Наумов также пишет, что действия Берии «трактуют как первую попытку десталинизации и… первые шаги к оттепели».
Ещё до профессора Наумова Александр Фролов опубликовал в 1992 году в «Советской России» статью с характерным заголовком: «Неизвестная перестройка. 113 дней из жизни «верного ученика и ближайшего соратника».
Фролов в отличие от экс-коммунистов типа Наумова был и остался коммунистом, и он в небольшой, но ёмкой публикации отметил все положительные и назревшие инициативы Берии после смерти Сталина, которыми Берия, по выражению Фролова, «фонтанировал». Однако в феномене Берии Фролов разобрался не до конца — да тогда это и сложно было сделать, время тогда ещё не пришло для качественного всестороннего анализа деятельности Л. П. Берии.
Так, Фролов упомянул практически все «послесталинские» действия Берии, но утверждал, что «бериевские «либерализация», «деполитизация», «национальное возрождение» и «новое мышление» явно имели двойное дно…»
И вот тут автор «Советской России» явно ошибался, начиная с того, что понятия «либерализация», «деполитизация», «национальное возрождение» и «новое мышление» — не из словаря Берии. Это — ложные фетиши горбачёвской «перестройки», метко названной «катастройкой».
И вот как раз горбачёвская политика имела двойное дно, в котором скрывались до поры до времени развал СССР, реставрация капитализма и деградация России и Советского Союза.
У деятельности же Лаврентия Павловича Берии двойного дна не было.
А что было?
А были как раз те «Сто дней», о которых писали многие (и я в том числе) и которые нам будет нелишним окинуть внимательным взглядом ещё раз.
Напомню, что само понятие «Сто дней» изначально относилось к краткому периоду деятельности Наполеона как императора Франции от его бегства в 1815 году со средиземноморского острова Эльба на материк, во Францию, и до поражения под Ватерлоо и вторичного, уже окончательного, отречения.
Позднее понятие «Сто дней» приобрело характер нарицательного и стало означать начальный период деятельности того или иного политического деятеля после его прихода к власти легитимным или не очень легитимным путём.
При этом показательно вот что…
Хотя формальными руководителями СССР после смерти Сталина стали Председатель Президиума Верховного Совета СССР Климент Ворошилов, Председатель Совета Министров СССР Георгий Маленков и секретарь (с осени 1953 года — Первый секретарь) ЦК КПСС Никита Хрущёв, никому и никогда не приходила в голову мысль говорить о «Ста днях» кого-то из упомянутой выше троицы.
А вот о «Ста днях» Берии говорят и пишут как его недоброжелатели, так и те, кто оценивает его объективно, то есть — положительно. Уже это показывает подлинный масштаб Берии — полностью самобытной фигурой в «команде» Сталина был только он.
Распределение новых обязанностей между членами этой «команды» произошло на совместном заседании Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР 6 марта 1953 года. Заседание прошло на следующий день после дня официальной кончины Сталина и санкционировало «ряд мероприятий по организации партийного и государственного руководства»…
15 марта открылась 4-я сессия Верховного Совета СССР, которая одобрила решения, принятые 6 марта, и придала им силу закона.
Ворошилов заменил на посту Председателя Президиума Верховного Совета СССР Шверника, «рекомендованного» председателем ВЦСПС.
Председателем Совета Министров СССР вместо Сталина стал Маленков, его первыми заместителями: Берия, Молотов, Булганин и Каганович.
Сегодня порой утверждают, что Берия совершил хитрый ход — первым из членов Президиума ЦК КПСС предложил избрать Председателем Совмина Маленкова, и тому ничего не оставалось, как назвать фамилию Берии первой, предлагая кандидатуры своих первых заместителей.
Но спрашивается — а кому же было быть в Совмине СССР «первым среди равных», если не Берии, который в первую голову «тянул» Совмин ещё при живом Сталине? Кого другого мог предложить Маленков в «рабочие лошади» Совмина вместо Берии?
Сейчас нередко пишут о том, что, как до смерти Сталина, так и — особенно — после его смерти, для высшего советского руководства были характерны разного рода интриги. По отношению к непосредственно «команде» Сталина это, конечно, неверно. А точнее — почти неверно, а почему «почти» я скажу чуть позже.
В целом во времена зрелого Сталина, то есть — довоенного Сталина, подавившего внутренних врагов социализма, его ближайшее окружение не было приучено интриговать и бороться за власть, потому что дополнительная власть тогда давала не «пироги и пышки», а «синяки и шишки». И даже поздний Сталин начала 50-х годов никого из своих соратников лбами намеренно не сталкивал. И не в натуре Сталина было подобное, и не в духе тогдашней власти.
Однако сама смерть Сталина стала результатом интриги. И именно поэтому я чуть выше поставил слово «почти»…
Увы, единственный, но ловкий и умело замаскировавшийся интриган в «команде» Сталина всё же был. И это был Хрущёв. Все последующие события в политической жизни СССР это убедительно доказали. Причём Хрущёв после смерти Сталина сумел вовлечь в свои мелкие шкурные делишки и остальных бывших сталинских соратников — кроме Берии, против которого Хрущёв и вёл свой подкоп.
Вопрос о якобы интригах в сталинских «коридорах власти» запутан сегодня донельзя как недобросовестными, так и некоторыми добросовестными, но плохо понявшими суть того времени историками. Пример последних — Юрий Жуков, автор книг «Иной Сталин» и «Сталин: тайны власти». Не вдаваясь в анализ его воззрений, просто скажу здесь, что неправомерный подход приводит Юрия Жукова к объяснению процессов в период незадолго перед смертью Сталина и вскоре после смерти Сталина исключительно «интригами» разных «группировок».
Многоходовыми интригами и жаждой власти, а не принципиальными соображениями, объясняет Юрий Жуков и поведение Лаврентия Павловича Берии весной и летом 1953 года.
Как уже было сказано выше, с уходом Сталина интриги в среду высшего руководства СССР привёл Хрущёв. То есть интриги начались-таки. Однако их характер сегодня искажается, а масштабы раздуваются.
Конечно, на персональном составе руководящей группы и перераспределении обязанностей, произошедших 6 марта 1953 года, сказались как объективные потребности ситуации, так и личные симпатии или антипатии.
Переплетаясь, объективные и субъективные факторы программировали, увы, появление в будущем в высшем руководстве СССР неких «блоков». Но в период между смертью Сталина и арестом Берии никаких жёстких «группировок» ещё не наблюдалось — раскол был впереди. А общий характер послесталинских кадровых и управленческих перемен был во многом обоснованным и разумным.
Так, было вполне логичным, что МВД и МГБ вновь объединялись в одно Министерство внутренних дел под рукой Берии — единственного профессионального чекиста среди всех последних крупных соратников Сталина.
Логичными были назначение Маленкова председателем Совмина и даже Ворошилова — Председателем Президиума Верховного Совета СССР.
Достаточно оправданным был и возврат вместо многочисленного Президиума ЦК, избранного после XIX съезда, к такому «урезанному» составу Президиума ЦК, который фактически повторял старое Политбюро.
Первый «послесталинский» Президиум составили: Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущёв, Булганин, Каганович, Микоян, Сабуров, Первухин. Кандидаты в члены: Шверник, Пономаренко, Мельников, Багиров.
Такой возврат к узкому составу позволял обходиться без особых споров. Все друг друга хорошо и давно знали, а сплочённость в сложный период в жизни СССР дорогого стоила.
Но вот Молотов вновь стал министром иностранных дел вместо Вышинского, заменившего Молотова в МИДе в марте 1949 года. Такой «ренессанс» Молотова мог быть как-то оправдан в том случае, если бы Вышинский сохранил пост первого заместителя министра. Однако Андрея Януарьевича — дипломата сильного и жёсткого, отправили «к чёрту на кулички» — постоянным представителем СССР в ООН. И это уже явно было проявлением личных антипатий Молотова.
