Для определения возможностей гастрониомической части «праздника дружбы» я пригласил шеф-повара из лучшего ресторана Хельсинки.

В день приема к часу прихода немцев все участники с советской стороны бодро собрались в гостиной. Первой прибыла группа во главе с послом Блюхером, опытным дипломатом, потомком того Блюхера, который сражался с армиями Наполеона.

Поздоровавшись со мной, посол представил мне как своего друга полковника фон Бонин, в недавнем прошлом военного атташе Германии в СССР. Со своей стороны я приветствовал друга посла и, поняв, что он не помечен в переданном нам списке участников приема с немецкой стороны, тут же дал поручение посадить его за стол на уровне советника посольства. Меня, однако, несколько удивил приход гостя посла.

Обед начался с моего краткого выступления и ответного слова посла Блюхера.

Когда обед закончился, гости стали переходить в гостиную и размещаться у столиков — здесь их ждал кофе с коньяком. Оркестр, приглашенный из ресторана «Торни», заиграл популярные мелодии.

Когда я появился в гостиной, ко мне подошели посол Блюхер и его друг фон Бонин, чтобы поблагодарить за отличный обед и теплый прием. Посол, тут же вежливо извинившись, покинул нас, как будто желая оставить меня с его гостем наедине. Недалеко от нас пустовал столик, и мы заняли его. Между нами сразу завязалась беседа.

Начав разговор, фон Бонин сказал, что он последние четыре года являлся военным атташе Германии в СССР и возвратился на родину несколько месяцев тому назад. На мой вопрос, как ему работалось в Москве, он ответил, что с представителями Генерального штаба Советской Армии он установил нормальные деловые отношения, и это позволило ему без всяких притеснений и помех выполнять обязанности и поручения, даваемые из Берлина. Особенно большую сердечность к себе со стороны советских коллег он ощутил после подписания «Пакта Риббентропа — Молотова», годовщину которого мы сегодня отмечаем.

Все его просьбы по ознакомлению с военной промышленностью Советского Союза сотрудники Генштаба Красной Армии всегда выполняли, что позволило ему составить объективный анализ состояния Красной Армии и ее боеготовности. Однако, доверительно сказал мне немецкий полковник, руководство немецкого Генерального штаба, рассмотрев этот документ, отвергло его как дезинформирующий и преувеличивающий силу Красной Армии. Его самого из-за этого анализа отозвали в Берлин.

Когда он возвратился на родину, продолжал рассказывать фон Бонин, сугубо конфиденциально, то почувствовал, как в высших правительственных кругах и в Генеральном штабе нарастает враждебность к советскому государству. Его личные друзья и единомышленники, работающие в Генеральном штабе, рассказали ему, что сразу после окончания «зимней войны» оперативное управление Генштаба провело исследование причин поражения Красной Армии. Руководство Генштаба пришло к выводу, что армия Советов в этой войне фактически потерпела поражение из-за незнания стратегии и тактики ведения войны в современных условиях. Когда такой вывод был доложен Гитлеру, то он согласился с такой оценкой и поручил Генштабу начинать разработку плана подготовки Германии на случай войны с Советским Союзом.

Далее фон Бонин сказал, что, к большому несчастью для Германии, Гитлер и его окружение считают, что Советский Союз — это «колосс на глиняных ногах» и его можно быстро разрушить. Чтобы скрыть от общественности враждебные действия Германии по отношению к Советскому Союзу и усыпить его бдительность, и был подписан «Пакт Риббентропа — Молотова». То, что говорил фон Бонин, было совершенно секретной информацией государственного значения, и я был немало удивлен откровенностью немецкого военного дипломата-разведчика. Однако тут же прояснилась и причина такого необычного поведения гостя посла Блюхера, который, очевидно, знал о настроениях фон Бонина.

— Учитывая, что в самой Германии пока нет сил, могущих сорвать планы политической верхушки, — сказал фон Бонин, — я решил прибыть в Хельсинки и рассказать посланнику или советнику представительства об этих планах и просить сообщить в Москву о надвигающейся трагедии для советского и немецкого народов.

Из его слов было понятно, что фон Бонин не одинок в своем неприятии гитлеровского авантюризма, и я решил это уточнить.

Внимательно выслушав, я спросил:

— Знают ли ваши друзья, что вы поехали в Хельсинки для встречи с советским представителем?

— Они знают и выбрали именно меня потому, что владея русским языком я смогу доходчивее и точнее проинформировать вас, — сказал фон Бонин.

Со своей стороны я заверил его, что сказанное им сообщу в Москву своему начальнику.

На этом мы расстались, фон Бонин пересел к столику, за которым находился посол фон Блюхер. Под мелодичную музыку наши дипломаты и гости продолжали отмечать годовщину «Пакта о ненападении».

В тот же день я послал шифровку начальнику разведки Фитину с просьбой доложить эту важнейшую информацию наркому Берии. О реакции на нее в Москве мне не сообщили.

Заканчивая рассказ о встрече с фон Бонином в 1940 году, не могу не помянуть, что он, как участник неудавшегося покушения на Гитлера в 1944 году, был казнен. Светлая память ему.

Очередной круг встреч начал с Графа. На мой вопрос — что нового в политической жизни страны, он с тревогой в голосе начал рассказывать об ухудшении политического климата. Начиная с сентября нынешнего года реакционные силы в буржуазных партиях и особенно полуфашистской партии «Патриотическое народное движение», «Шюцкор» начали планомерную антисоветскую пропаганду. Отмечается активная роль в этом и лидера СДПФ — Таннера.

Он сообщил также, что с первых дней июля отмечается наплыв в Хельсинки немцев, которые, по его данным, чаще всего посещают МИД и военное министерство.

Вечером работники резидентуры Ж. Т., К. С. и Л. Е. дополнили мою информацию о нарастающем реваншистском курсе финского правительства.

Свои встречи начал с Монаха.

— Начиная с нынешнего лета, — сказал Монах, — в правительстве Рюти заметно увеличился крен в сторону фашистской Германии. Прогерманские настроения возросли особенно сильно после захвата немцами Норвегии.

Из окружения Таннера ему стало известно, что правительство Рюти через своего посла в Берлине Кивимяки ведет важные, очень секретные переговоры, касающиеся Советского Союза.

На мою просьбу, не может ли он встретиться с Паасикиви и попытаться узнать о содержании контактов посла Кивимяки с немецким руководством, нарушающих мирный договор между нами от 12 марта 1940 года, Монах ответил, что Паасикиви недавно приезжал в Хельсинки, но вскоре вернулся в Москву. Ему известно, что Паасикиви был недоволен встречами с министром иностранных дел Виттингом и Рюти; просил отставку, ему отказали в этом и предложили срочно выехать в Москву. Он, Монах, сам очень хотел повидаться с ним и обязательно сделает это, когда Паасикиви вновь появится в Хельсинки.

— Откровенно говоря, — подчеркнул Монах, — у Паасикиви до сего времени заметны прогерманские настроения, но отчетливо он их не проявляет. Однако, несмотря на свой консерватизм, он, как умный человек, раньше других своих единомышленников твердо уяснил, что без нормальных мирных отношений с Россией Финляндия жить и развиваться не может. Исходя из такого кредо, он уже с 1938 года и до сего времени твердо придерживается таких убеждений и охотно вступает в контакт с демократами для учета их взглядов по внешнеполитическим и другим вопросам государственного строительства.

Подводя итог нашей беседы и ответов на вопросы, могу предупредить вас, — сказал Монах, — что за два последних месяца правые лидеры стали более открыто высказывать требования пересмотра новой советско-финляндской границы в целях возвращения Карельского перешейка с городом Выборг и других территорий, отошедших к России в результате «зимней войны». В этих целях они приступили к поиску сильного союзника. Наиболее вероятным из них будет гитлеровская Германия, представители которой зачастили в Хельсинки, а немецкие войска уже перебрасываются на север Финляндии.