Удалось ли мне все-таки заполучить эту бумагу?
Нет, не удалось. Выйдя из тюрьмы, я написал своим бирмингемским адвокатам и попросил прислать копию юридического заключения и остаток денег, которые я в свое время заплатил этой уважаемой фирме авансом. До сих пор не получил ответа. Английские адвокаты не очень-то любят расставаться с деньгами своих клиентов.
«Битва за права» продолжалась. Получив отказ министра, я тут же подал другую петицию. В ней речь шла сразу о трех вещах: о переводе в центральную тюрьму, о посещении вечерних классов и о возбуждении судебного дела против полиции. Я довольно резко писал министру, что считаю его решение незаконным и даже более того: «Ваша попытка, господин министр, отвести удар от воров, похитивших принадлежавшие мне деньги и имущество, превращает вас в соучастника преступников. А по английскому праву укрыватель преступника может быть привлечен к ответственности как соучастник преступления...» И так далее, в таком же тоне.
Копию письма я отправил Джонсону-Смиту, которого решил держать в курсе всех этих дел.
Через несколько часов после того, как я опустил в ящик письмо Джонсону-Смиту, меня вызвали к начальнику тюрьмы.
Потрясая каким-то листком бумаги и с трудом владея собой, тот, едва я показался на пороге, крикнул:
— Кто дал вам право писать подобные вещи о министре внутренних дел?
— Статья 249-а тюремных правил, — сухо ответил я. — Позвольте процитировать ее вам: «Все жалобы будут рассмотрены, и если будет установлено, что они не обоснованы, то податель жалобы будет наказан. Не разрешается забирать жалобы назад».
Как видите, господин начальник тюрьмы, моя жалоба подана в полном соответствии с тюремными правилами, и я с нетерпением жду ее рассмотрения. Каждое слово, написанное в ней, — правда. К тому же я уже не имею права взять ее обратно. И теперь мне остается только ждать...
Я отлично изучил «Основы тюремных правил» — «конституцию» тюремной жизни, принятую парламентом и дополненную тюремным ведомством. Ох, уж эти правила! Заключенный может их получить и при желании заучить сотни их пунктов и подпунктов на память. Но он не знает главного: из его экземпляра начисто вымараны те пункты, которые предоставляют ему хоть какие-то права. Кроме этого, существуют еще и неписаные правила. Например: ответы министра внутренних дел только зачитываются заключенным, и мало кто из них знает, что может потребовать копию «сиятельного» документа в письменном виде. Или что можно написать члену парламента, минуя министра.
Начальник тюрьмы быстро понял: человек, который спокойно стоит перед ним и даже где-то там внутри посмеивается, глядя ему в глаза, твердо знает свои права и его, начальника тюрьмы, обязанности.
— Значит, вы хотите, чтобы мы отправили письмо? — тон уже был помягче.
— Очень хочу, — простодушно подтвердил я.
— И не желаете взять его обратно?
— В соответствии с «Основами тюремных правил» я не имею на это права!
— Что ж, будь по-вашему...
Наверное, в эту минуту начальник тюрьмы уже тоскливо думал о том, когда же наконец уберут этого беспокойного заключенного, решившего отравить ему жизнь бесконечными просьбами и петициями...
Нет, наказан я не был. Что же касается моей переписки с членом парламента, то она успешно продолжалась. 20 ноября я направил ему очередное письмо, в котором попросил высказать мнение по поводу дискриминации, осуществляемой министром внутренних дел. В ответе, датированном 23 ноября, Джонсон-Смит снова ухитрился обойти все поставленные вопросы. Он просил заключенного дать указание своим адвокатам ознакомить его с документами, связанными с жалобой. Власти прибегли к новой уловке. Они продержали письмо члена парламента более сорока дней и выдали его мне лишь второго января 1963 года. Вручая это письмо, начальник тюрьмы зачитал резолюцию министра, запрещавшую мне дать указание адвокатам о передаче Джонсону-Смиту необходимых сведений. Это новое запрещение было, конечно, тоже незаконным.
Раунд продолжался. Мне явно полагались очки за активность.
«Заключенный № 5399» немедленно подал жалобу на преднамеренную задержку письма Джонсона-Смита. Ответ на жалобу «по поводу задержки» был задержан на несколько месяцев. Я вновь призвал на помощь Джонсона-Смита, стремясь сыграть на его самолюбии: «На этот раз нарушение правил касается лично Вас, господин парламентарий». После нескольких месяцев активной переписки Джонсон-Смит прислал мне копию письма госпожи «Щуки», в котором содержалось обещание «проследить, чтобы подобные инциденты больше не повторялись». Но и это письмо было задержано на 36 дней!
8 марта 1963 года я получил ответ на свою октябрьскую петицию. Это был отказ по всем пунктам. Однако, как бы вскользь, было упомянуто, что вопрос о переводе в центральную тюрьму и разрешении посещать вечерние занятия «находится на рассмотрении». В конце ответа министр сообщал, что разрешает подать на него жалобу королеве. Пусть в Букингемском дворце обратят внимание на рвение, которое проявляет господин министр на своем трудном посту!
Итак, 10 марта я в своей камере-одиночке положил перед собой на узкий тюремный столик лист бумаги и написал: «Ваше Величество! Прошу Вас дать указание Вашему министру внутренних дел вернуть мне украденное у меня полицией и службой безопасности имущество, а именно: радиоприемник и другие предметы...» В заключение я деловито обращал внимание Ее Величества на то обстоятельство, что суд не вынес постановления о конфискации моего имущества и, следовательно, все вышеперечисленные предметы являются моей собственностью. Я также обвинял министра внутренних дел в укрывательстве преступников, укравших у меня деньги и вещи. Ответ королевы был необычайно быстрым — прошло всего лишь 38 дней — и гласил:
«Ваша жалоба была изложена королеве, но поскольку министр внутренних дел не сделал никаких рекомендаций, королева не дала никаких указаний».
Дворцовый круг замкнулся — жалоба на министра внутренних дел не дала никаких результатов, так как министр ничего не посоветовал королеве в отношении жалобы на него самого...
А в это время к господину министру внутренних дел Англии уже шло письмо от моей жены с просьбой разрешить переслать мне продовольственную посылку (при этом она ссылалась на долгий срок заключения мужа и недостаток витаминов и жиров в тюремном питании). Министр остался глух к мотивам, изложенным в письме, и верен традициям своего министерства. Пять месяцев жена терпеливо ждала ответа, а я тем временем бомбардировал Джонсона-Смита просьбами заставить министра внутренних дел дать какой-либо ответ на мое письмо. Убедившись, что министр не собирается отвечать, жена решила взять быка за рога сама и отправила мне посылку.
Появление посылки вызвало в тюрьме переполох, о котором я узнал тут же.
Прошла неделя. Меня вызвал начальник тюрьмы.
— На ваше имя пришла продовольственная посылка, но министр не разрешает ее выдавать, — сообщил он то, что мне было уже давно известно.
Я промолчал. Молчал и начальник тюрьмы — ему было предписано наблюдать за реакцией Лонсдейла и детально информировать об этом контрразведку. Там все еще надеялись «сломить» упрямого заключенного.
— Скажите, как мне с нею поступить, — наконец не выдержал начальник. — Я ее должен куда-то деть...
— Пошлите ее Фреду Снеллингу, — равнодушно ответил я.
Фред Снеллинг стоил того, чтобы познакомиться с московской гастрономией. Он работал в аукционе, специализировался на продаже букинистических книг и был большим специалистом в своем деле. Я поддерживал с ним дружеские отношения, так как Фред охотно поставлял мне нужные книги. Да и сам Фред внушал уважение; у него были определенные принципы, которых он твердо придерживался. Снеллинг написал несколько книг о спорте, но потом удивил всех, опубликовав в 1964 году сенсационный боевик «007, Джеймс Бонд: отчет». Ловкий издатель оформил книгу «под подлинного» Джеймса Бонда. Пока читатели разобрались, что к чему, только в США было продано свыше миллиона экземпляров. Снеллинг прислал мне первое английское издание с посвящением, и я с интересом листал книгу, в которой весьма юмористически рассказывалось о знаменитом супермене. Главы назывались претенциозно: «Его предшественники», «Его образ», «Его женщины», «Его противники», «Его будущее».
