Однажды, когда Анжелу в очередной раз жестоко избнли резиновыми дубинками и просто кулаками, ее увидел врач.

— Что они с вами делали? — спросил он.

Она рассказала о бледно-лиловой комнате. Удивление и негодование врача были, казалось, искренними. Он впервые в жизни видел перед собой женщину, которую пытали, да к тому же еще и студентку, которой было всего 19 лет.

— Вы знаете, кто именно пытал вас? — спросил доктор. — Назовите его имя. Я доложу куда следует.

Анжела знала имя. Прежде чем приступать к пыткам, полицейские, как правило, заклеивали свои фамилии на именных бляхах клейкой лентой и называли друг друга вымышленными именами. Случалось, однако, что они забывали это делать, когда производили обычный допрос без применения пыток.

— Коста Лима Магальяйнс, — сказала Анжела. Врач подал рапорт, в котором сообщил, что Анжелу избивали плетью, издевались над нею и оскорбляли ее женское достоинство, а также пытали электрическим током, вставляя оголенные провода в самую интимную часть ее тела. Такие обвинения не могли быть оставлены бол внимания, и Магальяйнс получил выговор. В течение шести последующих недель Анжела находилась в госпитале и никто ее не трогал. За исключением одного срыва, когда она призналась, что состоит членом группы ПКБР, Анжела держалась стойко и ничего не сказала.

Но потом произошли два события, окончившиеся тем, что Анжела вновь оказалась в бледно-лиловой комнате. Врач, узнавший, что служит там, где пытают заключенных, не мог с этим мириться и попросил перевести его в другое место. К тому же были схвачены еще двое из группы ПКБР. Не выдержав жестоких пыток, они рассказали, что до ареста Анжела занимала ответственный пост в организации.

На следующий же день в 3 часа дня (именно в это время ее, как правило, начинали пытать) тюремщики вновь втащили ее в камеру пыток. На сей раз Анжелу предупредили, что, если та по-прежнему будет отказываться говорить, ее передадут в руки «эскадрона смерти». Тюремщики сказали, что обнаружили тайник со взрывчаткой, и спросили, что ей об этом известно. Анжела молчала. В тот день это было легко, так как она действительно ничего не знала. Но зато она сама кое-что услышала о судьбе других заключенных. В частности, она узнала об одном профсоюзном активисте по имени Мануэл де Консейсао. Его пытали в этой же тюрьме, когда он находился гам вместе с Фернандо Габейрой. Однажды изуверы прибили его член гвоздями к столу.

В камере пыток Анжела постоянно боролась сама с собой. Она слышала, как внутренний голос говорил: «Тебя убьют, если будешь молчать». Но тут же с ним в спор вступал другой голос, который возражал: «Нет, тебя убьют, если заговоришь». Хотя боль была мучительной всегда, Анжела вскоре поняла, что до подсознания она все же не доходила. Все, что она говорила на допросах, было заранее продумано и рационально. Острые болевые ощущения никогда не вынуждали ее говорить что попало.

Пытки вызывали у нее и другую реакцию — несколько мистическую. Анжела вдруг теряла сознание, но затем тут же вроде бы приходила в себя. Голова у нее становилась светлой и ясной, как никогда. Ей вдруг казалось, что она парит над собственным телом и наблюдает, как его пытают. Именно это странное ощущение пребывания вне своего тела, эта пропасть, отделявшая ее сознание от болевых ощущений, и помогали ей крепиться и молчать.

Бледно-лиловая комната помогла Анжеле понять, как легкомысленно относились раньше к пыткам она сама и ее товарищи. Все они в один голос когда-то заявляли, что не скажут ни слова, каким бы испытаниям и провокациям ни подвергались. Тот, кто не может держать язык за зубами, говорили они, заслуживает одного наказания — смерти. И вот теперь, после очередного двухчасового избиения она поняла, почему заговорил человек, схваченный во время ограбления банка. Его-то можно понять и даже простить. Но можно ли простить Соединенные Штаты за их роль в подготовке и оснащении бразильской полиции?

С момента военпого переворота в 1964 году Маркос Арруда (студент-геолог, выступавший против установления иностранного контроля над природными богатствами Бразилии) жил трудной и полной опасностей жизнью. После того, как Гуларт бежал в Уругвай, Маркос уехал из Рио и в течение двух недель жил в деревне, пока его друзья не сообщили, что, судя но всему, его фамилия не значится в списках политических противников генерала Голбери.

Такому, как он, бунтарю и студенческому вожаку в Бразилии трудно было найти работу. Чтобы не умереть с голоду, Маркос занимался репетиторством и техническими переводами. Но уже через несколько лет он почувствовал, что такая жизнь мало подходит его бунтарской натуре, поэтому в 1968 году он обратился к властям с просьбой (указав свое настоящее имя) разрешить ему работать простым рабочим на заводе.

Единственной уловкой, на которую пошел Маркос, было то, что в графе «Образование» он написал «начальная школа». Сделал он это потому, что написать «высшее» означало бы сразу же вызвать к себе подозрение. Ни заводовладельцы, ни власти не стали бы рисковать, понимая, что своими настроениями он может заразить и других рабочих.

Маркос поступил на работу на литейный завод, принадлежавший западногерманской компании «Мерседес-Бенц». На предприятии работало три тысячи рабочих, отливавших детали для вагонов и тракторов. Маркос работал оператором машины, отливавшей формы. Его дневная норма составляла тысячу форм. Хотя предыдущие демократические правительства и приняли ряд законов о труде, рабочие на этом заводе до сих пор работали по 12 часов в сутки. За сверхурочную работу им доплачивали от трех до четырех долларов к зарплате, составлявшей всего 15 долларов в месяц.

После окончания университета Маркос женился, но потом с женой разошелся, и теперь жил один. Только поэтому ему как-то хватало скудного заработка на оплату квартиры, питание и даже проезд на автобусе к месту работы. Женатым приходилось гораздо труднее. От получки у них уже ничего не оставалось еще за неделю или дней за 10 до окончания месяца. Тогда они вставали ни свет ни заря и пешком отправлялись на работу в надежде уговорить начальство разрешить им работать по 14–15 часов в сутки, с тем чтобы заработать еще несколько долларов сверхурочно.

Работа была адской. Корпус завода бил открыт с обоих торцов, поэтому зимой рабочим приходилось особенно туго: в лицо им дышала огнем раскаленная печь, а в спину дул ледяной воздух зимнего Сан-Паулу. В воздухе висела такая густая железная пыль, что даже в солнечные дни рабочий тут же терялся из виду, стоило ему отойти на несколько шагов от машины. Маркос вскоре узнал, что врачи, работавшие в компании по найму, рекомендовали увольнять заболевших туберкулезом рабочих, чтобы те не становились обузой для хозяев завода.

Условия работы мало чем отличались от тех, что существовали лет 40–50 назад в Соединеппых Штатах. Правда, здесь было одно существенное исключение: бразильские джоны льюисы[10] и юджины дебсы[11] были либо убиты, либо брошены в тюрьмы, либо загнаны в подполье.

Маркос встречался с товарищами по работе каждый день во время короткого обеденного перерыва. Тем не нужно было читать лекций о несправедливости системы, так как они и без этого все знали. Они чувствовали эту несправедливость всем своим нутром, своими ноющими мышцами и забитыми пылью легкими. Их волновал другой вопрос: что же можно сделать, чтобы положить конец этой несправедливости?

Конечно, в одиночку человек был бессилен что-либо сделать. Показателен такой случай. Обнаружив у одного из рабочих легочную болезнь, местные врачи посоветовали ему подлечиться на юге, где воздух почище. Компании должна была выплатить ему часть заработной платы, поэтому, прежде чем уехать в Рио-Гранде-ду-Сул, он отправился в контору, чтобы получить причитавшиеся ему деньги.

— Мне нужно получить деньги — должок за компанией, — сказал он вахтеру у проходной.

— Подожди здесь, — ответил тот и пошел в контору. Вернувшись, он сказал: