нем в моей повести. _ , и
Приблизительно в это же время был таинственный визит ко мне некоего высокого гладко выбритого рус ского.
— Роман Романович, — обратился он ко мне.
Я смотрел на него с недоумением. Насколько я пом нил, я никогда не видал его раньше.
Вы не узнаете меня? — сказал он.
Признаться, нет, — отвечал я.
Он прикрыл подбородок и рот рукой. Это был Фабри кантов, эсер и близкий друг Керенского. Когда я видел его в последний раз, он носил бороду. Он был в ужасном затруднении. Керенский был в Москве и желал выехать из России. Единственный возможный для него путь был через Мурманск или Архангельск. Фабрикантов уже был у Вардропа, британского генерального консула, с целью получить необходимую визу. Вардроп отказался сделать это без предварительного донесения в Лондон. Ответа пришлось бы ждать несколько дней. Сейчас представлял ся удобный случай переправить Керенского с отрядом сербских солдат, возвращавшихся на родину через Мур манск. Каждая минута его пребывания в Москве подвер гала его опасности быть выданным большевикам. Если англичане откажутся дать ему визу, они могут оказаться ответственными за его смерть. Что мог я предложить по этому поводу?
Я стал быстро соображать. Я не решался позвонить по телефону Вардропу из боязни, что наш разговор мо жет быть перехвачен. Если он не считал себя полномоч ным дать визу без запроса в Лондон, вряд ли он переме нит свое мнение. У меня не было времени пойти к нему. Я не мог также отпустить Фабрикантова в отчаянии и подвергать его опасности предложением зайти еще раз. У меня не было полномочий давать визы. Я был отвержен цем, измаэлитом, которого британское правительство признавало или не признавало по собственному усмотре нию. У меня не было уверенности, что моя виза будет принята британскими властями в Мурманске. Однако мы жили в странные времена, и я готов был пойти на многое, чтобы не подвергать опасности жизнь несчастного Керен ского.
Итак, я взял сербский паспорт, которым заручился Керенский, поставил визу и приложил к моей подписи штампованную печать, которая должна была сойти за нашу официальную печать. В тот же вечер Керенский, переодетый сербским солдатом, отправился в Мурманск. Только через три дня, когда можно было быть уверен ным в его безопасности, я телеграфировал в Лондон и
моем поступке и руководавших мною мотжмх. я &ОШЯР9 чТо у большевиков был ключ к вещему шичЬо»
Мои подозрения на этот счет не былм^шшеим векто
рых оснований. Карахан сам признавался мне, что боль шевики делали всяческие попытки раздобыть немецкий шифр. Они инсценировали нападение на вемсвдогсГтье ра. Карахан даже предлагал мне снабдить меня копит немецких телеграмм, если у нас найдутся зксоергы кодисты, чтобы расшифровать их. Я подозреваю тто своей популярностью у большевиков я обязав тлшу'фак ту, что из моих телеграмм им было известно, что я противник всякой формы интервенции без бодьпкввст ского согласия.
Между 15 и 23 мая Кроми дважды приезжал вз Петер бурга посоветоваться со мной. Ов опасался за Черномор ский флот, который, ввиду немецкого наступления вдоль Черноморского побережья, подвергался серьезной опас ности захвата. Мы вместе отправились к Троцкому. За время пребывания Кроми у меня было несколько ин тервью с наркомом по военным делам, и, хотя у него были теперь всякие подозрения относительно союзников, он успокоил нас насчет флота и отнесся дружески. После нескольких дней переговоров он сообщил мне, что отдав приказ об уничтожении Черноморского флота. Несколь ко позже он действительно был взорван. Это было мое последнее интервью с Троцким. С тех пор двери его для меня были закрыты.
Следующий день (24 мая) был день рождения молодо го Тем пли на, которому исполнился 21 год, и мы устрои ли для него обед в «Стрельне», загородном ресторане, в котором выступала Мария Николаевна со своим хором цыган. Не знаю, каким образом это место избежало бдительности большевиков, но мы повеселились там вдоволь.
Мы были в несколько приподнятом настроении. Все инстинктивно чувствовали, что нашему пребыванию в России наступает конец, и эта маленькая оргия так, мне кажется, следует назвать всякий ужин с цыганами — была для нас приятным развлечением после тяжелого напряжения предшествующих недель. Мы выпили бесчи сленное количество «чарочек», в то время как Мария Николаевна пела для нас так, как она, может быть, никогда до сих пор не пела. ..
Она тоже знала, что дни ее царствования сочтены.
10255
Одну за другой она исполняла наши любимые старые песни: «Две гитары», «Эх, раз», «На последнюю пятер ку», «Черные очи». р"
По обычаю чисто русскому. По обычаю помосковскому, Жить не можем мы без шампанского И без пения, без цыганского.
Щемящие звуки гитар, глубокие низкие ноты чудесно го голоса Марии Николаевны, теплая тишина летней ночи, благоуханье лип. Как часто это встает передо мной как всякое неповторимое переживание.
Помню одну песню, которую я никогда не слышал ни от кого, кроме Марии Николаевны. В те дни она отвечала смятению моих собственных чувств, и в эту ночь я просил Марию Николаевну повторить ее еще и еще, пока она наконец не расхохоталась и расцеловала меня в обе щеки. Она называлась «Забыть не могу» и начиналась так:
Все говорят, что я ветрена бываю, Все говорят, что я многих люблю. Ах. почему же я всех забываю, Тебя одного я забыть не могу.
Поанглийски это звучит идиотски, но в исполнении Марии Николаевны это рыдающая песня, полная тоски и желанья.
Мы кутили до поздней ночи. Хикс, Темплин, Гарстин, Лингнер и Гилл один за другим уходили в сад освежить ся, пока я наконец не остался один. Вернувшись, они застали меня все еще сидящим за столом. Я сидел, вытя нувшись в струнку, очень серьезный и встретил их вздохом:
— Роман Романович почти пьян, — это была почти правда.
Их приход вывел меня из оцепенения. Я пришел в себя и, когда начало светать, отправил их домой, а сам поехал с Мурой на Воробьевы горы встречать восход солнца над Кремлем.
Оно взошло зловещим огненным шаром, как бы пред вещая гибель. Этот день не принес ничего доброго.
На следующий день я получил извещение из Петер бурга, что генерал Пуль сегодня вечером должен при быть в Архангельск. Полковник Торнхилл, бывший
младший ванный атташе, уже приехал в Мурманск и
Т0ЛЪК° л™ о^.ВпПСТСр6урГС Хотя * ничего нПнаГоб этих событиях из Лондона Министерство иностранных Дел все еще понуждало меня: 1) добиваться^огла^ большевиков на военную «иозническую поддержку и 2) содействовать отправке чешской армии ю России было ясно, что интервенты делали успехи
Я получил новое доказательство их деятельности ве чером, когда генерал Лавернь пришел на наше очередное совещание. Он передал мне предложение выехать в Во логду для свидания с союзными послами. Мистер Френ сис и господин Нуланс выражали желание попробовать согласовать наши точки зрения и найти общую формулу
По своему положению вряд ли я мог отказываться, но я принял это с неохотой. Мой визит в Вологду имел решающее влияние на мою карьеру. Но, хотя для меня ясно теперь, что было бы лучше тогда остаться в Москве, это путешествие в дикую глушь было для меня ценным опытом.
Вологда была сонным провинциальным городом, где церквей было не меньше, чем жителей. В качестве связую щего звена с Москвой Вологда была не полезнее, чем Северный полюс. В качестве убежища для союзных пред ставителей ее единственным преимуществом было то, что она была недалеко от Москвы.
После своего приезда я отправился к господину Ну лансу, который принял меня весьма дружески. После недолгой предварительной беседы я отправился обедать с американским послом, у которого было прекрасное поме щение в здании бывшего клуба. За все время моего пребывания там я пользовался его гостеприимством. Се рьезные дела были отложены до следующего дня.
Вечер, который я провел с американцами, был для меня не менее приятен, чем поучителен. Мистер Френсис был радушный хозяин. В его доме я встретился с япон ским уполномоченным (charge d'affaire), с бразильским посланником и с серьезным и все еще не пришедшим в себя Тореттой. Мы сидели до поздней ночи, но о России речи почти не было. От Френсиса я узнал, что президент Вильсон был ярый противник японской интервенции. По мимо этого, у Френсиса, казалось, не было никакой опре деленной точки зрения относительно России. У него было полное отсутствие знания русских нодиетвеии.дел. Единственная короткая заметка, носящая политический
