка, и легкая закуска, и стопочки — в общем, образовалось этакое дружное мини-застолье. Кто-то сказал Ельцину:

— Юрий Ильич наш очень неплохо работает!

Президент не замедлил откликнуться шуткой:

— Надо его на повышение двинуть, перевести в ООН — пусть там поработает на благо России.

— Ну, этот вопрос нужно еще согласовывать с Клинтоном…

Ельцин немедленно насупил брови:

— А кто это такой — Клинтон и почему это я должен с ним согласовывал такие вопросы?

Та пора — лето 1996 года — досталась Ельцину тяжело. Он, уже хворый, с надсеченным сердцем, с больным дыханием, вынужден был ездить по городам и весям и веселить разных тинэйджеров, отплясывая перед ними что-то неуклюжее, медвежье. Из последней своей поездки он вернулся, едва дыша; сполз с самолетного трапа на землю и объявил членам выборного штаба, встречавшим его:

— Я сделал все, что мог, теперь дело за вами.

Губила президента и тяга к спиртному. Для России выпивать стопку-другую перед ужином — вещь нормальная, но когда стопку-другую, и не больше. А это норма не устраивала президента. Мне доводилось быть свидетелем того, когда Коржаков запрещал наливать ему спиртное — вообще ни грамма, ни капли, — и официанты не наливали. Однажды Борис Николаевич очень зло выговорил официанту:

— Ты чего мне не наливаешь? Не уважаешь всенародно избранного президента?

Иногда требовал спиртного в еще более грубой форме.

По характеру Ельцин — лидер. И безусловно, очень интересный человек. Душа любого застолья. Может быть очень обаятельным, способен понравиться кому угодно, даже капризной заморской королеве.

И, конечно же, если бы его не подвело здоровье, он никогда бы не допустил семью к рулю, в рубку управления государством. Я знаю, что в Свердловске он никогда никого из своих родственников не подпускал к служебному столу, все вопросы решал только сам — домашние всегда старались держаться от него на расстоянии, вернее, он держал их на расстоянии. Но здесь произошло то, что не должно было произойти, — вначале запустили Татьяну Дьяченко в выборный штаб, а потом она просто-напросто окончательно обосновалась в Кремле.